Противостояние. Романы - Юлиан Семенович Семенов 31 стр.

 Вы правду говорите?

 А какой резон мне врать, сам посуди?

Чита улыбнулся белой, вымученной улыбкой и перестал ломать пальцы.

 Да, да,  сказал он,  какой вам резон

 Ч-чита,  спросил Садчиков,  ты сможешь узнать Прохора по фотографии?

 Конечно.

 Он по ф-фене ботает?

 Нет, он как поп изъясняется.

 Матом ругается?

 Нет, я не слыхал ни разу.

 Так. Хорошо. Ну а Сударь будет о нем говорить, как думаешь?

 Нет. Он вообще ни о чем говорить не будет. Вы его не знаете он же зверь, железо, а не человек.

 З-заговорит,  пообещал Садчиков,  и н-никакая он не железка. Он ржа по-одзаборная. Завтра у т-тебя с ним очная ставка будет.

 Не надо.

 Б-боишься?

 Нет, не боюсь, но все-таки не надо

 Надо, милый, надо,  сказал комиссар,  так что ты мужайся. И чтоб без штучек мне. Без фортелей. Вот ручка, бери печенье, пей чаек, сиди и пиши мне все про дедушку Прохора. Подробно пиши, бумагу не жалей. Усек, Чита?

 Усек, товарищ комиссар.

 Ну тогда молодец. И запомни гусь свинье не товарищ, так что ты меня впредь гражданином величай.

 Простите, гражданин комиссар.

Когда Читу увели в камеру, комиссар внимательно прочитал все написанное им, а потом передал Садчикову. Покачал головой, отошел к окну, закурил. Серый рассвет делал небо бездонным и близким. Было слышно, как дворники подметали улицы.

Сударь в камере не спал и поэтому, когда его привели на допрос, глядел волком и на комиссара, и на Садчикова.

 Здравствуй,  сказал комиссар,  садись.

Сударь, подвинув к себе стул, сел.

 Благодарить надо.

 Спасибо.

 Что, не спится?

 Почему Спится.

 Физиономия у тебя больно бодрая.

 От характера.

 Ш-шутник.

 А это от положения. В моем положении только и шутить.

 В твоем положении плакать надо, Ромин. Горючими слезами плакать.

 Москва слезам не верит.

 Это тоже правильно. Все на себя берешь?

 Что именно?

 Все.

 Я на себя ничего не беру. И если вы хотите со мной говорить по-человечески, прикажите, чтобы марафету дали.

 А еще чего хочешь?

 Больше ничего. Только я без марафета не человек, зря время тратим.

 Ч-человек, человек,  успокоил его Садчиков,  самый настоящий ч-человек.

 Что касается настоящего,  поправил комиссар,  то здесь я крупно сомневаюсь. Ну, Ромин? Милиционера на себя берешь?

 Тяжело.

 Да, пожалуй. Ну а кассу и скупку берешь?

 И еще Дом обуви,  усмехнулся Сударь,  там калоши понравились.

 Ах, калоши Черненькие?

 Ага.

 С рубчиком?

 С ним.

 И с красным войлоком?

 Это внутри.

 Наблюдательный ты парень.

 А как же. Врожденные способности надо развивать.

 И память у тебя хорошая?

 Хорошая у меня память, ничего не забываю.

 Ну, молодец, Ромин, молодец. Ганкина-то Витьку помнишь? Ганкин, видимо, тоже не твой?

 Валите и Ганкина.

 Нет, Ганкин не твой. Ты обо всем этом деле с Ганкиным не знал. Это дело Прохора.

 Кого-кого?

 Прохора.

 Ах, Прохорова

 Ну какой же ты молодец, Сударь!  сказал комиссар одобрительно.  Герой, супермен! И с Прохоровым неплохо придумал. Только малость переиграл, удивляться не надо было б, конечно, это ты верно сработал, а вот имя на фамилию менять слишком уж игра точна, шов заглажен, а у меня глаз зоркий на это дело.

 В т-твоих интересах с-сказать нам правду, Ромин.

 Вы о моих интересах не заботьтесь, не надо.

 К-как знаешь. А заговорить заговоришь. Все скажешь

 Ничего я вам не скажу, обожаемые начальники. Ничего. Марафета подкинете тогда, может, поговорим. Так, без протокола, по-семейному.

 Вот сукин сын,  удивленно сказал комиссар.  Ну и мерзавец.

 У вас сила, вы можете надо мной издеваться.

 У нас сила, это точно. А издеваться так, Ромин, не издеваются. Издеваются над беззащитными женщинами в кассе и в скупке, над Ленькой Самсоновым, это называется по большому счету издеваться.

 А по малому?

 А т-ты наглец, парень,  сказал Садчиков.  Б-большой наглец.

 Дайте марафета, я тогда отойду, гражданин начальник.

 Хорошо,  сказал комиссар,  вопросов больше не будет. За два убийства и вооруженное ограбление полагается расстрел. Это ты знаешь. Чита, конечно, вместе с тобой не убивал у него кишка тонка. Значит, убивал ты один. Вещественные доказательства у нас есть. Все. Иди. Иди, иди,  повторил комиссар,  конвой в той комнате. Иди. И помни: наше законодательство дает тебе возможность защищаться. И самому, и с помощью адвоката. Помни: суд всегда учитывает, кто бил, а кто стоял рядом. Мы тоже к этому прислушиваемся. Если у тебя есть хоть малейший намек на алиби выкладывай, мы будем этот твой малейший намек анализировать.

