Роза Поланская
Дом северных ветров
Если читатель сочтет сюжет данной книги фантастическим, то мне следует сказать заранее: автор уверен в реалистичности описанных событий.
И если после этого читатель решит, что автор сумасшедший, тогда мне следует напомнить: быть может, сумасшедший это тот, кто видит чуточку больше?..
«Случается, я бываю счастливым и парю в облаках Но небо уходит, а я остаюсь Остаюсь, пришпиленный к земле в качестве дополнения к гербарию А хочется, чтобы наоборот: я ушел а небо осталось»
Руслан Смородинов
Пролог
Я была в том позволительно счастливом студенческом возрасте, когда все можно и ничего не глупо. В том приключенческом возрасте, который по-французски звучит примерно так: «Elle nest plus une fleurette, mais pas encore une cerisette» что означает: «уже не цветочек, но еще не вишенка». Тогда я, конечно, себе не нравилась и удивлялась вниманию к своей персоне, а сейчас смотрю на свою единственную выжившую новогоднюю фотографию, сделанную в большом уютном доме, важно возвышающемся над пышными боярскими шапками лип
И вижу юную девочку с дерзким маленьким ртом, картинно подведенным багдадно-кирпичной пылью; с солнечной прядью волос, выбившейся из-под кружевной косы Девочку с яркими темными глазами, смотрящими сквозь время и пронзающими остро все пространство между мною тогда и сейчас. И это шифоновое платье изумительного девонширского оттенка, так яростно и живо заставляющее сиять желтым золотом глаза Острый локоть, отставленный позерски в сторону, на котором алым следом тонкая полоса над высокими перчатками цвета шампанского. И Александр /как жаль!/, не смотрящий в кадр, упирающийся тяжелым взглядом в мою макушку, залитую светом. И все мы, такие театрально великолепные в своей молодости, ветрености И аккуратная, словно вся накрахмаленная, Люда с белой чертой пробора на голове. И «накармененная», с тяжелыми брызгами красных серег, Оля. И грузная Оксана, стоящая полубоком и вмещающая в кадр большой, поглаживаемый бережной рукой живот. И загорелый поджарый Вовка в неизменной тельняшке, карикатурно сунувший сигарету в рот. И очкастый, долговязый Витя с вытянутым удивленным лицом. И Егор, сузивший в треугольники черные глаза и напрягший спортивную грудь. И баба Лида, одуванчиком белым застывшая чуть поодаль Все это, боже, заколдованный кадр из прекрасной ленты вырезанный, словно украденный, бережно мною хранимый. Драгоценный кадр за несколько минут до чуда.
У всего есть начало, которое случается, когда уже произошел конец. Закручено, но, вот черт, как же верно! Ведь до того, как попасть в тот дом, из сказки перенесенный, нужно было решиться на отчаянный шаг.
Часть 1
Я стояла перед ней совершенно голая. И это было не в переносном смысле, когда все тайное в голове оказывается вывернутым и брошенным к ногам публике, жаждущей крови. Нет. Голая, в прямом смысле.
Вот он заключительный аккорд сентября, последняя точка моей обычной студенческой жизни.
Минуту назад я могла умереть. Как и все обитатели этой квартиры. Руки мои продолжали трястись. Но Клавдия Петровна привыкла к хождению по хлипкой дощечке между жизнью и смертью. А что же ей не привыкнуть, если она уже здесь, на Земле, создала свой личный ад.
Причем спасла всех нас именно я. А не она и не эти двое из соседней комнаты мужчины, тоже мне! Голая я выбежала из ванной или нет нечего таращиться во все глаза, застыв как памятники.
Я им, этим студентам-новобранцам, начала кричать (ничем не тряся, между прочим, в общем-то, трясти особо нечем худая, как кукла-марионетка с руками-ногами-палочками):
Колонку! Быстрее колонку выключайте! Воду отключили!
А они Ну в общем, я сразу поняла, что они девственники, и побежала выключать сама. А эта советская уродина колоночка времен СССР с рычагами-усами черными трещала, из нее уже ржавчина сыпалась Жуть! Она давно, бедняжка, надрывалась на издыхании последнем и не выключалась, когда воду перекрывали. Но Клавдия Петровна не сдавалась.
Мембраночку просто вовремя поменять и еще сто лет, родимая, прослужит, повторяла хозяйка, пружинками своими на голове, крашеными в баклажановый, потряхивая. И брови еще тонкие-тонкие (ниточки, что называется) натягивала повыше и сразу один-в-один злая завуч.
А мне не то чтобы мыться, мне на кухне сидеть и жевать бутерброд было страшно, когда эта старая колымага-колонка подмигивала огоньком-глазом, поскрипывала и шипела, как поезд, начавший ход.
И после пережитого мною ужаса, Клавдия Петровна зашла к нам с Людой в комнату и принялась меня же (голую, между прочим) обвинять в случившемся.
