Доброго здоровья этому дому, достатка и благоденствия! Приютите ли путника, хозяева?
А на лавке Баба-Яга костяная нога лежала, заскрипела, как дверь, но только грозно:
Фу, фу, русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришел, вот я тебя в печке изжарю, на косточках твоих покатаюууусь! вдруг застонала под конец, зажаловалась, Ходют и ходют тут всякие, покою никакого нет престарелому человеку! То в баньке попарь, то обед приготовь, то к Кощею путь укажи, то ещё чем помоги! Спасу нет, не избушка в дремучем лесу, а проходной двор какой-то! А человек неделю встать не может: спину ломит!
А что с тобой, бабушка, приключилось? поинтересовался Ваня. Почему в спину вступило?
Да Леший, чёрт его задери, подбил Падун-камень поднять, сказал, не осилю я!
Это не тот ли Падун-камень, где река шумит-гуркотит и царицу-Воду вызвать можно?! восхитился парень.
Он самый, сухо ответила Яга.
И как же?
А так же, отвернулась к стене и пробубнила что-то невнятное.
Не понял, бабушка, что сказала? переспросил Ваня.
Любопытный какой! разозлилась Баба-Яга. Не осилила, говорю! Только спину сорвала!
Ишь ты, ну и Леший! Да кто ж его поднимет-то, Падун-камень?! покачал головой парень. Посмеяться он над тобой захотел, бабушка, как же ты его в твоём-то возрасте не раскусила?!
Это в каком-таком возрасте? свирепо спросила Яга.
Да в самом что ни на есть расцвете сил! торопливо поправился Ваня. Ты его в другой раз подбей Алатырь-камень поднять, вот уж душеньку потешишь! Ежели она у тебя есть, конечно, совсем тихо добавил, чтоб Яга не услышала. А давай, бабушка, я тебе пособлю, спинку подлечу?
Ну, чем чёрт не шутит, давай, сил уж никаких нет, не стала возражать Яга.
Иван баньку растопил, веник запарил, на каменку воды плеснул да и отправил бабку туда греться. Веник велел к пояснице приложить и сидеть, пока не позовёт. Сам же принялся порядок в избе наводить: пауков да тараканов вымел, окна почистил, полы помыл, потолок и стены влажной тряпкой обмахнул, постель бабкину перетряхнул, печь растопил, воды нагрел, утварь всякую перемыл, скатерть на стол постелил, пироги из сумы достал, самовар нагрел, лоб утёр, вздохнул вроде всё. Это рассказывать устанешь, а долго ли умеючи дела переделать! Ягу из бани вывел, пуховым платком поясницу укутал, чаю с пирогами предложил ожила бабка! Сидит, чай прихлёбывает, розовеет, как заря, глазом блестит, на парня поглядывает.
В бане помылся заново родился! подмигнул Иван.
Ой, и справный ты парень! пропела размякшая Баба-Яга. Даже в печь тебя сажать неловко как-то!
А и не надо, бабушка! подхватил он. Неудобно это!
Чем же отблагодарить тебя, кощь человеческая?
Иван только рот раскрыл, чтоб о горе-злосчастье своём рассказать, как Яга говорит:
Всё про твою беду знаю. Надо тебе к Белой Змее идти, она куда мудрей меня, подскажет, как твоё несчастье на счастье поменять.
А может, к Кащею? робко спросил Ваня, недолюбливавший змей.
Нет, отрезала бабка. Кощей по смерти дока, а тебе судьбу надо изменить. К Белой Змее. Только закавыка есть одна: спит всё время царица змей, никому её мудрость не нужна, вот она и впала в спячку. Надо тебе, Ваня, её разбудить и совета спросить.
Как же я смогу? понурился парень.
Сможешь. Когда найдёшь то, что, мыслишь, потерял. А и скажи-ка мне, добрый молодец, кто тебя надоумил в путь отправиться? поинтересовалась Яга.
Бабушка Аграфена привиделась и сказала, что могу я жизнь свою изменить, вот и пошёл. Про Белую Змею она тоже говорила.
Ах, Груня, вот ведь угомону нет на тебя! улыбнулась Баба-Яга. И с того свету помогать хочешь!
Бабушка, а где мне змеюку эту искать? спросил Иван.
Закряхтела Яга, поднялась было, да передумала:
Светлана Курилович
Сказззки
Иван-Бедован
Далеко-далеко, у дремучего леса, на самой окраине мира, жил-поживал, но ничего не наживал Иван-Бедован. Жил-то он не один, да вроде как никому не был особо нужен: матушка умерла после родов, любви и ласки её парень совсем не приметил, отец до пяточка годов растил и воспитывал малого, да потерял своё охотничье счастье: лесной владыка задрал его.
