с незапамятных времен занимаются производством селитры, и всегда были известны, как лучший работники для тяжелых земельных работ.
Приняв в соображение эти условия, Шамиль обязал их выделывать и доставлять на пороховые заводы селитру в определенным им размерах; и за это не только освободил их от военной и от всякой другой повинности, но кроме того платил им, из находившейся в его ведении общественной казны, по полтора раб. сер. в год, на каждое семейство. Если же обязательного количества селитры оказывалось недостаточным, Шамиль приобретал ее покупкою в тех же деревнях, на счет той же суммы. Сера в излишестве добывалась в окрестностях Чирката, Шубута и Кикуны. Все эти места Кавказскому начальству хорошо известны.
18-го ноября. Сегодня на вопрос мой справедлив ли был слух, ходивший когда-то по Кавказу
что будто, в то время, когда у горцев еще не было артиллерии, они стреляли по нас из деревянных пушек, Шамиль отвечал отрицательно; но при этом сказал, что житель аула Хидатль в обществе того же имени, Магома, заведывавший у него производством артиллерийских снарядов,
предлагал ему однажды «устроить» пушки изобретенным им способом, который, по его объяснению, заключался в следующем:
Из нескольких железных полос, толщиной в ладонь, Хидатлинец Магома хотел выковать орудие кузнечным способом, и потом обшить его крепка-накрепко в несколько слоев бойволиной кожей. За прочность устроенной таким манером артиллерии, Хидатлинец Магома ручался своей головой. Не смотря на это, Шамиль не согласился осуществить его идею, из опасения возбудить в Русских смех. Продолжение этого разговора доставило мне возможность приобресть сведения о способе литья орудий и о мерах, принятых для этого Шамилем.
Прежде всего, приготовлялась опока. Она была цилиндрическая, цельная, без разделений, длиной несколько больше человеческого роста, а в диаметре от 12-ти-16-ти верш. Она составлялась из железных жердей, шириной в два пальца, толщиной в полпальца. Эти жерди с одного конца переплетались, образуя собой круглое плоское дно, в виде колеса. Они не прилегали плотно одна к другой, а имели между собой промежутки через которые, по окончании всего процесса, выбивалась предварительно заложенная туда глина. Опока оковывалась в трех, а иногда в четырех местах, железными толстыми обручами. Дно опоки плотно укладывали сырой глиной, после чего в середину опоки опускали форму орудия, выдавленную из простого деревянного бруса; пустое же пространство между стенками опоки и формою набивали той же глиной, которую смачивали еще, и плотно утрамбовывали.
Приготовленная таким образом опока ставилась на землю, обкладывалась со всех сторон доверху дровами, которые вследствие за тем и зажигались. Опока и глина накаливались и обугливали форму, на которую, для скорейшего тления, поливали нефть. Когда форма окончательно натлевала, образовавшийся из нее уголь вытаскивался особым черпаком, после чего являлась форма для будущего орудия.
Остывшую опоку переносили к приготовленной заранее яме, куда и опускали ее, так, чтобы верхнее ее дно помещалось немного ниже уровня земли. После того, в середину формы опускали железный цилиндрический брус, оканчивавшийся тупым конусом (все орудия отливались камерными). Цилиндр предварительно обмазывали ровно и гладко глиной смешанной с золой. Диаметр цилиндра (бруса) зависел от калибра, какой хотели дать орудию. В верхнем конце бруса было отверстие, сквозь которое продевалась железная жердь, клавшаяся на земле и недопускавшая таким образом конус цилиндра до дна формы на такое расстояние, чтобы образовать дно и тарель. Затем оставалось только литье, потому что затравка просверливалась уже в готовом орудии.
Над самой ямой складывали каменный горн больших размеров, конусообразной формы, с полушарным дном. Материалами для этой постройки служили: камень и огнеупорная глина. На дне горна, по направлению оси канала орудия, проделывалось отверстие, которое, на время плавки металла, затыкалось железной пробкой. В своде горна, над поверхностью металла, проделывались три окна для закладки металла и угля, и для надзора за плавкой. Дутье было ниже.
Когда горн был готов окончательно, в него клали такое количество меди, которое, по соображению Джабраиля Хаджио, признавалось нужным для орудия. Кроме меди, никаких других металлов не употребляли; но так как вся она была деловая с полудой: котлы, тазы и проч., то это условие, в некоторой степени, делало нечувствительным отсутствие бронзы. После меди, сыпали в горн уголь, которого выходило для каждого орудия не менее ста пудов. Когда металл расплавлялся, из дна вытаскивали особыми щипцами пробку; в отверстие стекала медь, и орудие было готово. Через несколько дней, из ямы вынимали опоку, разбивали глину и вытаскивали из опоки орудие. Весь этот процесс продолжался около двух недель.
