Я, знаете ли, верю в пользу прогулок для тела и для души, сказал доктор в тот момент, когда я всерьёз подумал взбунтоваться и потребовать вернуться домой. Размеренный шаг очищает голову, разгоняет кровь и освобождает дыхание.
И часто вы так гуляете? спросил я, слегка задыхаясь.
Доктор удивлённо оглянулся и спросил:
Вы устали? Пойдёмте помедленее! Простите, я не подумал, что вам это непривычно.
Стоило остановиться, как начался раздражающий сухой кашель, который я попытался подавить, но не мог. Доктор, конечно, знал его причины, и мне от этого было мерзко. Продолжая кашлять, я отвернулся и впервые за всю прогулку увидел пустошь. Не так, как её бы увидел Роберт, без игр разума, зыбкого марева фантазий и монструозных теней, а просто как есть. Пучки серо-жёлтой прошлогодней травы терялись в поднимающихся зелёных побегах. В лужах, наверняка оставленных талым снегом, отражалось небо. Облака в нём бежали так быстро, что то и дело мелькали закатные отсветы.
Откашлявшись, я сделал полшага назад, чтобы в фокус взгляда попал и доктор. В чёрном пальто и сплюснутой фетровой шляпе он вписывался в пейзаж, превращал его в тёмную пастораль. Я боялся, что он сейчас что-то скажет и всё испортит, но он молча стоял, щурился и никуда не спешил. В итоге я первым нарушил затянувшееся молчание.
Пойдёмте?
Остановите меня, если я возьму слишком высокий темп, попросил доктор, привычка гулять в одиночестве.
Он действительно пошёл медленнее, и хотя мне было стыдно от того, что этот почти старик оказался настолько крепче меня, я был ему благодарен.
Жаль, сказал доктор, что нам едва ли доведётся услышать здесь выпь. А ведь раньше её было очень много.
Куда делась? Отстрелили?
Меня мало волновала выпь.
Представьте себе, нет. Осушили слишком много болот, и выпи стало негде жить. Впрочем, не думаю, что вам это интересно.
С этим сложно было поспорить, и я специально не стал, чтобы посмотреть, как отреагирует доктор. Оказалось никак. Он просто пошёл домой, ступая всё тем же твёрдым шагом по скользкой траве.
***
На первое заседание суда меня повезли на следующий день, в полицейской машине, но хоть без наручников. Судья выслушал сторону обвинения, постановил доследовать дело в течение десяти дней, вперился в меня взглядом, а доктор, который до этого стоял за спиной, шагнул вперёд и сказал:
Ваша честь, я готов внести залог за мистера Хамфри.
Какой с вас залог, доктор Саймон, закатил глаза судья. Два фунта.
Я бы пошутил про то, как дёшево оценили мою тощую тушку, но умел молчать, где надо. Когда мне впервые сказали, что я закончу в тюрьме? Лет десять назад или раньше? Было бы отвратно оправдать ожидания.
Поедем, сказал мне доктор, когда нам объявили, что мы можем идти, я поговорил со старшим констеблем, он позволил заглянуть в дом мистера Кидса и взять ваши вещи.
Доктор водил, как оказалось, десятилетней давности грязно-бирюзовый слегка облупившийся пикап. На разговоры вообще не тянуло. Я чувствовал вялость во всём теле, тревога нарастала в груди, ширилась и распирала. Пока мы ехали, у меня перед глазами мелькали картинки: вот, всё пошло не так, и судья требует сунуть меня в вонючую общую камеру, забитую до отказа бродягами, пьяницами и подонками, которые тут же начинают тянуть ко мне грязные лапы.