Журнал «Юность» 03/2020 - Литературно-художественный журнал

на входе у детского сада
каштан пирамидками цвел.
не хочешь, как вспомню, а надо
и шел.
случалось, сбежать получалось,
и благо, наш дом визави.
подумаешь, детская шалость
реви
над всем, предначертанным свыше,
теперь, над собою, большим:
в любви искупался и вышел
сухим

Мне метафору Бог ниспослал: человек как свеча,
И на то ему дали конечную плоть восковую,
Чтобы свет источал, у иконки в латуни покорно торчал,
По нему же по Богу тоскуя.

Но не зря я сдавал теорлит:
Ведь в свече и фитиль без остатка горит!
Это что же в божественном тропе выходит такое?
Неужели средь пыльных икон
Я прикован светить, и торчать дураком,
И закончиться полностью ради чужого покоя?

Память легче мотылька,
Легче призрака в прихожей.
Отпусти ее пока.
Смерть зудит под белой кожей.

Облака в сырой зиме
Пахнут сумрачной тревогой.
Налегке поверишь мне
Ради голоса и Бога.

Дай мне время обмануть
Птичку в горле спи спокойно.
Где-нибудь и как-нибудь,
Кафель, шторка, рукомойник.

Потолок в мелу. Страна
За стеклом и без предела.
Память легче сна. Она
Отлегла и отболела.

Я счастлива и тем, что угол отгорожен,
что ящерица спит, что вымыт потолок,
что вскормленный листвой оркестр многоножек
уехал по воде в чугунный водосток.

Горох перебирать (для памяти полезно),
готовить впопыхах, рассказывать пшену
о том, как холодна отчищенная бездна,
о том, как я в нее когда-нибудь нырну.

Что тыква мне, когда не выстиран нагрудник,
когда сочится пыль сквозь мýку порошка
Успеть бы дотемна, успеть бы до полудня.
Жаль, ноги устают в хрустальных ремешках.

Найди себя в сужении кругов,
Когда затянет кучевая поволока
И штыковым дождем отрежет путь на Льгов
С мечтами о Москве, слоистый путь порога
С отходными тропинками в райцентр
Сквозь дымку сосен, комаров роистость,
Поля охровые неистовством люцерн,
Квадраты хлеба, ягодные низки;
Когда дикарский деревенский ареал
Сдает без боя ясеням пространство
И загоняется в бревенчатый пенал
С москитно-сетчатым и ведерным убранством.
Найди себя, покуда тусклый свет
Лениво залипает в пятистенок,
Молчальников двустворчатых квартет
Минуя, тесноту их, копоть гренок,
Осевшую от века и на век.
Держи свечу и спички наготове
Когда б кисель из сумерек поблек
И грудь сдавило слезное апноэ
Горизонталью грузной потолка;
И утварь заиграла б с тобой в прятки,
А глубина, вдруг, сделалась мелка;
Угвазданные грязью голопятки,
Как будто до обеда не топтав
Рыхлистость сдобных муравьиных кучек,
Забрезжили крылато и стремглав
Рассеялись в углу, глаза измучив
Желанием отчаянным прозреть
Тогда б ты напоследок чиркнул спичкой
И запер тело в теневую клеть,
И понял правит свет. Он вечен, ты вторичен.

Столько домов возводится,
к небу поданы.
Смотришь: пустырь-безводица,
год и проданы
площади, метражи,
пластик, плиточки.
Нанизаны этажи,
как на ниточку.

Кипенно-белый мел,
двери, лестница.
Тысячи новых тел
в короб вместятся.
Тысячи голосов:
мамы, деточки.
И на глухой засов
свои клеточки.

В солнце бликует двор
металлический.
Каждому свой мотор
механический.
Каждый, кто так сумел
считай, выиграл бой.
Этого ты хотел,
ипотечный мой?

