Как будто я становился кем-то с ним.
Снова хотелось плакать, но я просто завернулся в одеяло как в саван, закрыл глаза и постарался не думать о тюрьме и о пузырьке с таблетками, оставшимся на тумбочке.
Роберт обожал вспоминать, как подобрал меня, словно я был брошенной собакой. Он гладил меня по голове, зарывался пальцами в волосы и
Сытость тебе к лицу, услышал я его голос так отчётливо, словно он прозвучал в пустой комнате на самом деле. Но не вздумай растолстеть, иначе я перестану тебя рисовать.
Он считал, что толстяков надо морить голодом, а если отказываются сажать в тюрьму, чтобы они не нарушали эстетику города.
***
Несмотря на восемнадцатичасовой сон ночью, я снова задремал, а проснулся от шума внизу. Осторожно спустившись по лестнице, я остановился на нижних ступенях и прислушался к мешанине детских звонких голосов, среди которых время от времени можно было различить ровный тембр доктора.
Дети наперебой выкрикивали названия, и через пару минут я понял они вспоминают, что именно уже расцвело, проснулось и развелось в окрестностях. Цветы, травы, бабочки, мелкие животные и прочее.
Да-да, всё так! наконец, прервал поток доктор. У нас с вами осталось пять минут, и он сделал паузу, за это время я покажу вам нечто замечательное. Идите сюда, поближе
Двигались стулья, шуршала одежда, раздавались восклицания «подвинься» и «я тоже хочу посмотреть». А потом: «Здорово!» «Большая!»
Кто вспомнит название?
После минутных шушуканий и шепотков раздался выкрик:
Голубянка арион!
Точно, Джек! Молодец!
Дети снова зашумели, доктор пожелал им хорошего вечера, раздал напутствия кому что сказать родителям, кому отнести какие лекарства. Напоследок попросил:
Джек, не окажешь мне небольшую услугу? Нужно передать эти документы старшему констеблю Райли.
Джек охотно сообщил, что всё сделает, и, насколько я знал нравы мальчишек, не остался без вознаграждения в виде мелкой монетки.
Дети уходили, я видел их в маленьком коридоре. Когда комната опустела, я вышел. Доктор стирал записи на доске, потом отложил тряпку и принялся расставлять стулья.
Вы немного разминулись с классом, Нил, улыбнулся доктор, когда я покашливанием привлёк его внимание.
Да, я слышал. Что вы им показывали?
Бабочку. Желаете взглянуть?
Я кивнул, и доктор поманил меня к столу, где в небольшой коробке, приколотая к белой подушечке, лежала, распластав крылья, серо-голубая бабочка. По бокам крыльев у неё шла размытая чёрная кайма.
Голубянка арион, сказал я. Вы их ловите?
Время от времени, кивнул доктор. Знаете, когда брожу по этим болотам с сачком, чувствую себя доктором Стэплтоном. Вы читали «Собаку Баскервилей»?
Он вроде был злодеем.
А кто сказал, что я не воображаю себя также и владельцем адской собаки, когда прыгаю с кочки на кочку?
Доктор рассмеялся, и я тоже улыбнулся ему. Чудак.
Впрочем, сомневаюсь, что Стэплтон был настоящим энтомологом, сказал доктор, закрывая голубянку прозрачной крышкой, во всяком случае, циклопидис, которую он якобы едва не поймал, в наших краях точно не водится.
А где водится?
По большей части в Южной Америке. Не поможете мне, Нил?
Без особого желания я собрал со стола детские рисунки, сложил их в стопу и посмотрел на верхний кривые каракули, но в них можно было угадать попытку изобразить цветы. В семь я рисовал лучше.
Я не учу их рисованию, словно угадав мои мысли, сказал доктор и забрал рисунки, поскольку сам едва ли сумею изобразить ровный домик. Но мне важно, чтобы они привыкли обращать внимание на мир вокруг. И, смотрите, он повернул в мою сторону рисунок, Эни увидела ландыши и поняла, насколько они прекрасны. И подписала название на латыни.
Зачем вы с ними занимаетесь? спросил я, следуя за доктором на кухню. Неужели хорошо платят?
Доктор рассмеялся:
Что вы! Я не беру денег за уроки. Считайте это моим хобби. Чистой воды эгоизм, конечно. Вокруг слишком мало людей, способных поговорить о бабочках и цветах. Разочаровавшись во взрослых, я решил воспитывать собеседников сам. Вы садитесь, я пожарю гренок.
Добренький какой.
Я молча уселся на прежнее место, скрестил ноги в лодыжках, сложил руки на груди и принялся наблюдать, как доктор надевает фартук, моет руки, спокойно, без суеты режет белый хлеб, обмакивает кусочки в смесь яйца и молока и выкладывает на сковороду. Зашипело, запахло так, что рот наполнился слюной.
