Постояла, прислонившись лбом к оконному стеклу между этажами. Приводила мысли и дыхание в порядок. Вот сейчас. Конец, который дает начало. Вот он. Можно ощутить, словно интуиция осязать может. И это чувство почему-то страшно. Как все неопределенное. За мутным окном размывались огни чужого города в сиянии издалека прилетевших ветров. Пришла мысль о северных ветрах. Еще без очертаний, неясная мысль. Проскользнувшая. Голая ветка сухого дерева постукивала скорченным пальцем и елозила по стеклу.
Наконец я набрала номер с листочка. Послушала несколько коротких гудков и нажала на сброс. Не сейчас. Снова перевести дыхание. Остановиться еще раз. Почувствовать перерыв во времени и пространстве.
И снова «вызов». Один гудок и голос, словно из кривых линий огней города растущий.
Алло, голос уставший, мужской, молодой.
Отсчет пошел.
Мужчина в квартире у бабушки, сдающей комнату?
И где-то в груди зияющая бездна раскрылась, и мелкие-мелкие камешки посыпались градом в «арзамасскую» тьму. Что это? Было ли так? И вспомнился холод могильных плит, и пустая тропинка меж ними с сухими, мертвенно-ржавыми, дрожащими на ветру волосинками травы.
Алло, повторил голос.
Я по объявлению, произнесла, нервно рисуя на окне ломаные ветки.
Ведь еще можно нажать «отбой» и захлопнуть разом навалившееся, раскрывшее жуткую пасть пропасти.
А-а, деви́ца. По поводу комнаты.
Я подышала на стекло, и ветви под моим пальцем закрутились виньетками. Сухое дерево за окном заскреблось с удвоенной силой.
Послушайте, прежде чем я передам трубку хозяйке дома (дома? не квартиры?) Хочу вас предупредить, он выждал паузу. Вам, правда, не стоит здесь оставаться. Вы звоните поздно, значит, комната нужна срочно. И если вам негде переночевать, то приезжайте на одну ночь. Но потом Я советую уехать сразу же утром. А еще лучше, положить трубку прямо сейчас.
И на этой ноте на том конце провода обозначился еле уловимый женский пожилой голос: «Хто зво́нит? Саша, хто зво́нит? Дай трубку!». И громкий, ее же:
Я слухаю!
Здравствуйте, я по объявлению и мне срочно нужна комната, выпалила на одном дыхании, чтобы не передумать.
Ты его не слухала?
Кого?
Да Сашу, с которым говорила? Он квартирант. Вполне приличный человек просто шутник, ей-богу. Видишь, унучка, я даже побожилась!
Пальцы сухого дерева под натиском ветра ударились в стекло и медленно сползли вниз.
Класс! Просто шутник!
Ночью только надумала чиво-то ехать. Темень на дворе глаза повыкалыват. Ну да ничиво. Поймем, коли спешка какая. Люди, ей-богу! Не звери какие
И тут я услышала удаляющееся и затихающее, квартирантом сказанное:
Вы уверены, что все мы
В глаза ударил свет фар заворачивающей в проулок машины. Я отвернулась от окна. На лестничной клетке этажом выше сидел черный кот и сверкал стекляшками глаз.
Шутник! Хочешь, еще раз побожусь? сказали на том конце провода. А ты, унучка, записывай вулицу
Через минуту сгребала вещи и бросала в чемодан. Романтично летали кофты, размахивая рукавами, юбки совсем не поэтично плюхались лепешками. Книжки и тетради с лекциями сложила аккуратно не посмела быть грубой. Филолог. Любящая слово. Как-то так.
«Просто шутник»? Господи, только бы не оказался сумасшедшим. Сумасшедшим не в хорошем, безбашенном таком смысле, а в смысле диагноза, с печатью и подписью главврача.
Я ощупала обивку старого кожаного чемодана под крышкой. Края гладкой и блестящей ткани махрились, и зияла дырка в самом низу.
Люда рылась в баночках с лаками для ногтей, подставляя каждую поочередно к свету.
Тебе не страшно? она не повернула головы и продолжила протяжно-лениво: Ну утром бы поехала.
Я оторвала ладонь от обивки, накинула крышку на гору вещей и села сверху, соединяя края.
Захар Иваныч, вы так долго служили нашей семье, уговаривала я чемодан. Можете сделать одолжение и застегнуться?
Два железных замка отозвались щелчками.
Надо будет на колесах чемодан купить, рассуждала я.
Ты слышишь, какие умные вещи тебе говорю, коллега? Не страшно ехать?
Я подняла на Люду глаза туманные и безнадежно, тихо произнесла:
Тяжелый чемодан. А я психопатка. Пора, коллега, смириться. Будете ночью без меня плакать.
А вы, коллега, я так полагаю, смеяться?
Сардонически.
Я взглянула на темный квадрат окна, медленно подошла. Внизу, из земли торчали сухие стволы деревьев серо-белые в свете фонарей. Их ломаные руки неуклюже царапали черноту. Я задернула шторы.
