По пиву, что ли? А им чего?
Чего? Шампусика, шоколадок. Сам, там, по деньгам прикинь. Да сигарет прикупи на вечер, закончил он, с небрежностью патологоанатома осмотрев останки сигарет на столе. Ну, чего сидишь? Бери сумку и дуй за пивом! А я пока бардак наведу, да их встречу.
Рябая дорожка торопливо сводила Банана вниз, по пути болезненно ударив по трубам ноздрей смердящим перегноем берёзового сока, что закисшей липкой жижей лез из огромных чёрных язв на белом берёзовом теле. «Когда поэты слагали гимны летним березам, стоял, наверное, изрядный ветер», усмехнулся Банан. И скукожив лицо в гримасу, харкнул в уродливый сгусток корней берёзы. Изобилие чёрных бесформенных язв на которой делало её похожей на фрагмент шкуры снежного барса.
Затем проходила под сладко расхлябанными деревьями, с детства служившие ему и его сверстникам богатым источником «заячьей капусты», которую они, в начале лета, с наслаждением уплетали, как павианы лазая по ветвям и опасливо прыгая с дерева на дерево. В трех-пяти метрах стоявшими друг от друга, взаимопроникаясь ветвями. Хвастаясь этими «подвигами» перед более трусливыми собратьями по разуму. Которые боялись упасть на землю с высоты полутора-двух метров. Тогда как наши герои специально ходили в сад детей по выходным и прыгали там с веток деревьев с подобной же высоты в песочницу, чтобы изжить в себе страх перед высотой. Начиная с малого. Иногда смело прыгая друг за другом, но иногда, почему-то, забравшись на ветку дерева, торчащую над песочницей на высоте в два метра, одного из них сковывал такой дикий страх, что он подолгу не решался прыгнуть за более смелым товарищем. Так что когда он позже узнал про то, что кроликов специально выращивают на тумбах метровой высоты, чтобы они, от страха, даже не шевелились, Лёша понял то, почему он, вероятнее всего, боялся прыгнуть, глядя в зеркало на свои выдающиеся верхние зубы. И когда всё-таки прыгал за вдохновлявшим его уже снизу товарищем, то понимал и то, что ему действительно ничего не угрожало. И это даже весело! Песок податливо поглощал удар.
Ну, вот, бодрил его Виталий, это просто страх.
И спускала вниз по длинной лестнице мимо Пельменя, шкуроходно дёргавшего головой по сторонам, сидя на скамейке. Дальше и снова вниз вели ещё две ветхие бетонные лесенки. Пока они не вывели его, наконец Из себя. Своей мелкозернистой дробностью.
В два прыжка Банан слетел вниз и добрался до базарчика, на котором в этот предвечерний час происходило обычное копошистое бурление биомассы.
Банан отрешённо прошёл сквозь чернь к ларьку и, сжимая купюры, сквозь зеркальную витрину стал делать заказы.
Есть сигарета? приподвстал Пельмень, когда Банан с полным брюхом сумки спешил на место гипотетической встречи.
Есть, машинально ответил Банан и, споткнувшись о вопрос, замедлил движение.
До нуля. И стал рыться в жирной утробе, отыскивая пачку в буреломе бутылок.
Тебе часы не нужны? спросил, подойдя, Пельмень. И закрыл район поисков циферблатом сталистых часов.
Н-не-а, ответил Банан, показывая ему в ответ роскошно огромные черные металлические «котлы» на запястье, подаренные ему пару недель назад, за ненадобностью, Виталием. В подарок на день рождения.
Мимо сквозанул вниз-вниз-вниз стремительный голопуз в расплавленной рубахе (местами заплавленной заплатами), едва не вышибив сумку у завозившегося с распаковкой пачки Банана.
Банан хотел пнуть того по заду, но тот уже исчез в глубине улицы, и нога, ударив в воздух, отскочила обратно.
Где-то я тебя уже видел, вдруг насторожился Пельмень.
Ты скоро?! раскатисто заорала из окна третьего этажа коммуналки одна из самых мощных сестёр из серии Марараш, наглухо сдавив сдобным задом подоконник кухни. Что являлись жёсткой пародией на «Три сестры» Чехова. Уже налито давно! Тебя ждём!
Да фиг ли мне та водка! в сердцах, зычно гаркнул в небо Пельмень и обернулся к Банану.
В школе, ответил Банан на поставленный в угол сознания вопрос, выдавая сигарету. Ты был на класс старше. Помнишь, когда мы Балабу толпой побили, ты после этого с Коржиком, по указке Балабы, выхватывал нас по одному?
А-а, узнал Пельмень. А куртка тебе не нужна? Новая?! Рыжая?! с новым зарядом восторга.
Не-е. Тепло ещё.
Ну, ладно, пойду я тогда, сказал Пельмень (резво подпиленным неудачей и) упавшим голосом. Просто, деньги нужны.
А-а, узнал Пельмень. А куртка тебе не нужна? Новая?! Рыжая?! с новым зарядом восторга.
Не-е. Тепло ещё.
Ну, ладно, пойду я тогда, сказал Пельмень (резво подпиленным неудачей и) упавшим голосом. Просто, деньги нужны.
А кому они не нужны? Пожал плечами уши Банан и бросился навёрстывать упущенное время.
Которое, пока он разговаривал, убежало далеко вперед и куда-то затерялось. Ведь всё это время, как и боязнь опоздать на начало Представления, с силой тянули его на поводке предвкушения вперёд, как рослые собаки.
Спешно проходя мимо двора своего детства, он, с положенной каждому лирическому герою долей щемящей грусти, подметил, что ветром времени сорвало и куда-то унесло высокие (по памяти: желто-голубые) качели, сдуло с лица детской площадки, как упавшую кому-то на глаза прядь, коробку песочницы, выворотило мощный деревянный стол, оставив лишь старые шрамы ямок, обнесло подвал его юности, где они ящик на троих периодически распивали пиво, зубастыми решётками, да железными дверьми.
Вспоминая о том, как он сам в свои пятнадцать вслед за Лысым и Гвоздём порвал со своим подвальным окружением, бросил пить, девушек и серьезно занялся чтением. Наконец-то поняв, что теперь он способен на гораздо большее! И уже через полгода, когда он в полном одиночестве шёл домой, поправляя на себе этот мешковатый костюм (так как сам он был поджарым, а костюм одиночества, как я уже сказал, полным), увидел снизу как два его одноклассника Виталий и Ара играют в шахматы на лавочке у забора. И быстро выиграв у Ары и немного повозившись с Виталием, заявил, что они, блин, ещё совсем как дети. И сказав им, что в его прошлом окружении у него было прозвище «Банан», стал рассказывать им о своих невероятных (для этих «детишек») приключениях, вводя их, с неизменной усмешкой, во взрослую жизнь. Постепенно став в их тусовке лидером. Особенно после того, как у тех тоже стал проявляться интерес к слабому полу. И Банан, от нечего делать, стал то и дело уводить у них их незатейливых избранниц, если чувствовал к ним хоть какой-то интерес. Минут на пять. Невольно показывая им, на собственном примере, как, на самом-то деле, изначально и нужно было с ними обращаться. И затем возвращал им этих слегка потрёпанных кукол обратно. Ведь он, как Балбес, обучался этому у самого Зиновьева1. И мог уже, при желании, овладеть любой. Причём мгновенно. Как только он всерьёз воспринял Учение мэтра и освоил на практике рекомендованные им в игровой форме навыки чуть ли не моментального овладения женским полом. Пока та настолько была поражена его бесцеремонностью, что не в силах была и возразить, ни то что сопротивляться. Об этом не могло быть и речи, так как он не давал ей и рта раскрыть. Своими поцелуями. Охотно сдаваясь во власть такого опытного уже игрока в эти брачные игрища. Разумеется, по канонам Бунина: «Только целовать!»2 О, Учитель! О большем, само собой, в те годы было бы глупо даже и мечтать. Разве только развязно намекать об этом Виталию и Аре с «высоты» своего опыта. Что теперь, мол, после подвальных ристалищ, где он, якобы, уже давно прошёл «и Крым и рым», его интересовали в девушках исключительно их сердца!
Что было неплохой отмазкой.
И наизготовку сморщился при подходе к барс-кой берёзе.
Вернувшись на исходную, он разочарованно узрел, что Виталий, как и положено по моде тех лет, приодетый в свой малиновый пиджак и чёрный штан, сидит себе в одиночестве в правом кресле и, упиваясь далью, тупо смотрит в окно.
Кресла были расположены таким образом, что из левого была видна правая часть улицы, а из правого левая. Но все события из-за причудливых странностей рельефа улицы, происходили на левом из окна фланге. Так что левокресельник оставался «слеп», пока не приподымался в кресле и не совал голову в раскрытую пасть окна.
Что, не пришли ещё? вяло спросил Банан, потому что надо было что-то спросить.
И сев напротив, стал потрошить желудочный пузырь сумки, выстраивая на столике ленту боевых бутылок.
Н-не-е-а, не менее вяло ответил Виталий, потому что надо было что-то отвечать.
Что там показывают? спросил Банан, разделавшись с сумкой и вытирая тряпкой «окровавленные» конденсатом руки, имея в виду пресловутый «телевизор» окна.
Так как с его кресла всегда была видна лишь одна «заставка»: верх тополя, стайка шиферных крыш, голубовато-талые сопки в исчезающе-миражной дали, да кусок густо синего неба, ловко разрезанный проводами на мармеладные полоски.