в ушах шумит, как лес.
Я в тихой простоте поник,
но голос мой целей,
когда, склонив смиренно лик,
молюсь еще теплей.
Гнал ближних я за ветром вслед,
как звал бы я грозу,
крылами ангелов задет
там, где в Ничто впадает свет,
а Бог темнел внизу.
* * *В древесной Божьей вышине
нет ангелам числа;
отлет им видится во сне
туда, где Божья мгла.
Однако веруют они
в свет, а не в Божью тьму;
Денницу чествуя в тени,
льнут ангелы к нему.
Он выдает себя за свет,
царит в стране теней,
в ничто сожженный, ввысь воздет,
он просится туда, где нет
мучительных огней.
Бог времени, он род луча,
он будит и слепит,
от боли бьется, хохоча,
и жалобно вопит,
а время видит в нем врача
и власть его крепит.
А время блеклая кайма
древесного листа;
времен сияющая тьма
для Бога нечиста,
и Бог, уставший от высот,
упал бы под откос,
когда бы не отверг Он год,
и лес волос, Его оплот,
сквозь вещи произрос.
* * *Деянье в Божью суть ведет,
даруют руки свет,
а чувство гость, а гость уйдет,
для чувств пределов нет.
Все чувства вымыслы ума,
у каждого своя кайма,
их рознят лишь сердца;
уйдешь туда, где ночь сама
поймает беглеца.
Ты для меня лишь чистый лист;
вслух дай Ты мне урок.
Послушный Твой евангелист
описывал Тебя, но мглист
звучащий Твой исток.
Как ловчий, настигая дичь,
во всю шагаю прыть;
но как друг друга нам постичь,
чтоб друг во друге быть?
* * *Пострижен я и так же облачен,
как царь, застигнутый последним часом;
мой голос перестал быть царским гласом,
но царство, мне дарованное Спасом,
внутри меня, я, сродный древним расам,
быть государем в мыслях обречен.
Для них молитва подвиг в тороватом,
в замысловатом зодчестве, богатом
церквами, где клубится мгла,
где можно в страхе виноватом
смиренно прятаться утратам,
пока над ними блещут златом,
светясь лазурью, купола.
А в этих далях просветленных
что значат храм и монастырь?
Подобие струн, заселенных
перстами полуискупленных,
для дев и для царей Псалтирь.
* * *«Пиши!» велит мне Бог сурово.
Жестокость царская свята.
Любви преддверье в ней готово,
изгиба избежав такого,
в текущем не найдешь моста.
«Рисуй!» велел мне голос Бога.
И на весах веков смотри!
моей смертельной боли много:
там женственная недотрога,
и смерть, подобие итога,
и сладострастная тревога
безумных игрищ, и цари.
«Созижди!» Бог велел мне грозно.
Я тоже царь, но не чета
Тебе, постиг я слишком поздно:
одна и та же пустота
с Тобой велит мне видеть розно,
и к вечности, где слишком звездно,
другая вечность привита.
* * *Как тысячами богословы
ныряли в ночь Твою, прозрев,
так отверзались вежды дев,
и в бранном серебре готовы
впасть юноши в Тебя, Ты гнев.
Среди благих Твоих угодий,
в тени пространнейших аркад
встречались короли мелодий,
поэты, свой лелея лад.
Ты веешь вечером сквозь долы,
поэтов сблизив и согрев;
в уста вдыхаешь им глаголы,
чтоб высились Твои престолы,
и каждый среди них напев.
Сто тысяч арф Тебя крылами
из бездн молчанья вознесли;
над замирающими мглами
и над небесными телами
Твое величие вдали.
* * *Поэтами Ты расточён,
развеян вихрем их шептаний,
ищу Твоих я сочетаний
в сосуде будущих времен.
Я всеми ветрами разбужен,
ловец частиц Твоих в метель,
где Ты подобие жемчужин.
Как чаша, Ты слепому нужен,
в толпе порою обнаружен,
для нищенствующего Ты кошель,
но и с младенцами Ты дружен,
вмещающийся в колыбель.
Искатель я, моя Ты цель.
Не знаю, древний или новый
пастух, чье стадо из перстов,
от взоров чуждых на покров
надеющийся, но готовый
восполнить все Твои основы:
сам без Тебя я не готов.
* * *Заходит солнце и в собор,
чьи стены образы святые
дев, старцев, празднично златые
и царские врата литые
крыла, которым верен взор.
Между колоннами притвор,
стена в светящихся иконах,
и камни, как на горных склонах,
возносят в серебре свой хор,
чтоб в царских просиять коронах
в безмолвной красоте с тех пор.