Кстати, это не квартира, а дом.
Люда резко обернулась, что совершенно не свойственно ее флегматическому темпераменту:
И удобства на улице. Будешь попу зимой морозить, выдавила она по-лягушачьи и хихикнула: И вообще, ты себя слышишь? В Москве. Частный сектор. В котором. Живет. Бабушка. Я правильно расставляю акценты в устной речи, коллега?
Я ехала на такси во тьму, забрызганную рекламными вспышками. Голова освежалась, гнев на Клавдию Петровну отпустил. За окном неопределяемая местность гематитовый мрак, растекшийся по стеклу. Какой-нибудь дряхленький домишко с туалетом во дворе и ненормальным квартирантом. Да и бабушка слишком ласковая таких еще не встречалось мне. И дом в центре Москвы фата-моргана, не иначе.
Пальцы, сжатые в кулаки, начали неметь. Я съежилась, внутренне дрожа.
В салоне удушающе пахло новой обивкой запах бесконечных перелетов, навсегда въевшийся в меня. Вытащила из кармана «О́рбит», чтобы заглушить приступ тошноты.
Самолеты из прошлого выпорхнувшие. У меня с ними не сложилось ни дружбы, ни понимания. Хорошо, хоть жвачка в кармане оказалась.
Помню, вот так же, по ночному городу увозил меня папа-офицер из родного Хабаровска. Я смотрела на мелькающие дома, свет их оставался позади, и понимала, что это навсегда. И внутри ныло и скреблось еще непонятное, живое. Потом уже именуемое тоской. И когда аэропорт подмигнул дверьми, и когда толпа людей-теней проглотила, вот тогда поняла: оборвалась связь с городом. Безвозвратно. А в семье военных все так: все навсегда, все безвозвратно, и учишься не привязываться, не прикипать.
Учишься не чувствовать.
Не оттуда ли, из ледяного детства постоянных переездов, выросла театральная маска на моем лице. Вросшая в кожу. Вот она я, в отражении бокового окна, глядящая пристальным и отрешенным взглядом. Но я ли это?..
Второй проезд, да? повернулся ко мне угрюмый таксист.
Не знаю. Наверное, пожала плечами, стараясь придать тону звонкие и смелые нотки.
И ближе к нуару окна придвинулась, чтобы заглянуть через саму себя, на стекле запечатленную.
Мелкие, удручающего вида домишки. Еще несколько скукоженных крыш, и машина остановилась.
Судя по навигатору, приехали. Вон ваш дворец.
Дверь открыла не сразу. Посидела, немного успокаиваясь: дом трехэтажный, приветливо и тепло горящий окнами. А на улице, освещенной фонарями, склоненными в поклоне усталом, ни души. Кошка разве что, прошмыгнувшая меж тонких колышков соседнего забора.
Расплатилась и вылезла. Дождалась, шаркая носком ботинка по земле, пока медлительный водитель вытащит мой уродливый толстопузый чемодан из багажника.
И когда такси уехало, я осталась с ним впервые наедине. С этим большим теремом циклопом одноглазым, глядящим исподлобья.
Здравствуй, дом.
Тяжелый лязг затвора и в проеме калитки возник силуэт тучной бабушки с белым пушком-нимбом на голове темный силуэт в ослепляющем свете лампочки, над порогом висящей. И она не говорила ничего крот, всматривающийся в предметы перед собой.
Здравствуйте, это я звонила, по поводу комнаты.
А я думаю: дите-не дите стоит, вроде как лет двенадцати. Думаю: да не може ко мне
Я студентка. И мне восемнадцать.
И мы пошли к дому.
Собака издохла в прошлом месяце убили Мухтарку, так что пужаться некого. Графа разве что. Шелудивый дюже. И не уследишь, как со стола чей-то из харчей утащит, паскудник
Чернота по краям узкой асфальтированной дорожки, спина неповоротливой бабушки, неторопливая убаюкивающая речь ее, тяжелая входная дверь, холодный пол в прихожей с кучей сваленной обуви. Запах лекарств, вперемешку с чем-то вкусным и сдобным. Старый диван, накрытый плюшевым покрывалом с нарисованными оленями и бахромой скрученной, два кресла с узкими деревянными ручками Лестница деревянная, поскрипывающая, под которой закуток жилой.
Второй этаж слава Богу ненавижу первые, близкие к земле, похоронные, холодные Три двери, две полоски света под ними. Тишина призрачная. Словно дом насторожился при появлении нового жителя. Скрип раскрывшейся двери, полутемная комната с горящей настольной лампой, освещающей узкий квадрат пространства, тонкая тень девушки, склоненной над книгой за столом. Ручка, сигаретой торчащая во рту.
Щелчок выключателя и свет испуганный ринулся в стены и углы, и тут же успокоился, разлившись. Комната показалась электрически неживой после темноты.