Семья мамы рабочая, советской закалки. Кто не работает, тот Потому бабушка, много ролей сыгравшая на сцене, прирожденная блистательная актриса, ушла в бухгалтеры. Потому что стыдно Трудиться надо, товарищи! Не место тунеядству в порядочной семье. Вот здесь как раз было похвально: сумела через забор перелезть? молодец, девочка! На дерево залезла, на гараж, перепрыгнула с крыши на крышу? Молодец, девочка!
И родители Папа в юности в группе под гитару пел живопись, музыка, единоборства а потом офицер. Граница. Дальний Восток. Сияющий морозным воздухом Хабаровск Мама, воспитанная как готовая жена: вязание, шитье, вышивание, кулинария. И вдруг откуда-то кудрявая любознательная девочка с пугающе взрослым взглядом, в три года написавшая свое первое стихотворение. А в 5 уже вовсю сочинявшая сказки вслух маме, крутясь вокруг нее, суетящейся на кухне. А дальше сочинения, каждый раз в классе вслух читаемые, бесконечные победы на конкурсах эссе и стихов, любовь учителей словесности и убежденность их же: что не напрасно голова положена на плаху образования, что есть в том смысл, есть будущее
А если глобальнее, так чтобы души́ как-то касалось, то я русская. О, нет, даже не так потомок самой древнейшей нации мира гиперборейцев народа, живущего там, где дуют северные ветры. Класс. Куда душевнее! Или нет. Допустим, так: народа, который верил в дух, в свой род, в истоки всех событий, откуда они берут начало В Мать-землю, в гармонию и согласие между людьми и силами природы
Или жестче, как журналистка. Пусть ты выросла на православии: в углу иконки старинные, лампадка горящая, молитвы ежевечерние, когда «Не сметь с непокрытой головой стоять» или выросла на атеизме коммунизма, когда «Как говорил великий дедушка Ленин» это все не важно, потому что в твоей крови, по твоим венам текут голоса твоих предков.
Начинаешь осознавать, что ты бунтарка была и есть, что ты не просто принимаешь в себе родное язычество, но родноверие родную веру своего народа, не привезенную с чужих земель, а свою, рожденную от слова «род» (а род это и народ, и родина, и природа). Веру, несущую волшебные тайные знания, любовь к своей земле Рассее веющей свет и осознание, что ты пришел на эту Землю во благо своему роду. Что руки твои дают куда больше, чем ты думал до этого. Что ты не просто человек, что ты значим. И твое появление на свет несет нечто благое то, что и есть смысл жизни И родноверие приносит радость жизни не страдания, культивированные привезенным христианством, а радость. А радость, в свою очередь, рождает желание созидать, творить. И это чувство исходит не откуда-нибудь, а из преемственности, принятии живительной силы своего народа, из духа, называемым ничем иным, как русским духом, который да, вот здесь, можно положить руку, туда, где была рука Александра, в груди, там, где и есть не сердце, не биологически-слепленная материя душа. Именно.
Нет, Александр не паук, не вампир энергетический, под взглядом которого теряешь силы нет он тот, кто восполняет необходимой энергией мыслить, чувствовать, творить.
И такой силой обладает, по-моему, лишь тот, кто называется Учителем. Не в том современном смысле, в котором «Географ глобус пропил», а в ином высшем не земном.
Вечером, боясь надвигающейся, шепчущей ночи, спустилась вниз. Возможно, врет все Александр. Что страшного может случиться?
Проходя мимо бабушкиного закутка между гостиной и кухней, где стояли кровать, древний шкаф (брат Григория), пара деревянных стульев (судя по скрипу, Семеновичи не иначе), я услышала, как баба Лида выговаривает Оксане:
Что ты за баба такая? Ну? вумней надо быть. Муж пришел навеселе, а ты чего? Дверь заперла? Да хто ж так делает? Ну. Да ты спокойненько, да ласково встреть его, закусить дай, спать отведи. Куда гнала-то его? Чтоб замерз где? Ну. Вот так твой хрестный и сдох. У жены под дверью. Бъ ядь.
На кухне сидел Александр в плетеном кресле и читал газету.
Вы можете со мной поговорить? сказала я.
Это плохая идея, выглянул из-за длинных типографских листов и тут же встряхнул их, выпрямляя.
Почему? я стала напротив.
Потому что вы не нашли ответа.
Откуда вы знаете? я зашла сбоку, чтобы видеть его лицо.
На самом деле, это не сложно.
У него на руках светились рыжие волоски. На черных, наручных часах с серебристой окантовкой чеканили шаг три стрелки, золотистая ползла мимо цифры «13».
Вечером, боясь надвигающейся, шепчущей ночи, спустилась вниз. Возможно, врет все Александр. Что страшного может случиться?
Проходя мимо бабушкиного закутка между гостиной и кухней, где стояли кровать, древний шкаф (брат Григория), пара деревянных стульев (судя по скрипу, Семеновичи не иначе), я услышала, как баба Лида выговаривает Оксане:
Что ты за баба такая? Ну? вумней надо быть. Муж пришел навеселе, а ты чего? Дверь заперла? Да хто ж так делает? Ну. Да ты спокойненько, да ласково встреть его, закусить дай, спать отведи. Куда гнала-то его? Чтоб замерз где? Ну. Вот так твой хрестный и сдох. У жены под дверью. Бъ ядь.
На кухне сидел Александр в плетеном кресле и читал газету.
Вы можете со мной поговорить? сказала я.
Это плохая идея, выглянул из-за длинных типографских листов и тут же встряхнул их, выпрямляя.
Почему? я стала напротив.
Потому что вы не нашли ответа.
Откуда вы знаете? я зашла сбоку, чтобы видеть его лицо.
На самом деле, это не сложно.
У него на руках светились рыжие волоски. На черных, наручных часах с серебристой окантовкой чеканили шаг три стрелки, золотистая ползла мимо цифры «13».
Как вас называть? Александр? Хан?
Он выдохнул шумно, посмотрел на меня пристальным взглядом, болотом затянутым:
А вы как хотите, чтобы к вам обращались: Роза или Вика, к примеру?
Ясно.
Ясен красен! улыбнулся вдруг. Смотрите, как все очевидно в мире.
Сколько вам лет?
А вы бы сколько дали?
Я пододвинула стул, волоча деревянными ножками по полу, и села сбоку от Александра.
Я бы дала лет двадцать восемь, может, больше. Может, и тридцать. Иногда мне кажется, что у вас глаза лет на пятьдесят. Взгляд, в смысле.
А сколько вам бы хотелось?
Лучше меньше двадцать пять.
Святая простота.
Мне показалось, что он откровенно потешается.
Так сколько? нахмурилась.
Александр захлопнул газету и положил на подоконник, сцепил пальцы рук на скрещенных ногах и развернулся ко мне:
Выбирайте любую цифру. Не ошибетесь.
Я цыкнула, покачав головой.
Боитесь идти в комнату и сидите со мной? спросил.
Вас здесь все девчонки побаиваются. Вы что-то типа местной бабайки.
Александр закинул руки за голову, сцепив пальцы на затылке.
Ясно, понятно. Да вот только сегодня вы под столом прятались от пьяного Вовки. А бабайка все равно я. Где логика? У вас, девушек, логика отсутствует.
А вы не обобщайте.
Да без проблем: у вас, милая Роза, отсутствует логика.
Я взяла газету с подоконника. Полистала. Две тысячи седьмой год. Уже. Вроде, только встречали двухтысячный.
Давайте так: я русская. Такой ответ хороший?
Александр встал, кивком показал на стол.
Давайте сюда сядем, и отодвинул два стула.
Я села напротив него под торшер, мягко освещающий скульптурные черты его лица.
Я тоже был русским. Да вот только разве это ответ
Александр ломал зубочистки. Я скользнула взглядом выше: у него каменное лицо и бледные губы.
Был русским? Так не бывает, возразила. Россия это диагноз. Мы все ею больны. Мы все ею заражены.
Александр сломал очередную палочку и посмотрел веселым взглядом исподлобья. А я продолжила:
Если ехал в поезде сутки, смотря на покосившиеся крыши деревянных домов у кромки леса; если стоял в храме, и свечи таяли, и свет лился в полутьму из высоких окон, и пахло ладаном, и богоматерь смотрела утешающим строгим взглядом; если шел глубокой осенью по хрустящей листве, а с неба глядела затаившаяся под серой завесой неба зима То все болен Россией неизлечимо.
Александр отодвинул вазу с воздушными искусственными пионами и придвинулся ближе, наклонившись корпусом, и произнес:
Так кто́ вы?
Что, неверный ответ?
Я хочу услышать разумный ответ. И немножко даже помогаю: наталкиваю на нужную мысль. Но вы не слышите ни меня, ни себя. Вы заражены собой. И чем-то еще. Я пока не понял, чем.
Я тоже схватила зубочистку и сломала резко:
Вам говорили, что вы нудила?
Говорили, улыбнулся он. Среди занудных типов, я, можно сказать, самый главный. А что касается моей якобы страшной сущности, которая вас пугает, то это вранье, чистой воды! Я, пожалуй, самый что ни на есть толерантный и восприимчивый к людям. И за кажущимся внешним равнодушием скрывается не что иное, как снисхождение к вам, неразумным.