Это первое впечатление, в совокупности с тем, что он видел и испытал впоследствии, и что испытывает в настоящее время, послужило основанием другой высказанной им идеи. Шамиль выразил ее следующим образом:
Государь оказал мне много милостей; милости эти велики и совершенно неожиданны для меня; по ним я сужу, какое сердце у Государя; и теперь испытав уже то, о чем никогда не помышлял, я нисколько не сомневаюсь, что если буду просить Его оказать мне последнюю милость, которую только могу желать в жизни, позволения съездить в Мекку, то Государь не откажет мне и этом. Но вот, слушайте, что я теперь буду говорить при вас при всех (подпоруч. Грамов и мюрид Хаджио): если бы Государь позволил мне ехать в Мекку когда я хочу, хоть сей час, то я тогда только выеду из Калуги, когда война на Кавказе прекратится окончательно, или когда мне удастся представить Государю доказательства того, что я желаю заслужить Его милости и достоин их.
Все это Шамиль говорил с большим одушевлением. Под конец своей речи он казался сильно взволнованным, и заключил ее словами, обращенными ко мне: «писать надо».
Мы уже давно кончили обед, и разговор этот шел за столом, еще не убранным. Видя себя в необходимости отвечать Шамилю, но сознавая притом, что выданная мне инструкция не уполномочивает меня на разговоры о предметах, которых он коснулся в своей речи, я решился отвечать ему общими местами, собственно для того, чтоб отклонить дальнейший об этом разговор. Я уже хотел высказать приличные случаю фразы, как в эту самую минуту мюрид Хаджио объявил, что настало время молиться Богу.
Шамиль встал, и, не дождавшись моей речи, отправился делать намаз. Я же решился не напоминать ему о сегодняшнем разговоре и уклоняться от всего, что может его вызвать, до тех пор, пока не получу от начальства особых по этому предмету приказаний.
26-ноября. Сегодня мне случилось спросить Шамиля: справедлив ли слух, доходивший до меня в бытности на Кавказе, что будто в одно время в его горах нашли серебно-свинцовую руду, но что будто бы он запретил не только разрабатывать ее, но даже и говорить о ее существовании, из опасения, чтобы слух о ней не дошел бы до Русских, и не побудил бы их к каким-нибудь энергическим против него действиям?
Вот ответ Шамиля. Слух о присутствии в горах серебра ходил в народе давно, но он распространился с большею силою в то время, когда принесли Шамилю кусок свинцовой руды, и он, заметив в ней присутствие серебра, велел привезти себе несколько вьюков руды, чтобы иметь возможность судить о факте с большею вероятностью. Удостоверившись через выплавку серебра в действительном существовании этого металла, Шамиль тотчас же запретил разрабатывать руду; но не для того, чтобы скрыть ее от Русских, а собственно потому, что у горцев не было ни средств к разработке, ни уменья; а главное, чтобы народ не употреблял во зло дозволения свободно разрабатывать руду, и бросившись с жаром на это дело, не оставил бы для него защиту края и хлебопашество. Кроме того, к этой мере Шамиль был побужден еще и таким предположением: что если разработка руды удается горцам вполне, и он будет иметь возможность чеканить свою собственную монету (чего ему бы очень хотелось), то по всей вероятности, она не принималась бы Русскими; и в таком случае, составила бы почти мертвый капитал. С другой стороны, если б монета и имела бы обращение в Русских владениях, то непременно послужила бы поводом к водворению между горцами роскоши и к развращению нравов; чего в особенности он опасался, основывая прочность своей власти на спартанском образе жизни горцев и считая его одним из главных средств к противодействию русским.
В устранение всякий недоразумений относительно запрещения разрабатывать руду, Шамиль запретил даже брать оттуда свинец на военные потребности, указав для этого прежний способ, именно: добывание пуль, выпускаемых Русскими в сражениях, и покупку свинца тайным образом у мирных горцев, а иногда и у самих русских.
Приказания Шамиля исполнялись очень строго, за исключением немногих случаев, когда они нарушались жителями деревень, ближайших к месторождению металла.
Серебро-свинцовая руда содержится в одной из гор Ункратля, которую Шамиль называет Хонотль-даг, по имени деревни Хонотль, расположенной с одной стороны горы; а Казы-Магомет и мюрид Хаджио зовут ее Кхеды-меер, по имени деревни Кхеды, расположенной с другой ее стороны, именно со стороны Караты.
Серебро-свинцовая руда содержится в одной из гор Ункратля, которую Шамиль называет Хонотль-даг, по имени деревни Хонотль, расположенной с одной стороны горы; а Казы-Магомет и мюрид Хаджио зовут ее Кхеды-меер, по имени деревни Кхеды, расположенной с другой ее стороны, именно со стороны Караты.
26-го декабря. По словам Шамиля, Чеченцы, живущие на плоскости, имеют большую склонность к пчеловодству. Есть люди, владеющими многими сотнями ульев, и ухаживающие за ними с большим старанием.
