И теперь, в вихрем налетающей ночи, вычерчивал формулы.
Сегодня доктора трясло. Он пытался взять себя в руки, но не мог, да что там, не мог даже понять, с чего это он так разнервничался: не то от вина, не то от особо мрачного Фролло, то ли день просто не задался он постоянно читал гороскопы, хоть и не верил им, но это он не верил, а вот Фауст бы точно поверил поэтому надо было обязательно читать: если верить звездам, точнее, тем, кто за эти звезды получает не менее звездные деньги, ничего хорошего сегодняшний день не нес. Так оно пока и выходило.
На самом деле доктору стало не по себе еще тогда, в прихожей Клуба, когда председатель сделал замечание насчет бороды конечно, это мелочь, но вдруг все дело в ней? Вдруг из-за этой микроскопической оплошности все накроется медным тазом и ему снова придется нащупывать ту тропку, на которой он уже не доктор Фауст будет собой?
Его снова передернуло. Холодный детский ужас, давно уже успокоенный до не столь пугающего состояния, призрачным кораблем всплыл вверх, в открытые воды сознания. Внутри скреблись злые кошки, только вместо когтей у них были арктические льды. Всплывшее ощущение медным шариком ударилось в мозг, нагло ухмыляясь, и в этот момент предательский взгляд Фауста упал на фотографию в рамке, перевернутую лицом к стенке.
Рука автоматически потянулась следом, но доктор вовремя остановил себя нет, он бы так не делал. Потому что любовь погубила доктора, значит, погубит и его.
Фауст молча смотрел на рамку лишь издевательски тикали настенные часы и посипывал спящий пудель.
Доктор все же развернул фотографию: на ней за запачканным стеклом улыбалась загорелая девушка с волосами цвета утреннего кофе слишком крепкого, чтобы пить без молока. Когда-то он так хотел забыть, что сам не помнил, когда именно, Фауст влюбился не просто по уши, а по самые пятки, так сильно, что внутри все кипело, загоралось, словно кто-то поджег плантации и без того адски острых перцев-халапеньо. С ней он встретился случайно, в магазине, конечно же, книжном тогда он уже не ходил в библиотеки. Они говорили, казалось, вечность, а потом ту же вечность, но чуть поменьше, пили чай, и мир отливал яростно-фиолетовым, веял сладостным ароматом, как ее духи апельсин, ваниль и корица. Запах этот казался ему таким родным, таким правильным, что они часами проводили в кофейнях: он брал крепкий американо без молока, она капучино, всегда с карамельным сиропом; он научил ее читать наискосок, а она его находить в гороскопах крупицы правды, как золото в мокром песке; правды, шутила она, там столь же мало. А мир все мерцал и мерцал неуловимым яростно-фиолетовым.
Потом он понял, что поступает не так не так, как всегда планировал, не так, как доктор Фауст.
Не так, как нужно, чтобы прожить правильную жизнь.
И он забыл ее: сжег все мосты, обрубил все канаты так же стремительно, как срезают лишний груз с падающего воздушного шара, и в те минуты этим шаром был он сам он, которого занесло в далекие острые пики гор, далеко за грозовые тучи. Там, где судьба, нужная судьба, правильная судьба, обязательно разобьется и со свистом полетит в пропасть
Фауста снова передернуло. Холод внутри подобрался к горлу. Доктор развернул фотографию обратно и понял, что ему срочно нужно выпить только так оно пройдет, отступит хотя бы на время.
Фауст полез в бар и загремел бутылками. Проснулся пудель, с любопытством приоткрыв один глаз. Доктор достал бутылку, стакан, плеснул коричневой жидкости, поднес ко рту, сделал глоток и
Осознал, что это все он доктор Фауст так никогда бы не сделал.
Фауст выплюнул напиток прямо на исписанные листы и вытер рот рукой.
Да что ж это такое, поставил он бутылку на место и посмотрел в окно на густую ночь.
Внезапно раздался крик далекий и приглушенный, как затухающая спичка.
Доктор икнул, пудель громко залаял. Доктор икнул еще раз.
В такую противную и мерзкую ночь, только оправившуюся от дождя, он бы никуда никогда не вышел из дома, тем более в сторону крика, потому что там обычно происходит самое страшное, там эпицентр неприятностей. По крайней мере, так всегда говорят в газетах, но их, как известно, порой лучше не читать.
Вот только доктор Фауст сделал бы иначе.
Резко схватив с вешалки плащ, проверив бороду и накинув шляпу, доктор выбежал на улицу под лай пуделя, стараясь не обращать внимания на растущую внутри холодную пустоту, тянущую свои мерзкие тени-щупальца прямиком к сознанию.
Дверь не закрылась и черный пудель выбежал следом, казалось, совсем не отбрасывая тени.
* * *У Мерлина начинались проблемы с головой.
И не те, которые обычно вынуждают остальных косо поглядывать на человека и держать руку на двух заветных кнопках «03», а самые обычные, старческие он просто начал много всего забывать. Например, забывать даты собраний Клуба или, еще хуже, забывать то, что врач должен принять его в другой день, а не сегодня, когда этот дождь решил двести его до чертиков
Мерлин вцепился в зонт так сильно, будто бы тот не давал унести его ветром, канатом пришвартовывал к земле.
Вообще, память у Мерлина всегда была отменная он работал лектором в университете и помнил такие подробности и промашки студентов, что им становилось дурно. Никто уже не помнил, как долго Мерлин преподает, а вот сам он помнил, но числа не называл, многие студенты уже стали его коллегами, и теперь они вместе травили неприличные анекдоты на кафедре. По крайней мере, так думали остальные: ведь все студенты знают, что именно этим занимаются преподаватели в свободное время что же им еще делать?
Оттого Мерлину и было не по себе с чего вдруг его стала подводить крепкая, как гранит, память? Неясно. И доктора говорили, что вроде бы все в порядке «Может, думал он, все дело в том, что по несколько часов в неделю я действительно Мерлин? А у того точно не все были дома»
Но лектор старался быть Мерлином только на собраниях, ни больше ни меньше, зато там он устраивал такие представления с размахиванием руками, что искры летели сами собой, никакой магии, только ловкость рук и их же неугомонное движение. Лектор вел себя так, что другим мало уж точно не казалось казалось даже слишком много. Слишком много Мерлина в пространстве.
Он сильнее вцепился в зонт и завернул за угол вдалеке маячил фонарь. Дождь уже почти кончился, но зонта лектор не выпускал принципиально.
«Ладно, думал он, с памятью разберемся. Сейчас бы домой и стаканчик»
Пустой стакан, заполненный непонятно чем, так и остался маячить в его сознании потому что то, что он увидел, отбило всякое желание пить вообще что-либо.
Мерлинова борода, выругался он, а потом вспомнил, что не в Клубе: Вернее, твою-то ж мать
И лектор-волшебник поскорее убрался от омерзительной картины в конце концов, рассудил он, лучше лишний раз не попадаться неприятностям на глаза. Они и так тебя найдут, если захотят, уж это точно.
Женский плачь снился ему всю ночь.
* * *Нет, нет, нет! возмущался второй Толстяк из трех, шаркая ногами по мокрой брусчатке. Он примчался сюда первым, до сих пор удивляясь, как так вышло, но все равно не успел. Как такое вообще могло произойти?!
Джейн Эйр обессиленно сидела прямо на мокрой брусчатке, не обращая внимания на извазюканное платье, и рыдала так громко, что за ее плачем слова председателя казались комариным писком.
Всемогущий, это была не я! взревела она не то от радости, не то от сожаления, и вновь заплакала.
За ее стоном не было слышно и тоненького всхлипывания девушки в порванном платье, сидящей на сухом крыльце. Она закрыла лицо руками и плакала рядом уселся Джекил, бережно прикрыв ее своим пиджаком.
Какой кошмар, протянул мужчина, поправляя пиджак на плечах девушки.
Хлюпающие шаги заставили Джекила отвлечься он поднял голову и увидел подбегающего Фауста. Тот, запыхавшийся, на ходу поправлял плащ.
Что, остановился он, пытаясь отдышаться, что здесь произошло, господа?
Доктор обвел взглядом всех собравшихся: помимо председателя, Джейн Эйр и Джекила, сидящего рядом с девушкой, он разглядел капитана Немо и Гамлета, крепко держащих за руки поваленного на землю Фролло.
Что повторил доктор, не в силах собрать мозаику воедино. Что здесь произошло?
Каждая дурная мысль настойчиво требует своего воплощения, продекларировал Фролло. И в том, в чем я мыслил себя всемогущим, рок оказался сильнее меня. Увы! Этот рок овладел тобою и бросил тебя под ужасные колеса машины, которую я коварно изготовил!
Да закройте ему кто-нибудь рот! не вынес второй Толстяк из трех и схватился за переносицу. Что произошло? Наш Фролло окончательно слетел с катушек и изнасиловал эту девушку. Я ведь всем всегда говорю: игра идет только в Клубе, только в Клубе
Ласковый пастырь! попытался пошутить шатающийся в стороне Том Сойер, но шутка застряла в воздухе, не вписавшись в общее настроение.