Бледна, как меркнущий закат
в голубизне ночей,
Жена, хранительница врат,
которой Ты был вечно рад;
Она вокруг Тебя, как сад
В сиянии лучей.
А купол Сыном озарен,
Он Твой небесный клад.
Благоволи взойти на трон
и тронь мой робкий взгляд.
* * *Я здесь паломник и в гробу,
в неведомом краю.
Ты камень у меня во лбу.
Жечь семь свечей не устаю,
чтоб видеть Божьему рабу
на образах свою судьбу,
как родинку Твою.
Я понял, с нищими казнясь,
что, ветер, Ты не стих;
они качаются, клонясь,
от веяний Твоих.
Крестьянин старый с бородой;
он как Иоахим,
объятый тьмою вековой
за родовою чередой,
но проявился образ Твой,
еще не тронутый молвой
со всеми в нем и с ним.
Как Ты веков ни трать,
Твой дух начало всех начал;
Тебя крестьянин замечал,
и подбирал, и расточал,
чтоб снова собирать.
* * *Как на винограднике, где гуще
лозы, прячется шалаш,
меж Твоих ладоней малой кущей
я таюсь, я ночь Твоя и страж.
Не чета смоковнице бесплодной,
мрамору земли перечить рад,
сколько урожаев ежегодно
Ты приносишь, дивный сад;
Небо средь ветвей благоуханно.
Ты меня не спросишь, как я тут
Лишь Твои глубины неустанно
ввысь живыми соками текут.
* * *С несотворенным Бог говорит,
молча из тьмы ему путь озарит.
Начало нашего естества
речь Божья туманная такова:
Ты побудь в Моей глубине,
где я с тобою наедине
в твоей броне;
За всеми вещами ты в огне;
тенью твоею при ясном дне
оденусь Я не напрасно.
Все, что прекрасно и что ужасно,
твоя через мир дорога,
лишь пребыванье
в ближней стране,
жизнь ей названье,
где упованье
вплоть до итога.
Дай руку Мне.
* * *Был я средь иноков, средь изографов, средь иереев,
историю изобразивших руинами рун;
виделся мне средь суглинков, сугробов и суховеев
Ты, христианства шумный канун
в девственных дебрях.
Я Тебя опишу, с Тебя благовествую,
без орехотворки, чернилами, соком древесным,
жемчугами Твой образ к листам прикрепляя тесным,
чтобы вышел Он трепетным, но телесным,
а Ты Свой образ перерастаешь вслепую.
Я хочу лишь в Тебе для вещей находить названья,
их деяния запишу на полях страницы.
Ибо Ты почва. Лету Твоему нет границы.
Ты существуешь, ближних и дальних сближая,
кто глубже пашет, кто сеет, кому земля не чужая,
но Ты почти не чувствуешь урожая,
и что Тебе поступь сеятеля, жнеца и жницы.
* * *Темный устой, Ты дай постоять оплотом,
подари еще один час городским высотам;
два часа удели обителям и соборам,
пять часов ниспошли всем тем, кто кается хором;
семь часов предоставь полевым работам,
пока не станешь Ты лесом, водой, глухоманью
в час устрашающих смут,
пока Твой образ несовершенной данью
вещи Тебе не вернут.
Ты дай мне вещи долюбить, их временную вереницу,
далекий Ты, взыскательный итог.
Седмицу дай мне, лишь седмицу!
Седьмую допишу страницу
я, семикратно одинок.
Старея не по дням, а по часам,
сотрудник Твой, над книгою согбенный,
в конце концов постигнет: пишешь Сам
Ты, Сокровенный.
* * *Я, как дитя, проснувшись в ночь,
уверен, что, скорбя,
когда дышать и жить невмочь,
увижу я Тебя.
Но как постичь Твои черты?
Глубок и отдален,
Ты есть лишь Ты, лишь Ты, лишь Ты
в дыхании времен.
И муж, и отрок я в одном-
единственном лице,
в круговороте вековом
Сокровище в кольце.
Творящий, будь благословен!
Пусть между нами много стен,
что для меня препона,
когда рабочий день мой тих:
для потемневших рук моих
Он вечная икона.
* * *Что не было меня когда-то,
Ты знаешь? Говоришь Ты: «Нет!»
И для Тебя я не утрата,
непреходящ я в ходе лет?
Я больше сна во сне, я с тьмою,
где привлеченное каймою,
на свет похоже и на звук,
напоминая также воду,
течет сквозь пальцы на свободу,
не обнадеживая рук.
Но тьма Тебе принадлежит,
пустоты света прерывая,
и прорастает мировая
история из этих плит