И все из-за чего! Она энергично обмахивалась веером хвостом ободранного павлина. А, чертовы приливы! Хоть бы форточку открыли дышать нечем, сидите закупоренные денно и нощно!
Я уже успела схватить полотенце и халат, но не одевалась, а стояла, прижав спереди и то и другое. Руки тряслись, но уже не от страха, а от гнева. Вернее, предчувствия дальнейших нравоучений.
Из-за того, что намываетесь кажный день! Вы видели, как я моюсь?
Боже, избавь нас от этого зрелища!
Однокурсница Люда сузила лепестками глаза и отвернулась к стенке, сжимая губы в полуулыбке.
Ну тряпочкой там протерлись и все! Клавдия Петровна показала энергичную пантомиму, как именно следует это делать.
Воду отключили и колонка чуть не взорвалась из-за того, что мы намываемся? Люда была хладнокровна настоящий педагог.
О, я завидовала ее сдержанности. Хотя здесь, у Клавдии Петровны, это именно выдержка. Солдатская. Когда юный бедолага стоит у Вечного огня, не шелохнувшись. В белых перчатках, подтянутый, красиво прижав карабин 50-го года выпуска. И на лице его отрешенное выражение. Неживое. Фарфоровое. А рядом пятнадцатилетние девочки-кокетки, желающие сфотографироваться.
Клавдия Петровна, отстраняя прилипающий от пота халат, принялась рассуждать, как ужасно стирать «кажный» день, и что ее кофта выглядит новой, потому что не стиралась ни разу.
Но у меня-то в голове уже щелчок сработал. У себя в голове я уже рылась в сумке и искала номера бабушек, сдающих комнаты. Благо телефоны у нас в университете заранее взяла. После того, как Клавдия Петровна объявила, что у нее от наших «макарон, которые варятся в открытой кастрюле, обои на кухне отклеиваются». Но можно было и чуть раньше, когда она заметила, брови свои мерзко натянув, что умываться по утрам нужно холодной водой «нечего попусту газ в колонке переводить денюшка-то капает». А если воды холодной «дурынды испужались», то можно и в чайнике подогреть. Хотя, конечно, лучше б уж холодной, потому что «пар из чайника валит и сырюгу в квартире наводим для чахотки».
В общем, мысленно я уже чемодан собранный по ступенькам тащила, и сквозь все это воображаемое действо услышала ее удаляющееся, из коридора звучащее:
Мальчиков надо держать. С мальчиками куда проще сладить. И форточку хоть бы открыли, в жарюге сидят.
Короче, на ночь глядя я решила ехать по совершенно неизвестному адресу. Любому.
Одевшись, села на ковре и принялась вытряхивать содержимое сумки:
Где эти бумажки с объявлениями!
В ночь ехать собралась? спокойным тоном училки осведомилась Люда.
Да, услышала я свой невозмутимый голос и почти удивилась.
Ты время видела?
Ну сколько? я бросила взгляд на часы, но девять вечера меня не впечатлили. Вернее, впечатлили, но не остановили: Да где эти адреса? Повыкидывала с чеками старыми
Вон там, у тебя под пяткой, Люда все еще была равнодушна.
Я вытащила листочек с номером телефона. Мятый и крошечный.
Роковое объявление, зачем-то произнесла я, еще раз удивившись самой себе и не подозревая, что слова мои окажутся пророческими.
И вскочила, нацепив толстовку на халат. Какое-то мгновение стояла, замерев с листочком в руке, и смотрела ошеломленным взглядом на Люду. Она сидела на кровати, красная, с распаренным лицом, с большим кулем из полотенца на голове, по-турецки скрестив ноги. Полы ее короткого плюшевого халата расходились, обнажая белые ляжки (вот тут было за что подержаться). Эх, мне бы такие
Волосы хотя бы высуши, лениво произнесла Люда, разматывая полотенце на голове.
Пойду в подъезд, чтобы эта, и я махнула на дверь, не подслушивала.
И куда это на ночь глядя? протянула начальственно Клавдия Петровна, выскочившая из своего зала на мою возню в коридоре.
Я на минуту, буркнула я, и замок щелкнул, громко и неприязненно.
Курить что ли послышалось ее глухое из глубины закрывшейся квартиры.
Я не курю, процедила сквозь зубы самой себе, спускаясь по лестнице.
Постояла, прислонившись лбом к оконному стеклу между этажами. Приводила мысли и дыхание в порядок. Вот сейчас. Конец, который дает начало. Вот он. Можно ощутить, словно интуиция осязать может. И это чувство почему-то страшно. Как все неопределенное. За мутным окном размывались огни чужого города в сиянии издалека прилетевших ветров. Пришла мысль о северных ветрах. Еще без очертаний, неясная мысль. Проскользнувшая. Голая ветка сухого дерева постукивала скорченным пальцем и елозила по стеклу.