Я пас, ответил он. У меня кое-какие планы на сегодняшний вечер.
Хорошо. Моталкин сделал задумчивое лицо. Тогда так: мы с Толяном снимаем баб, а ты чтоб наша дружба сияла в веках ведешь нас к себе на хату. А сам едешь к мамочке в Перловку
«Эх, и набил бы я тебе морду, скотина!» мысленно заорал Вадик. Дружба, сияющая в веках, аргумент железный и поэтому подлый. Как он это умеет, мерзавец
Моталкин быстро исчез в дальних столиках и через минуту появился с двумя пьяными страхолюдами. У одной не хватало передних зубов. Вадик от души пожелал ей достаться этому сияющему в веках кретину.
Потом они вылезли наружу, зашли в «Центральный», где набрали две сумки вина, и пошли к Вадику домой по теплому вечернему асфальту.
А где твоя баба? спросила одна из подруг, усаживаясь на его подоконник у настежь открытого окна.
Мне нельзя, у меня курсовая, сказал хмуро Вадик.
Диссертация, подсказал Моталкин.
Диплом, уточнил Бутылкин.
За окном стоял прекрасный, теплый летний вечер. «Что я тут делаю? думал он. И что тут делают эти кретины?» Он налил себе вина. Было очень плохо.
Он знал за собой это умение оказываться в ложный момент в ненужном месте. Главное, и это самое ужасное, он чувствовал, что почти все, что он делает, ненужно.
Он часто задавал себе такие вопросы. Он знал за собой это умение оказываться в ложный момент в ненужном месте. Главное, и это самое ужасное, он чувствовал, что почти все, что он делает, ненужно. Эти походы в «Яму», эти разглагольствования по душам, эти сопли вокруг диплома, эти дурацкие экзамены, дурацкая работа в дурацкой газете Потому что всегда кончалось тем, что кто-то старался его использовать. «Нам с вами нужна только пятерка!» Это ей нужна только пятерка, чтобы заработать на нем лишнюю сотню. Пачка сигарет, ха-ха. А ему, может, и не нужна пятерка! Ему бы спрятаться в какую-нибудь «болдинскую осень» или, допустим, лето, в какую-нибудь дыру, наедине со своими мыслями, где бы ни одна сволочь не могла бы его найти и назначить церемониймейстером. Или совестью курса. Или символом эпохи. Однако тиранические узы общества безжалостно затягивают его в свои глупые и ненужные манипуляции, заставляя дрыгаться, как марионетку, в чьих-то гнусных целях.
Он налил еще вина.
Я что-то не пойму, сказала одна из подруг, что тут делает этот мудила?
Эй, Таракашка, сказала другая, тебе к мамочке не пора?
Он допил вино.
Не называй меня Таракашкой, сказал он. И сороконожкой не называй, и козявкой
Вадюн, ты чего? Моталкин сзади обнял его за плечи.
Вадик обернулся и залепил ему в глаз со всей силы. Тот упал на кровать. «Удачно я вспомнил про сороконожку, подумал Вадик. Поймал-таки на слове». В душе было не то чтобы ликование, но чувство глубокого удовлетворения, словно от сознания исполненного долга перед кем? Надо будет обдумать.
Ах ты, фашист недобитый, сказала та, что обозвала его таракашкой, и швырнула в него бутылкой.
Он снял со стены полку с посудой и бросил сразу в обеих. Потом выдвинул стол, перевернул на попа и адресовал его сразу всем. Потом попытался выкинуть обеих девок из окна. Тут, правда Фортуна ему изменила: в ближнем бою дамы, прошедшие суровую выучку в «Яме», всыпали ему по первое число таскали его за волосы и пинали, как футбол, по всей комнате. Все-таки чувство правоты, двигавшее им, победило, и он загнал всех под кровать.
Последнее, что он помнил, то, как подобрал дипломат, пожелал всем приятно провести вечер и вышел на лестничную площадку, где вежливо поздоровался с группой милиционеров, мчавшихся снизу
Он пришел в себя оттого, что кто-то бубнил невдалеке: «Деградации функциональных свойств и бесплодию культур рекомендуется успешно противодействовать путем многократных манипуляций»
Страшная догадка вспышкой пронзила его затуманенный мозг: он на кафедре, и ему сейчас выступать!
Его слегка озадачило, как это он умудрился из своей дворницкой квартиры со шлюхами очутиться сразу на кафедре. Он поспешил поправить галстук, но почему-то не сумел выполнить этого простого движения и разлепил глаза. Он обнаружил себя лежащим на железной койке с привязанными к раме руками, и к тому же в одних трусах. А вспышкой оказалась яркая желтая лампа, светившая прямо в глаза. С хрустом повернув шею, Вадик увидел ряды коек, на которых в трагических позах валялись раздетые тела. Все это смахивало не на кафедру, а на морг.