Тем не менее, Чеченский мед в качестве своем несравненно ниже Дагестанского, хотя в Дагестане нет такого развития пчеловодства и того усердия в уходе за пчелами, как в Чечне. Причину этого Шамиль относит, во-первых, к различию в климате и в произведениях флоры; во-вторых, к военным обстоятельствам края и к исключительности его природы, не представлявшим жителям возможности заняться пчеловодством в местах удобных для этого, т.е. по близости селений, где доступ к плечам можно было бы иметь без особых затруднений во всякое время; наконец, размножение в Дагестане пчел диких, устраивающих свои улья в неприступных расселинах гор, именно в тех самых местах, где по случаю военных обстоятельств, должны были бы устраивать их сами жители, равным образом избавляло горцев от необходимости прилагать особое старание к разведению пчел, тем более, что и дикий мед гораздо лучше достоинством Чеченского домашнего. Однако труд, с которым сопряжено добывание дикого меда, стоил труда и стараний, употребляемых записными пчеловодами: удовольствие полакомиться даровым медом обыкновенно сопровождается величайшими опасностями и разного рода несчастиями: изжалением до безобразия и серьезной болезни, падением с горы, часто отвесной и не представляющей во многих местах точки опоры, и наконец ушибами, имевшими смертный исход. Но все это ни мало не останавливало смелых охотников, поощряемых пословицею, ими же самими придуманною: «то очень сладко, что с большим трудом достается».
Из всех мест Дагестана, особенного внимания заслуживают поселения диких пчел близ аула Корода. Верстах в пяти от этого селения расположена высокая отвесная гора, с узкою расселиной, разделяющей ее на две части, от чего образуется столь же узкий проход, куда дневной свет едва проникает. Вершина горы, возле самой расселины, увенчана камнем в небольшую комнату величиной. На этом-то месте устраивают пчелы свое жилище, часто тревожимое охотниками, невзирая на явную опасность сломать себе шею.
Все эти подробности о диких пчелах не должны служить поводом к предположению о равнодушии горцев к пчеловодству: оно существует, хотя и не в той степени развития, как это можно было бы желать, судя по превосходному качеству меда, добываемого Дагестанскими пчеловодами. Лучшим медом в целом крае считается Унцукульский. Между разными сортами его, есть такой белый, что «почти невозможно отличить его от тарелки, на которой он лежит». Другое его свойство твердость: увеличиваясь с течением времени, она доводит мед до такого состояния, что «много ложек нужно сломать прежде нежели возьмешь одну ложку меда».
По словам Шамиля, Унцукульский мед самый лучший на Кавказе; а благоприятные условия, в которых находится вся страна теперь, весьма могут способствовать дальнейшему развитию этой отрасли сельского хозяйства.
28-го декабря. Вчера Шамиль подвергся болезненному припадку, о котором в подробности было изложено в дневнике за январь месяц.
Сегодня он оправился совершенно, и разговаривая со мной об этом предмете, дополнил прежние объяснения следующими подробностями.
Болезнь его называется «зульмат». Слово это Арабское, и значит «темнота», «потемнение». Под этим именем она известна всему мусульманскому миру. Есть у нее еще и другое название «кассават», но оно малоизвестно.
Человек, подверженный этому недугу, есть избранник Божий. Так написано в книгах. Каждый из проповедников Тарриката бывает одержим этой болезнью непременно. Она представляет собой символ его духовной силы, или вернее, вывеску его профессии.
Из числа бывших приверженцев Шамиля, проживающих на Кавказе в настоящее время, болезнью «зульмат» одержимы многие, но не в равной степени; так напр.: способность видеть, во время обморока, отсутствующих лиц, принадлежит только Шамилю и тестю его Джемаль-Эддину. Прозорливость же других ограничивается предчувствеим чего-либо особенного, или просто, посещения людей, которых однако они не видят, а потому и имен их не могут знать так, как может это Шамиль. Такого рода прозорливостью, но в более высокой степени, обладают следующие лица: Нур-Магомет из Инху (Инху-су-Магома), Кор-Эфенди из сел. Гуй (на карте Гуйль) в Казикумухе, Абдуррахман-Хаджио из Сугратля (тот самый, о котором в книге г. Вердеревского «Пленницы Шамиля» сказано, что по зову Шамиля он являлся в Ведень для разрешения известных вопросов путем религиозным), и наконец, Курали-Магома из Чиркея. Все они проповедывали Таррикат прежде, а стало быть, весьма к тому способны и теперь, так что, судя по описанию личностей этих святошь, сделанному Шамилем и сыном его Газы-Магометом, нельзя не придти к заключению, что учреждение над ними секретного надзора было бы не лишним, за исключением впрочем Джемаль-Эддина, который по крайней трусости, едва ли способен к проявлению своего, Богом данного, таланта.