Сударь продолжал улыбаться, но было видно, как сильно он побледнел.

Прохор лежал и курил. Он курил спокойно, глубоко, с хрипом заглатывая дым; внимательно следил за тем, как вспыхивал красный тлеющий огонек и постепенно становился пепельно-черным.

Он все понял, Прохор. Когда он два раза позвонил Сударю и оба раза к телефону подошел один и тот же мужчина, Прохору все стало ясно: мальчики провалились, в остроге мальчики

«Чита меня видел раз, видел с палкой, видел старым. Сударь ничего обо мне не знает. Девять миллионов Москва с пригородами,  иди ищи. Но найдут. Это точно. Они мильтона не простят. Доигрался, доигрался, старик. Раньше надо было дело с профессором решать. Раньше. А связей-то у меня не было, а что без них сделаешь, без проклятых? Поди держи картины-то в сарае сгоришь, как ракета, они на это дело ЧК бросят, а в ЧК материал обо мне имеется, ох, имеется, спаси Господи, сохрани и помилуй Чита им все выложит сразу же нервы у обезьяны не сильные. Сударь выложит, но попозже, недельки через две. Когда они со всех сторон зажмут, тогда он и стукнет про меня. Что он знает? Во-первых, он знает про то, что у меня водится наркотик. Это для милиции козырь они по этой цепке пойдут. Работать им придется долго, месяца три-четыре, это уж определенно. Да и то неизвестно, выйдут ли они на меня. Они могут на Фридке споткнуться она ведь наркотик из аптеки мне перебросила. И опять-таки через третье лицо. Нет, тут, пожалуй, бояться нечего: у Фридки срок, им придется ее тягать из колонии, а это волокита, месяц пройдет, не меньше. Ладно. Это, пожалуй, отпадает. Ну а что про меня Сударь знает во-вторых? Да вроде бы ничего. Милиционер? Тут экспертиза меня спасет, нет во мне силы, чтоб рукой человека повалить Здоровьишко нынче уж не то Если он развалится, что мы вместе мильтона били,  так и пусть разваливается, я-то в сознанку не пойду Грабеж? А Витьки нет, сгорел Витенька. Так что все верно вроде бы выскочил я».

Прохор затушил папиросу, прислушался. Голосили петухи у соседки. Что-то бормотали во сне хозяйкины дети Федька и Колька. На чердаке, в теплом бревенчатом подкрышье, пел сверчок.

«Если все так, как я думаю,  продолжал рассуждать Прохор, закурив новую сигарету,  то надо сматываться через день-два. За это время мне надо найти одного верного человека и с ним взять профессора за полчаса перед отъездом из Москвы. За десять минут до отхода поезда деньги на бочку. Потом в Сибирь, там человек иголка. Погодим, посмотрим, может, и выждем чего. Хотя, говоря откровенно, навряд ли. Кто сможет пойти со мной к профессору? Вроде бы никто. Искать нет смысла, я Сударя год искал да год обхаживал. Сейчас не успею времени мало. Хотя профессора они, возможно, под колпаком держат. Надо завтра посмотреть, нет ли поста у его дома. Вряд ли, конечно. Им надо меня знать, чтоб там пост оставить, а они меня не знают. По-видимому, не знают. Не должны бы. А может, сразу поднаточить когти? Сегодня? В ночь? Сел на поезд и айда? Сто граммов наркотика у меня есть это капитал, куда мне больше-то? Хватит пока, там видно будет. Нет. Нельзя. Годков на двадцать меня еще будет, счеты надо кой с кем свести. Профессор скоро загнется, иконы с Рубенсом к большевикам уйдут, ищи потом другого. А что, если Сударику в тюрьму передачку? С цианистым калием в колбаске? МУР не ЧК могут пропустить. Кто у него из родных есть? Мамаша в Батуми. Плохо. Без паспорта не возьмут. А может, мне на чужачка проскочить? Паспорта у меня еще есть. Ромин чем не Ромин? Дядя его, а? Тогда милиционер зависнет навсегда. Витька уже навсегда завис. Может, так и поступить? Может, переиграю их всех? А послезавтра вечерком на экспресс и в Сибирь»

Пятые сутки

В воскресенье рано утром около отделения милиции поселка Тарасовка остановилась серая «Волга». Из машины вышли Костенко и Росляков. Сделав несколько взмахов руками, что должно было, по-видимому, означать утреннюю зарядку, Росляков сказал:

 Слава, ты чувствуешь, какой здесь воздух?

 Дымный,  сказал Костенко,  не будь идеалистом. Такой же, как в столице.

 Ты черствый человек, старина.

 А ты сегодня что-то слишком, как я погляжу, радостный.

 В самый корень смотришь.

 Ну извини

 Да нет, ничего.

 Как я понимаю, проблема личной жизни тебе сейчас не кажется такой унылой, как позавчера?

 Зоркий ты человек, Костенко Беркут Насквозь видишь