Старший констебль Райли сунет меня в тюрьму, произнёс я, шумно сглатывая. Не противно вам кормить убийцу?
Доктор обернулся через плечо и вопросительно поднял одну бровь. Опять вернулся к гренкам.
Мне казалось, мы с вами выяснили это ещё вчера. Вы сказали, что не убивали мистера Кидса.
Вы всегда людям на слово верите?
Чаще всего, если они не дают мне повода подозревать их во лжи.
Моё первое впечатление было верным: ему бы стоило быть пастором и затирать это в церкви, стоя с благостным лицом.
И, в любом случае, у нас действует презумпция невиновности. Пока суд не установил, что вы виновны, я имею полное право не считать вас убийцей, продолжил доктор. Прошу, гренки. Загляните в холодильник, пожалуйста, там есть джем.
Он выставил на стол белую с голубой каёмкой тарелку, куда сложил стопкой поджаренный хлеб. В этот раз я не торопился, ел медленно, а доктор, налив мне большую кружку чая, сел напротив. После моей третьей гренки сказал:
Я убеждён, что вы невиновны, но важно, чтобы это понял суд. Вы приехали из Лондона, есть ли у вас адвокат, к которому можно обратиться?
Мне захотелось выплеснуть чай ему в благожелательную рожу. Кем он меня считает?
Я вам сказал, у меня нет ни пенса. Я не имел в виду с собой. Вообще. И никакого, чёртового сраного! адвоката тоже.
Дело будет слушаться в суде в Холсворти, спокойно продолжил доктор, словно мой ответ его совершенно не удивил, я знаю местных государственных защитников, они действуют по справедливости, но большой инициативы не проявляют. Очень важно, чтобы вы помогали им. Понимаете?
Оставалось только кивнуть.
Меня наверняка вызовут в суд, поскольку я осматривал тело и составлял медицинское заключение. Также я расскажу о результатах ваших анализов и о своих предположениях на этот счёт.
О предположениях, что я наркоман? Вот это новость. Я взял ещё гренку, хотя был сыт. Но если жевать, отвечать не требуется. И руки не так трясутся.
Я не полиция и не суд, сказал доктор. Но я постараюсь вам помочь, если буду знать всю картину произошедшего. Какие отношения у вас были с мистером Кидсом.
И тут я, подавившись гренкой, заржал. Смех рвался из меня вместе с хлебными крошками, я схватил полотенце и прижал его ко рту, а доктор, подскочив, налил мне стакан воды, протянул.
Я выпил медленными небольшими глотками.
Добрый доктор, постный святоша, какой ответ он желал получить, задавая такой вопрос? С прошлого года за эту правду, конечно, не сажают. Но и озвучивать её я не стремился уж точно не на этой кухне.
Вчера, сказал я, с трудом прокашливаясь, я вам объяснил, какие у нас были отношения.
И сколько времени вы были его натурщиком?
Слугу и раба он вежливо опустил.
Два года. Я знаю, вы спросите, были ли у нас конфликты и всё в этом роде. В полиции спрашивали.
Нет, покачал головой доктор, снова опускаясь на стул, я спрошу, зачем, как вы считаете, он застрелился таким образом? Вы знаете, пистолет был тщательно протёрт, отпечатки пальцев остались, но только от одного прикосновения. И он взял его в правую руку.
Может, я и сумею выложить это всё на суде, адвокату. А доктору рассказать язык не поворачивался.
В груди что-то отвратительно копошилось. Несколько таблеток мне бы помогли успокоиться, но у меня их не было, и я старался поменьше о них думать. Для таких, как я, зависимость страшное дело. Это Роберт мог купить что угодно, получить дозу любой дряни по щелчку пальцев. А у меня уже сейчас нет денег на билет в Лондон, что говорить о лекарствах.
Стемнеет только через два часа, неожиданно сказал доктор, на улице неплохая погода. Пройдёмся?
***
Там оказалось холодно. Я застегнул куртку, сунул руки в карманы, а доктор даже не стал запахивать пальто, зато нацепил дурацкую плоскую шляпу типа «свиного пирога». Я думал, мы пройдёмся по городку, но доктор почти сразу свернул с улицы на тропинку, и десять минут спустя мы уже шагали по пустоши, продуваемой всеми ветрами. Учитывая характер доктора, я думал, он будет семенить, и мне придётся всё время сбрасывать шаг, чтобы он не отстал. Но в итоге это мне пришлось торопиться шагал он бодро, без малейших трудов обходя лужицы, кочки, переступая через ямы и коряги. Через полчаса мне стало жарко.
Я, знаете ли, верю в пользу прогулок для тела и для души, сказал доктор в тот момент, когда я всерьёз подумал взбунтоваться и потребовать вернуться домой. Размеренный шаг очищает голову, разгоняет кровь и освобождает дыхание.