А чего тут думать?
Есть чего, Миша.
Ну, не знаю, мама. Это ведь такое почетное дело быть коммунистом.
Для начальников быть коммунистом большое дело, а для доярки все едино. Корова ведь не спрашивает, кто ее доит.
Мама, ты неправильно рассуждаешь.
Так и рассуждаю. Ты посмотри, какая у меня грамотность? Проучилась один год в церковно-приходском училище. И что я, малообразованная, буду делать в партии? Слушать да головой кивать? И время потребуется, ты меня совсем не увидишь. Партийные собрания каждую неделю проходят: все что-то решают.
Решают, мама, как социализм на советской земле построить.
Эка ты, Миша, хватил. Разве разговорами такое дело сотворишь? Нужно работать.
Коммунисты все работают, они в свои ряды берут самых достойных.
Может, оно и так, жить стали получше, но все равно до социализма далеко.
Вот вступишь в партию, и мы побогаче жить станем. Партийные тебе помогать будут, трудодни дополнительные выписывать.
Да разве для этого в партию-то поступают? Ничего-то ты у меня еще не понимаешь в жизни, сынок.
Мать посмотрела на бумажную иконку, что стояла на полочке в простенке над столом. Украшенная белым расшитым полотенцем, она мерцала в лучах заходящего солнца живым светом и, казалось, дышала. Анна склонила пред ликом Спасителя голову, прошептала молитву и несколько раз осенила себя крестным знамением. Мишка неодобрительно заметил:
Мама, ты же в Бога веришь! Партийным нельзя быть верующим!
Конечно, сынок, но мне с этой верой легче жить.
У нас в школе, когда в пионеры принимают, спрашивают о религии.
Ну и что?
Как ну и что? Верующих не принимают.
Мы ведь по церквам не ходим, в душе своей Бога славим. Какие же мы верующие? Мы люди невоцерковленные, но любящие Господа всей душой.
Мама, все, кто крестятся, верующие?
Мать улыбнулась сыну, ласково, поцеловала и завершила разговор словами:
Не будем рассуждать, Миша, кто верующий, а кто нет. Это дело совести. Посоветуюсь я с Василием Григорьевичем, бригадиром. Он человек умный, с войны пришел при орденах, все тело в осколках. На фронте в партию вступил.
Несколько дней подряд Мишка приставал к матери с вопросом:
Ты с Василием Григорьевичем поговорила?
Анна только пожимала плечами да со вздохом отмахивалась.
Почему? Что, трудно спросить? наседал Мишка.
Не трудно, но самой решиться надо.
Ну, мама, ты что боишься?
Не знаю, Миша, вроде и не боюсь, но в партию вступить это ведь не на ферму отправиться.
Мама, я уже в классе всем сказал, что тебя в партию принимают.
Зачем сказал, похвастаться захотелось? Эх ты голова садовая.
Наконец, через день, вечером, они пошли к Василию Григорьевичу.
Бригадир, увидев их обоих, догадался о цели визита:
По лицам вижу, дело серьезное, пошли в избу.
Когда расселись, фронтовик кивнул головой:
Ну чего, Анна?
Василий Григорьевич, я о партии спросить хотела.
А чего о ней спрашивать?
Мишка решил помочь матери.
Дядя Вася, мама хотела спросить, как в партию вступать.
Бригадир с улыбкой посмотрел на Мишку.
Как? Да просто, пишут заявление, берут рекомендации и отдают в партком.
Анна набрала воздуха, выдохнула.
Знаю я об этом, хотела спросить о другом. В Бога я верую, можно ли мне с этим в партию поступать?
Василий Григорьевич задумчиво посмотрел на Анну, встал, подошел к окну, закрыл занавеску. Вернулся и сел напротив Анны.
А кто о твоей вере знает, Анна?
Как кто? Я, Мишка, соседка Марья. Иногда на работе, когда что-то не ладится, молитву прочту, крестом осеню себя, и дело идет.
Да, дела! Когда я предлагал парткому твою кандидатуру, у меня и мысли не было о твоей вере. Какая такая вера? У нас в деревне попа нет, церкви нет, икона стоит в уголку для красоты, что это разве вера?
Так это ты меня предложил в партию? удивилась Анна.
Я, а ты на кого подумала?
На секретаря парткома.
Он со мной посоветовался, кто у нас такой хороший, чтобы партийцем быть, вот я тебя и разрисовал.
Не надо было, Василий Григорьевич, делать этого.
Да, дела, Анна. А может, просто не говорить про веру, а?
Кому не говорить?
На парткоме, а потом на комиссии в райкоме.
Соврать, значит?
Зачем врать, просто промолчать.
А икона? Она же у меня с детства, как себя помню, так перед ней и молюсь, и исповедуюсь.
Убери.
Бог с тобой, Василий Григорьевич, а совесть-то я куда уберу? Что ж ты мне предлагаешь, одну веру на другую поменять?
Молись про себя, кто тебе мешает?
Про себя не молятся.
Ну, тогда в партию дорога тебе заказана. Партии атеисты нужны. В партии с религией борются, опиум она для народа.
Это что такое?
Отрава, значит.
Так бы и сказал, а то заумные слова высказываешь.
Беседа прервалась. Неловкость ощущалась в затянувшемся молчании. Анна поднялась первой.
Спасибо, Василий Григорьевич, за разъяснения.
Вижу, не устроили тебя мои слова.
Ну почему же, многое прояснилось.
Хорошо, что прояснилось, Анна. Помни, ты партии нужна, но без веры в Бога! сурово подытожил Василий Григорьевич.
По дороге домой Анна, мысленно продолжая разговор с бригадиром, произнесла вслух:
Надо же: молись молча, икону убери. А как же тогда Господь услышит мои молитвы? А для чего врать? Кому от этого хорошо станет? Зачем мне другие богатства-привилегии, если духовными сокровищами за них расплатиться принуждают?
Мишка не пытался спорить. Он знал: лишить мать веры невозможно. Полученные им знания в школе разуверили его в религии, но как переубедить маму, он не знал. Все его разговоры с ней не приводили ни к чему. Она улыбалась сыну, говорила, какой он стал большой и умный, но в споры не вступала.
Партийцев в деревне было пять человек, все мужчины, а тут предлагают его матери вступить! Это же честь какая! А она?..
Дома Анна подошла к иконе, перекрестилась, приложила к сердцу, потом бережно протерла ее белоснежной тряпочкой, подвернула края расшитого полотенца, тяжело вздохнула и села на скамейку у окна.
Нет, Мишка, я не буду ни от кого таиться, верю, значит, верю, чего мне лукавить? Чего мне перед Богом изворачиваться? Он, в отличие от этих, она кивнула головой в окно, все видит.
Мама, ну сколько говорить тебе, что это все придумки! Ну как можно видеть каждого человека, да еще знать, что он делает и думает?
Бог может, Миша, и видеть, и думы человеческие знать.
Они оба замолчали, каждый думал о своей правоте.
Прошло недели две. Однажды поздним зимним вечером, делая домашнее задание и дожидаясь маму с работы, Мишка уснул за столом.
Сон унес его на вершину Красного Яра. Мишка со стороны смотрел на себя и видел, как он идет не к обрыву, откуда видно родную деревню, Илим, речку Тушаму, а в противоположную сторону. Тропа вела мальчика в глубину леса и вывела к круглому озеру.
Вот те на, откуда же здесь озеро? Сколько раз бывал, а не видел его никогда.
Озеро было небольшое, метров сорок в диаметре, идеально круглое, как зрачок. Казалось, кто-то циркулем прочертил его берега. Вода в нем небесно-голубая, прозрачная: то ли дно просвечивает, то ли небо отражается. Красота озера завораживала. Что же питает это озеро? Может быть, подземные источники? И тут Мишка увидел, как в одном месте неразрывным искристым потоком падала в озеро зеркальная струя. У самого обрыва стояла церковь. Тишина дремучего леса была такая, что позволяла слышать шум крови в ушах, а стук Мишкиного сердца, казалось, разносился далеко по округе.
Мишка вошел в храм, в нем шла служба. К своему удивлению он увидел маму и всех жителей деревни. В первом ряду смиренно стоял бригадир Василий Григорьевич.
Мама! крикнул Мишка.
Мать приложила палец к губам, взяла сына за руку и поставила рядом с собой.
Мама, мне нельзя молиться, я пионер, недовольно прошептал мальчик.
Постой рядом молча.
Мишка угомонился, ощутив необычность происходящего, послушно встал рядом с матерью. Мерцающие свечи, зыбкое парение неведомого ему пахучего вещества потрясли его. Казалось, из-под купола храма струилось прекрасное песнопение. Все, находящиеся в храме, уверенно вторили непонятным словам. Мишка запомнил только многократно повторяемое «Господи, помилуй».
Богослужение закончилось, умиротворенные и вдохновленные люди стали выходить из храма. Анна взяла сына за руку и подошла к священнику.
Отец Матфей, это мой сын Михаил. Прошу вас, благословите его.
Мама, ну что ты делаешь зашипел Мишка, выкручивая руку, я же пионер.
Священник ласково посмотрел на Мишку глазами цвета того необыкновенного озера и добродушно сказал:
Пионер, говоришь? Так что же в этом плохого? И пионера благословить можно. И пионер Божье дело в этом мире делает доброе дело.
Бога нет, так нас учат в школе, смущенно возразил Мишка.