Идут! подпрыгнул Виталий и упёрся лбом в экран.
Где?! Где?! вскочил в седле Банан, суматошно пытаясь что-то разглядеть.
По-вёл-ся! развернул до-воль-ную рожу Виталий и заржал, как конь.
Вот блин! в сердцах воскликнул Банан, и, схватившись за сигареты, плюхнулся спиной, как аквалангист, в чёрные воды огромного кожаного кресла.
Виталий нырнул за ним. И комната плотно укрылась дымчатым (от табака) бархатом тишины.
То есть, становясь орудием труда, продолжил размышлять Банан о природе обмана, симуляция это точно такая же часть действительности, как и любая другая. Иллюзорность которой мы можем обнаружить только если тут же осознаем, что при помощи этого искусственного образования на нас идёт атака и сможем начать ей сопротивляться. Как и любой стихии, начав тут же управлять собой. Оплотом от которых есть наш собственный остов распорядок дня и разумный уклад жизни. А это всегда проблематично, ведь он основан на правильном целеполагании. А правильность всегда не просто скрывается от каждого, но бессознательно им же размывается под действием стихийных сил в твоём же собственном организме под напором суматошно возникающих желаний. Да и в разуме, под контрастным душем эмоций. Что и делает атаку симуляцией успешной. Благодаря тому, что мы на неё реагируем. Примерно так, как от нас и ожидалось. Реорганизуя это изобретение через апробацию в прием, а в случае успеха в индивидуальный навык. А через обучение этому навыку других в социальную реальность, то есть действительность. Перестав быть корпускулой и став волной. Стихией. А когда это явление становится массовым, симуляция просто обречена на успех! Ведь все обыватели всё время спят прямо на ходу в массовом сознании. Позволяя другим закрепить в себе их бытовые навыки. Не просто пойдя у них на поводу, но ещё и пытаясь стать их лидером. То есть не просто оболваненным болваном, но флагманским болваном оболванивателем. Каким и стал Виталий, как их ярчайший представитель.
Идут! повторно вскрикнул Виталий и выкинул свой окурок в окно.
Даже не пытайся подстегнуть, ответил Банан с кислой, как июньское яблоко, миной и спокойно продолжал курить.
Да, внатуре, говорю! встал Виталий и пошёл встречать долгожданных гостий.
Тот лишь критически усмехнулся ему в спину и, приподнявшись, посмотрел в окно.
Ганеша иногда писал, это был его хобот. Который начал у него постепенно отрастать ещё в отрочестве от чтения книг в коридоре коммуналки. При свете мощной лампы, которую отчим гордо вынес с завода, продолжив культивацию обычая одержимых пользой «несунов», чувствующих «невыносимые» муки совести и свою тотальную бесполезность ровно до тех пор, пока они хоть что-нибудь не вынесут с работы. Пусть даже лампочку за пазухой. Свисавшую теперь на проводе с потолка огромной жёлтой грушей в триста пятьдесят ватт без всяких там абажуров и прочих буржуазных прелестей. Сидя на не вместившемся в комнату, из-за внезапного появления детей от отчима, столе для проделывания уроков и для чтения разного рода занимательной литературы. Хобот, который постепенно становился от чтения более сложной и более утончённой литературы типа «Собор парижской богоматери» Гюго, «Красное и черное» Стендаля и им подобных к его удивлению лишь сильнее и ещё более упругим. Постепенно язык стал для Ганеши не банальным средством выражения своих желаний, как у всех, не прошедших «курс молодого бойца» на литературном фронте, а длинным скользким щупальцем под вид хобота, которое он выбрасывал при ходьбе в реальность, как слепец без клюки свою растопыренную руку. А «скользкое» ещё и потому, что он буквально скользил и изворачивался в словах, пытаясь через это оттолкнуться, если падал-таки на дно обыденности, в запредельное. За пределы мыслимого горизонта ближайшего окружения. И главной для него была вот эта самая «слизь» речи. Периодически заставлявшая его художественно трансформировать реальность вслед своему внутреннему миру. Поэтому Ганеша, вообще, мало что видел. Он, в основном, любил говорить и слушать. И если вдруг он внезапно замечал в этом, как ему тогда казалось, навыхлест сгнившем мире что-либо сказочно прекрасное, он испуганно обмирал, как перед вспыхнувшим чудом.
То же самое с ним произошло и сейчас.
Нет, конечно же, он помнил Розу по шальной подростковой юности, когда он до армии целовал её в темноте. Но то был лишь перспективный бутон, не более, которым он тогда очень быстро наигрался. И переключился на другой объект Виолу, подружку Коня, более вз-рослую самку. Ведь каждый из них был по-своему привлекателен. И то и дело её привлекал («Только целовать!»). Как два самых волшебных в их тусовке сказочника, вовлекая её каждый в сугубо свою Сказку. Пока они однажды, идя от Виолы уже после армии, не решили для себя, что она уже почему-то «не очень» привлекательна. Вздыхая лишь о том, как быстро Виола «отцвела». Вдыхая в последнем в их жизни разговоре о ней аромат лепестков своих, вдруг ставших их общими, воспоминаний.
То же самое с ним произошло и сейчас.
Нет, конечно же, он помнил Розу по шальной подростковой юности, когда он до армии целовал её в темноте. Но то был лишь перспективный бутон, не более, которым он тогда очень быстро наигрался. И переключился на другой объект Виолу, подружку Коня, более вз-рослую самку. Ведь каждый из них был по-своему привлекателен. И то и дело её привлекал («Только целовать!»). Как два самых волшебных в их тусовке сказочника, вовлекая её каждый в сугубо свою Сказку. Пока они однажды, идя от Виолы уже после армии, не решили для себя, что она уже почему-то «не очень» привлекательна. Вздыхая лишь о том, как быстро Виола «отцвела». Вдыхая в последнем в их жизни разговоре о ней аромат лепестков своих, вдруг ставших их общими, воспоминаний.
«Отговорила роща золотая»3, лишь усмехнулся Банан.
«Берёзовым, весёлым языком»? оторопел Конь, продолжив цитату. Мол, и с тобой тоже?
Сам не ожидал, как бурно Виола отреагирует на мои воспоминания о том, как мы когда-то в юности целовались, попытался оправдаться перед ним Банан. Видимо, решила показать мне, что пока я был в армии, она не теряла всё это время даром.
А то! самодовольно усмехнулся Конь, который «откосил» от армии. «Скажите так что роща золотая отговорила милым языком».
Сейчас же Банан восторженно созерцал в окно, как в окружении Агни и Виталия к дому медленно, но неуклонно приближалась распустившаяся роза.
Впрочем, как впоследствии выяснилось, Роза оказалась не такой морально распустившейся, как от неё требовалось. По крайней мере по отношению к Банану. Но тогда он наивно сглотнул прилив набежавшей слюны и оцепенел в корчах ожидания. Лишь не по возрасту детское его сердце возбуждённо прыгало до потолка грудной клетки на пружинной кровати его души.
Привет! холодно кинула девочка с глазами Мальвины, словно они только вчера расстались. Ведь Роза давно уже убедилась в том, что всегда нравилась Банану. А это означало только то, что они, по сути, никогда и не расставались. С каждой минутой общения лишь повышая всё нарастающую интимность своей близости. Готовой в любой момент обрушиться на них обоих, словно лавина, и упрямо потащить вниз, в долину животной страсти.
Агни хоть и была чуть более живой, чем Роза, но в силу того, что была чуть ниже её ростом и чуть менее симпатичной, нравилась Банану меньше. Чуть-чуть. Как и любая чудь, любившая немного почудить в постели.
Роза была в белом пуловере с декоративными пингвинами и каких-то легкомысленных штанишках. Агни в лёгких брючках, исполосованных на морской манер, и в какой-то изящной кофточке столь же лёгкого поведения.
Из шарманки с лазерным проигрывателем, скинутой на пол, густо пенились песни на дискотечный лад.
Виталий достал из серванта только что наспех протёртые до их прихода хрустальные бокальчики и, пока Банан ломал на кубики одеревеневший за время хранения шоколад, хлопнул пробкой шампанского в открытое окно.
Пробка отрикошетила от окна и куда-то улетела.
Расселись. Агни и Роза по креслам. Банан и Виталий, как обслуживающий персонал, на раскладных стульчиках с торца столика. На подхвате.
Стали пить, загрызая хрустящим шоколадом с фундучными ядрами.
Затронули больную тему прошлого. Та нервно зашипела и, оскалив зубы, отползла в сторону. К себе в палату номер шесть, давая понять, что они вели себя, как сумасшедшие.
Затем кинулись обсуждать разборки вчерашних полётов.
И когда осела муть воспоминаний, стали раскручивать старые свитки бородатых анекдотов. Но девочки их ещё не слышали и звонко смеялись. Смех вылетал из их саблезубых ртов сверкающими хлопьями и быстро, как весенний снег, таял в воздухе, наполняя его влагой веселья.
А вот и Ара подтянулся, констатировал Виталий с усмешкой.
И все кинулись к окну.
Долготелый Ара неспешно выволок своё полудрагоценное костюмированное тело из молочно-белой навороченной инкрустацией серебристых молдингов иномарки, придавая в любопытно растопыренных глазах девочек блеск солидности всей компании. И ласково, как свою, хлопнув дверью, отпустил машину.
Виталий, как хозяин, вышел встречать долгожданного гостя, на обратном пути в полголоса вводя того в курс текучих событий.
Ты чего это по цивилу? достала Агни рукой вопроса Ару, устало сбросившего лоск тела в ближний к столу угол дивана, стоявшего впритирку с её креслом.