«Но мертвецов не привязывают к койкам!» решил он и завопил. Открылась дверь, и возник довольный мордоворот в милицейской фуражке. «Нет, не кафедра», понял Вадик. Он сказал:
Начальник, пусти в сортир!
Драться больше не будешь? спросил мордоворот и развязал ремни.
По дороге к «очку» в его голове выстроилась версия: мирная встреча с милицией была просто бредом, в реальности все было намного хуже. Мент, ожидавший за спиной, проводил его к стойке, за которой сидели майор и медсестра.
Гражданин Тараканов? просопел майор. Получите вещи и уплатите за сервис.
Ему передали одежду, документы, деньги. Мордоворот-дежурный последними протянул дипломат и обе дипломные работы с глубокомысленным замечанием:
Недурно, гражданин Тараканов Ваша вещица про шизиков и психов мне больше понравилась, чем сочинение гражданина Мухрышкина. Вместе пили?
Рад, что вы остались довольны, буркнул Вадик.
Он вдруг представил, как сержант с медсестрой всю ночь напролет зачитывались его дипломом, подобно Григоровичу с Некрасовым, когда те, обливаясь слезами, читали друг другу первый шедевр Достоевского, а потом помчались лобызаться, кажется, к Тургеневу
Побольше б нам таких интеллигентных клиентов, сказала медсестра. Если б еще вел себя приличней
Где тут ближайшая станция метро? спросил Вадик.
Ну, брат, чего нет, того нет, развел руками майор.
Ты где ж ты думаешь ты есть? спросил сержант. Ты есть в Загорске.
Так. Версия меняется. Значит, он все-таки попал на электричку, но проехал свою станцию.
Он взглянул в зеркало. Бросались в глаза глубокие красные царапины по всей правой щеке следы когтей гарпий. Пересчитал деньги, оставшиеся от уплаты штрафа. Хватит на электричку и на цветы Муре Аполлоновне. Дудки, цветы он подарит Ольге: будет хороший повод объясниться напоследок. Сегодня или никогда
Заходите, всегда рады обслужить! сострила медсестра вдогонку.
«И так всегда, мрачно размышлял Вадик, прижавшись лбом к грязному стеклу электрички. С адскими усилиями пробиваешься в университет, надеешься обрести там собратьев по разуму вместо этого пять лет качаешь права с подонками и кретинами. Посвящаешь любимой женщине лучшие порывы души и видишь только ограниченность и непонимание. Пытаешься, наконец, красиво вылезти из этого дерьма, рожаешь с муками нечто фундаментальное, достойное твоего высокого предназначения Чтобы, оценив твой труд, все поняли наконец, с кем имели дело И попадаешь в вытрезвитель. И вместо радости и чувства полета жизнь приносит только страдания и боль»
Именно боль. Страшную головную боль, и мутит к тому же.
Я жду вас с нетерпением уже пятьдесят минут, говорил профессор Оловянный, раздраженно пощипывая бородку. Защита начинается через десять минут. Что вы имеете мне сообщить?
Кошмар, подумал Вадик: он забыл придумать отмазку!
Случилась большая неприятность, он сделал удрученный вид. Вчера ночью мне внезапно пришлось уехать в Загорск.
Странная причуда накануне защиты.
К знакомой медсестре. У нее большая неприятность она попала в вытрезвитель.
И расцарапала вам лицо
Да то есть нет, лицо мне расцарапали только что, в электричке. Но, видно, внесли инфекцию, у меня поднялась температура, и я всю ночь не сомкнул глаз
Ухаживая за пьяной медсестрой, которая попала в вытрезвитель
Да.
Чтоб ты сдох, подумал он.
Где ваш диплом? спросил профессор. Да не наклоняйтесь так близко, фу
Кошмар, подумал Вадик: он выдает себя с головой!
Видите ли, удрученно продолжал он. Дело в том, что второй экземпляр у меня не вполне готов
К черту второй экземпляр, давайте первый! взорвался Оловянный.
Вадик грустно посмотрел себе под ноги.
Э-э. Видите ли, дело в том, что и первый он тоже не вполне
Ему показалось, что Оловянный вот-вот сделает что-нибудь страшное со своей бородой. Пока тот готовился произнести нечто уничтожительное, он опередил:
Но диплом в порядке, не переживайте, нужно только пронумеровать страницы, скрепить листы, внести исправления и бог с ним, с титулом
Профессор с минуту сверлил его взглядом. Потом сказал:
У вас пять минут. Делайте что хотите.
Спускаясь по лестнице в библиотеку, где можно было спокойно поработать, Вадик решил, что не будет вносить никаких исправлений. А если придерутся, то заявит, что не согласен с ними. В конце концов, это право автора.