Внешний вид орудия всегда был более или менее шероховат, также как и канал его, но канал опиливали и выравнивали ручными средствами; а самое тело обтирали снаружи железными брусками и точильным камнем, после чего, просверлив затравку, тотчас же делали пробу, заряжая орудие двойным и тройным зарядом.
Немногие орудия выдерживали пробу; а у некоторых, после первого же выстрела, казенная часть сильно раздувалась и делалась похожею, по словам мюрида Хаджио, на очень толстого человека. Поэтому, из предосторожности, фитиль для пробы употреблялся очень длинный. Из всех отлитых Шамилем орудий, числом от сорока до пятидесяти, совершенно годными признаны от двенадцати до четырнадцати, которые впоследствии и находились в действиях против нас.
Вообще же, доморощенная артиллерия была не долговечна, и после некоторого времени ее службы, нередко случалось, что по оплошности третьих нумеров, первым нумерам отрывало руки, а вторые бывали ранены; как это и случилось теперь в Гунибе, где кроме того, лафеты были так ветхи и вообще дурны, что при каждом выстреле орудия выскакивали из своих гнезд; оковка и винты разлетались далеко в разные стороны, и Казы-Магомету с некоторыми мюридами неоднократно приходилось бегать за ними по аулу. Подъемных клиньев совсем не было; а вместо их защитники Гуниба употребляли каменья, большей или меньшей величины, смотря по наклону орудия.
Для работ в литейном и на пороховых заводах употреблялись одну туземцы. Ни Поляков и никаких иностранцев не было, также как не было и беглых Русских солдат. Артиллерийские снаряды выделывал, как упомянуто выше, Хидатлинец Магома, выучившийся этому делу самоучкой, без всяких пособий и руководств.
Гранаты употреблялись горцами только наши: за каждую нашу гранату, а также и за ядро, Шамиль определил по 10-ти к. с. Эта мера совершенно устранила недостаток в этих снарядах, потому что собирание их в местах сражений составило почти отрасль промышленности. По словам Шамиля, во время осады Чоха, он наполнил нашими ядрами три дома. В некоторых же сражениях, когда у горцев не доставало снарядов, употреблялись ядра каменные, выделывавшиеся тут же на месте, кое-как. В Чечне, а также в Буртунае, Шамиль стрелял несколько раз осколками топоров и других железных инструментов; это по его словам он делал в виде опыта, на всякий случай. Наконец, однажды он отливал ядра сам. Материалом для этого послужили чугунные орудия, брошенные нами в Хунзахе. Всего отлито в то время ядер от тысячи штук. Способ отливки употреблялся тот самый, посредством которого, у нас льют пули.
19-ноября. Сегодня я объявил переводчику Грамову о производстве его в подпоручики, и вместе с тем выдал 276 р., разрешенные г. Военным Министром в единовременное ему пособие.
За обедом, Грамов сказал о полученных им наградах Шамилю, присовокупив к тому, что он получил их через него. Выслушав и поздравив Грамова, Шамиль заметил, что много есть людей в России, которые получали награды через него, и что он, наконец, сам награжден теперь более всех. Сказав это, он задумался, и по лицу его можно было заметить, что он как будто чувствует себя в неловком положении. Немного погодя, он опять заговорил. В длинной своей речи он высказал две идеи: первая заключает в себе взгляд его на оказанные ему милости, между которыми самая большая, по его мнению, «награда» есть великодушие, до сих пор бывшее недоступным для его понятий. Он не мог постигнуть, каким образом главнокомандующий кн. Барятинский, получив от него на предложение положить оружие дерзкий ответ: «прити и взять его», не выбранил его при первом свидании и не велел снять с него голову. Вот подлинные слова Шамиля: когда я решился исполнить просьбы моих жен и детей, побуждавших меня к сдаче, и когда я шел на свидание с князем, то был в полной уверенности, что услышу от него такую речь: «а что донгусь, где твоя сабля, которую ты предлагал мне взять самому?» Эти обидные слова тем более терзали мое самолюбие, продолжал Шамиль, что я вполне осознавал себя достойным такого оскорбления и потому, не ожидая ничего другого, я сначала не поверил своим ушам, когда мне передали речь князя, имевшую совсем иной смысл.
Это первое впечатление, в совокупности с тем, что он видел и испытал впоследствии, и что испытывает в настоящее время, послужило основанием другой высказанной им идеи. Шамиль выразил ее следующим образом: