Эм я думаю, время выпить! Всем освежающего, наваристого пива! хлопнул в ладоши Толстяк-председатель.
Фауста накрыла волна блаженства он душу дьяволу был готов продать за кружку холодного, освежающего и любимого темного пива и уже было открыл рот, чтобы выразить солидарность, но только вот Фауст пива бы никогда не пил.
Доктор нахмурился, «спокойно, ты поступаешь так, как правильно; то, чего ты хочешь не так, неверно, а вот то, что сделал бы Фауст другое дело».
Вина, вскинул руку Фауст. Хорошего красного вина
Проследите, чтобы оно чудесным образом потекло из неподходящего для этого бочонка! рассмеялся Том Сойер.
А мне тогда задумалась Джейн Эйр. Чаю!
Она знала благородные леди пьют крепкие напитки только после шести вечера. На часах было без пяти шесть.
Толстяк вздохнул. Ну почему никогда нельзя обойтись просто пивом?
Еще пожелания?
Фролло все молчал, серым взглядом смотря в окно: мелкий дождь, бусинами сыплясь из набухших туч, падал на брусчатку, и капли его со звоном отскакивали от окна, постепенно застилая не то обзор, не то взгляд мутной пеленой. Священник прошептал так тихо, что услышать его могли только клочья пыли и клопы, и то вооружившись слуховым аппаратом:
Дитя мое, мучь меня одной рукой, но только ласкай другою
Фауст отвлекся от шумного обсуждения выбора напитков, где каждый упрекал другого, что коньяк, видите ли, слишком крепок, а чай вообще грудничковый напиток, истина в вине, зато в пиве счастье, и так далее. Доктор посмотрел на Фролло, гипнотически глядящего на мостовые, Фаусту почудилось, что он увидел витающие вокруг обрывки слов и букв, словно их чернилами написали в воздухе, пустили в свободный полет, выдрав со страниц, они собирались, как рой мух над лакомым кусочком.
Внутри у доктора Фауста щелкнуло и это было не просто переключение внутреннего рубильника, а звук отпирающегося засова, выпускающего наружу старый детский страх, призрак холодного белого ужаса прожить жизнь не так, неправильно, не на полную катушку.
Фауст вздрогнул и отогнал это оскалившееся ощущение, как осу. Даром что не прибил газеты под рукой не оказалось.
* * *Вечер зажимал свои холодные объятья, ухмыляясь во весь беззубый рот ночного мрака, который уже маячил где-то на горизонте, шля первые приветы.
Вечера в городе обычно стояли бархатные и нежные, словно щадящие людей, они порхали бабочками с темно-синими, фиолетовыми, голубыми, серыми крыльями. Такие вечера опускались плавно, не спеша, от них веяло мягким осенним пледом и бабушкиным вязанием, которое кажется таким бесполезным летом, зато зимой излучает спокойствие, тепло и свет, без которых жизнь превращается в осколок льда, такой же одинокий, холодный и безнадежный.
Этот же вечер был пугающим.
Девушка уже сто раз прокляла себя за то, что надела платье подолы его из кремово-зеленых стали серыми, грязь пропитала ткань так сильно, что, казалось, стала с ней единой; платье словно покрасили ядом. Нижняя часть девушки будто постепенно становилась призраком или каменела, увидев в зеркале отражение разящего взгляда Василиска.
Дождь лил водопадом, стремительными потоками стекал вниз, закручивался и несся по улицам, размывая дороги и собираясь в такие глубокие лужи, что каждая была похожа на миниатюрное море, только кораблей и портов не хватало. Под серой матовой стеной падающих с неба капель не выдерживали даже зонты.
Девушка взмокла с головы до пят, так сильно, будто бы дождь шел внутри нее, а не снаружи; она уже даже не пыталась прятаться под зонтиком лишь бы добежать до дома. Там она высушит черные, как крепкий кофе, кудри, просохнет, снимет грязное платье, нальет чашку чая и упадет в мягкую кровать, чтобы заснуть и поскорее забыть этот день.
А ведь раньше, в такие особо понурые вечера, они сидели, смеялись и пили кофе, и в воздухе пахло приторно-сладким то ли из-за сигаретного дыма, плывущего от соседнего столика, то ли от счастья и смеха, которые согревали сами по себе, лучше любого свитера, даже присланного далекой тетушкой в подарок на день рождения, который обязательно выпадал на весну, но далеких тетушек такие вещи обычно не волнуют.
Вселенная, великая шутница, подслушала все эти мысли дождь полил еще сильнее.
Девушка увидела впереди освещенное фонарем крыльцо под навесом. Рядом висела табличка, но девушка даже не стала читать ее главное, что крыльцо было сухим, там можно переждать пик ливня.
Когда вода оказалась где-то там, за крыльцом, девушка кинула зонтик в сторону и выдохнула. На улице ни единого дурака не было, даже психи, наверное, смирно сидели в своих белых шестых палатах конечно, это только ее угораздило нестись домой побыстрее, потому что день и так выдался не ахти, все валилось из рук, разговоры не клеились, а теперь еще вот это все, небольшой апокалипсис специально для нее ха, конечно! Как обычно: хочешь, чтобы побыстрее наступило завтра, но вчера, которое пока еще сегодня, решает растянуться мерзкой лакрицей.
«Надо было слушать все эти дурацкие гороскопы, подумала девушка, вглядываясь в дождь и не видя там ничего, кроме, собственно, дождя. Ладно, главное ждать. Хуже уже не будет».
Уж сколько раз твердили миру, что вслух эту фразу говорить не стоит, уши есть не только у стен, но и у всего мироздания в целом; если подумать, то все вокруг это какое-никакое, а ухо вселенной, ну или хотя бы ушко.
Мир, вселенная, судьба у нее много имен всегда была той еще манерной мадам, и, когда по ней ударяли молотом, как по листу железа, который нужно выпрямить, она вздрагивала в ответ.
Вибрация ее могла перевернуть все с ног на голову.
Фонарь поблизости путеводная звезда во всем этом великом потопе замерцал. Девушка вгляделась в дождь на этот раз там было что-то еще, кроме воды.
Это что-то двигалось.
Эй! крикнула девушка. Эй, вы не промокли?
Вам нужен зонт?
Вопрос получился абсолютно типичным и глупым, но ничего умнее девушка не придумала.
Ответа не было. Фонарь снова моргнул. Потом из-за серой пелены дождя, будто бы кто-то приложил влажные губы стеклу и зашептал, раздался голос:
Именно плоть всегда губит душу
Простите?
Я плюнул в лицо своему богу! Все для тебя, чаровница! Чтобы быть достойным твоего ада!
Все-таки прав был Гамлет не стоит ждать ничего хорошего от дождя.
* * *Прикрытая ширмой из дождя, на город глазела полная луна, широко раскрыв свой мистический зрачок. Приглушенной желтой кляксой повиснув в черном дождливом небе, она пускала свет по узким улочкам, прикрывая то, что должно быть прикрыто, и обнажая то, что должно быть обнажено. Ее матовое свечение туманом кралось по сонному городу, неся с собой безмолвные тайны.
Город засыпал не разом, не целиком, а, как и любой другой, постепенно, не спеша, от одного погасшего света в окне к другому, и сон, жидкий, душистый, скользил от сознания к сознанию, вытворяя там все, что душе угодно.
О сознание Фауста он споткнулся доктор не спал.
Фауст сидел за письменным столом и работал, исписывал листы бумаги карандашом, хотя в верхнем ящике лежала целая стая ручек. В углу мирно дремал черный пудель, и доктор периодически вздрагивал ему казалось, что собака проснулась и, чего доброго, сейчас откусит ему ногу.
«Нет, все-таки надо было завести кошку подумал будто кто-то другой внутри Фауста, тут же получив пощечину от самого себя. Нет, все правильно»
Доктор зевнул. Ему стало не по себе от выпитого вина, которое он точнее, не он, а тот, кем ему не подобало быть, на дух не переносил. После вина мир становился похож на шаткий мыльный пузырь: один неверный шаг и он лопнет, а ты полетишь в глубокую бездну без конца и края, а если дно все-таки есть, то там ждет невыносимая головная боль и густой мрак обморока.
Фауст помотал головой. Он должен работать
Конечно, ночью он всегда предпочитал спать, как все нормальные люди, закрывать глаза, как только в дремоту начинало стремительно утягивать. Но доктор Фауст доктор Фауст так никогда бы не сделал. Он бы сидел и трудился всю ночь, пока организм сам бы не выключился, и, проснувшись за столом, доктор проморгался и продолжил бы работу, карандашом по желтой бумаге
Когда-то давно Фауст окончил химический институт, хотя никогда не планировал туда поступать трудная дорога, почти что босиком по колючему шиповнику, с терновым нет, стальным венком на голове. Доктор проклинал большую половину предметов и преподавателей и, откровенно, ничего не понимал в душе горел лишь маленький шарик облегчения, напевающий: «хорошо, что не медицинский». Но это был важный шаг на пути к правильной, к его идеальной жизни, но
«Но ведь химия, думал он, почти то же самое, что алхимия. Значит, я должен да, так будет лучше для меня».
И теперь, в вихрем налетающей ночи, вычерчивал формулы.