Остался Иван один. Ну, как один с брательниками. Два старших брата, Андрей да Гордей, охотнички, как и отец, заботились о нём.
Эй, Ванька! В избе прибрал?
Прибрал, брат.
Скотину накормил?
Накормил, брат.
Ужин сготовил?
Да, брат.
Собирай на стол, да пошевеливайся, а то леща схлопочешь!
Накроет Иван на стол, сядут братья снедать, а малой в уголке из плошки доедает, что ему старшаки оставят.
Здоровые были Андрей да Гордей, настоящие богатыри: румянец во всю щёку, косая сажень в плечах, ладонями подковы гнуть могли, и частенько пудовыми кулачищами учили младшего брата: не то сделал, не то слово молвил, не так посмотрел. Сказать, что парни были злыми нельзя: котёнка ли, щенёнка приблудного всегда погладят, пожалеют. Зверьё в лесу били, как положено разумным охотникам, отец научил этой премудрости, всё показал-рассказал: и когда гусака от гусыни отличить нельзя, и когда тетерева-глухари по весне токуют и в угаре глухими становятся, и когда вся живность лесная семьёй обзаводится и детёнышей растит. Кроме того, привёл старшеньких в места заповедные и подробно объяснил, почему тут зверя бить не дозволено грех большой будет. Всё отец ребятам рассказал, только вот не вразумил их, бестолковых, что кровь родную обижать нельзя и братика младшего надо любить и оберегать, не успел Провинился чем-то перед лесным царём, тот и забрал его в свои угодья.
А Гордей с Андреем в силу возраста неразумного пятнадцать да четырнадцать им было озлобились на Ивана, решили, что вина на нём лежит и за смерть матушки, и за погибель отца, и взъелись на дитя невинное. С пяти лет мальчонка не видел ничего, кроме тычков и подзатыльников, всю работу чёрную братовья на него свалили: еду сготовь, в избе прибери, одёжу постирай, за скотиной ходи, за огородом следи, шкурки выделывай, да ещё лесных грибов и ягод набери они-то ведь добытчики! Им не по чину с лукошками бегать! На базар ходи за припасами, которых в избе нет, да посмей только лишнюю копейку потратить прибьют. Ладно, добычу свою они сами торговали, Ивану не доверяли: считали его за скудоумного. А то бы
Ваня с судьбой своей свыкся, не роптал, на братьев не обижался, потому как тоже считал себя повинным в смерти родителей и думал, что ничего-то лучшего он не заслуживает, поделом ему.
Поделом тебе! говорили братья после очередной оплеухи. Будешь знать!
Он и знал. Братьям не перечил, приказы их выполнял, всю работу делал исправно, к ночи с ног валился от усталости. На заре вставал доить белую коровушку-кормилицу Звёздочку (у неё во лбу была отметина рыжая, как звезда), и вот тут, бывало, на него накатывала грусть-тоска по своей беспросветной жизни. Доставал Ваня дудочку, которую сам вырезал из ракиты, уходил подальше, чтоб братьев не разбудить, и наигрывал печальные песни, так что сердце рваться из груди начинало и слеза непрошеная глаз жгла. Однажды так заигрался, что и не заметил, как Андрей с Гордеем к нему подкрались.
Ты что это тут делаешь? рявкнул Андрей и выхватил из рук Вани дудочку.
Глянь-ка, Андрюха, да он слезу пустил! хохотнул Гордей.
Эй, слезомойка, ты работу сделал? грозно спросил Андрей.
Брат, я сейчас я лишь на минуточку Там молоко парное, испейте пока, а я на стол соберу забормотал Иван. Дудочку отдайте он протянул руку.
Гордей с презрением смотрел на него:
И это наш брат?
Андрей повертел дудочку в могучих пальцах, сдавил, она жалобно треснула, охнула и рассыпалась.
Иди, скоморох, на стол собирай! кинул щепки в лицо Ване. Да поворачивайся, я жрать хочу!
Старшаки повернулись и ушли. Ваня всхлипнул, отёр глаза, собрал остатки дудочки в узелок и побежал исполнять братний приказ.
Так Иван дожил до шестнадцати лет. Братьям о ту пору стукнуло двадцать шесть и двадцать пять лет, они были в расцвете сил и пока ещё не перестарки самое время жениться.
Надо бы жён в дом привести, надоело твою убогую стряпню есть, как-то сказал Андрей, глядя, как Иван убирает остатки трапезы.