Я знал твои черты в домах конструктивистских,
И в силуэтах труб, и в оголовках шахт.
Так пахнет торфяной охряно-ржавый виски,
Так екает в груди, когда объявлен шах,

Так зреют за столом пустые разговоры,
Так падают огни с седьмого этажа,
Так запоздалый гость не прокрадется вором,
И так свербит в ногах, что просятся бежать;

Так радугой блестит засвеченная пленка,
Так в небе городском нет ни одной звезды
В дымах далекой ГРЭС, под облачной клеенкой,
Так время мчится вскачь, как Сивка без узды.

Четырнадцать часов прошли почти навылет
Я не сошел с ума и с рельсов не сошел.
Настанет новый день, и виски будет вылит.
Прости меня за то, в чем не был я смешон.

Я знал твои черты в домах конструктивистских,
В пыли обочин трасс и в смоге городов,
В чужих путях домой, неясных и неблизких,
Во всем, на что смотрел, во всем, на что готов

С утра заладил дождь, и стартер неисправен,
Похмелье из ружья стреляет по вискам.
Я знал тебя во всем, чему я не был равен,
И в том, что вдруг нашел, хотя и не искал.

И уходишь во тьму ты, дура.
И плывет над дурой закат.
Подмосковный город Шатура
Необычной негой объят.

Вот и все. Дагестанец хмурый
Колу пьет, будто жизнь мою
Вот и все, и горит Шатура,
И мне кажется, я в раю.

Ах, борзеющий дагестанец,
Подмосковные небеса
И плывут среди труб и пьяниц
Над Шатурой твои глаза.

я расскажу тебе потом
о детском трепете
о первозданном голубом
травинок лепете

о невозможном насовсем
вчера оставленном
сегодня отданном им всем
почти исправленном

я расскажу когда смогу
открою заново
а ты рисуешь на бегу
родное зарево

как будто можно опоздать
и не обидеться
какая это благодать
уйти приблизиться

Сложи меня из солнечных ледышек,
за стеклышком рассвета небо дышит,
вдыхая свет и выдыхая тишь.
Меня, собрав почти наполовину,
ты попадаешь в снежную лавину,
и, обнимая всю ее, летишь.

Ни снегом, а водою родниковой
ладонь мою наполни на Николу,
и слово затрепещет под рукой,
как мотылек, в плену оконной рамы,
и вырастут из снежных зерен храмы,
и станет поле белое рекой.

Войди в нее, не испытав ни жажды,
ни радости, единожды и дважды
войди в нее, а после, на немом
наречье помяни в житейском всуе
ты бога, что внутри себя несу я,
и отзовется бог в тебе самом.

Послушай, он звучит, не умолкая
в том зимнем сне, где ты похож на Кая,
летящего в заснеженный чертог
на ледяных санях, не зная, сколько
осталось, от зеркального осколка
до сердца: сантиметров, мыслей, строк.

В сердцевине дубовой укроется жизнь,
корни с кроной забудут друг друга,
за платформой бетонный забор побежит
и выгнутся ЛЭПы упруго.

Долгостроев гекзаметры вышли в тираж,
но уже за огнями окраин
проступает и вечный осенний пейзаж,
а ему рукотворный не равен.

По-германски, по-русски петляет строка,
допивается мед равноденствий,
а в лесу ожиданья темны облака,
но прозрачны озон и силенций.

Разделиться на душу и тело, на боль
и болящее, мельче разбиться,
как стеклянный кувшин, как толченая соль,
как разорванная страница.

Над опушкой работали смутные дни
безвременья на страх и на совесть,
но тропинка сужается, как ни тяни,
так что я и во сне беспокоюсь.
По весне корни с кронами ощупью путь
друг ко другу восставят из пепла,
но пора расходиться, и падает ртуть,
и речное зерцало ослепло.

Расходиться кругами, скрываться в тени,
зимовать по военным законам,
но и ждать, что прорежется, как ни тяни,
новый день в переплете оконном.