Мишенька, родной мой, ну что я могу поделать? Да, я верю в Бога, меня так воспитали. Для меня Бог это добро, свет, помощь, сострадание и долгая-долгая жизнь, которая не заканчивается здесь, на земле. Потому что у каждого есть душа, и она бессмертна
Я не знал, как отвратить свою «темную» мать от Бога. Так мне хотелось, чтобы она была похожа на моих современных учительниц-атеисток. И вот однажды, придя из школы, я взял из красного угла иконку и положил ее под коврик при входе в избу, о который все вытирают ноги.
Мама, войдя в дом, по привычке вытерла ноги и прошла в комнату. Я ждал этого шага матери, подбежал к ней и злорадно закричал:
Ты вытерла ноги об икону! Ну, и почему твой Бог молчит?
Не пойму тебя, сынок, о чем ты?
А вот о чем. Я вытащил икону из-под коврика и показал матери.
Мать оттолкнула меня, хотела ударить, но сдержалась. Бережно взяла в руки икону, вытерла ее рукавом, поцеловала и перекрестилась со словами:
Прости, Царица Небесная! Она как-то отрешенно присела на лавку. Долго молчала.
Я испугался, прижался к матери.
Экий ты герой, в ответ на мою ласку горестно сказала она. С трудом поднялась, поставила икону на полочку. Потом встала на колени, прошептала молитву и стала отбивать земные поклоны, касаясь лбом самого пола. Окончив этот не очень понятный мне ритуал, она будто повеселела.
Миша, никогда больше так не делай. Бог все видит, Он может за богохульство и наказать.
Ты говоришь неправду. Как Бог может наказать?
Мама села на лавку, дрожащими руками сняла с головы платок, ее густые русые волосы волнами растеклись по плечам.
Как может наказать? Да по-разному. Вот будешь купаться в реке, вдруг откуда ни возьмись прилетит камушек и ударит тебя по голове. Это не человек камушек кинул, а Господь хочет тебя вразумить.
Ну, придумаешь ты, мама, я засмеялся. Правильно говорит учительница, темная ты женщина.
Мой довод совсем развеселил мать. Она обняла меня, крепко прижала к себе, поцеловала в макушку.
Не трогай икону, не надо, это святое. Мне трудно объяснить. Ты поймешь, когда подрастешь.
Илим река коварная, с омутами и отмелями. Но имеет и довольно глубокий для прохождения судов фарватер. Поэтому нашу деревню можно считать даже портовым поселением. Специальных причалов по берегам не было, но некоторые катера и большие лодки подходили, останавливались, бросая якоря. Мальчишки и некоторые отчаянные девчонки в жаркое лето из этой, опасной для купания судоходной реки не вылезали. Кто-то плескался у берега, а кому-то и Илим перемахнуть не составляло труда.
Ребята постарше любили устраивать представления. Они брали лодку, уплывали на середину реки и там показывали чудеса водной акробатики. На них собиралась посмотреть вся деревня. Это был местный цирк. И нам хотелось походить на старших.
И вот Володька Анисимов собрал команду неудержимо отчаянных, чтобы купаться на самой стремнине. Я, конечно, напросился к ним. Желающих покрасоваться было много, но Володька взял только шестерых. Порезвились на славу, все получилось здорово, и прыжки, и плавание.
Я так устал, что прыгать уже не мог. Сказал Вовке, что пора заканчивать цирк.
А что, тяжко?
Руки устали.
Тренироваться надо.
Я промолчал, зная, что спорить с Вовкой бесполезно.
Ну, давайте по последнему разу, и домой.
Прыгнули по три человека с каждой стороны, кто-то вниз по течению, кто-то вверх. А до лодки доплыли пятеро, забрались в дощанку, огляделись и поняли одного не хватает. Васьки Карнаухова. У самих сил нырять уже не осталось, а спасать товарища собственной смерти искать. Стали кричать взрослых. Пока из деревни прибежали мужики, пока нырять стали, время упустили. К вечеру течением прибило Ваську к берегу. Нашли его у отвесного берега Красного Яра. Расталкивая любопытных, к нему бежала рыдающая мать
Поздним вечером умытый и одетый во все чистое я лежал в своей избе на скрипучей железной кровати. Внимательно и милосердно, как мне казалось, смотрела на меня с иконы Богородица. Мать сидела рядом, гладила меня по голове.
Мама, ты ведь была права.
В чем права?
В том, что Господь меня должен был наказать за то, что я сделал с иконой.
Почему ты так решил? Я о Божьем наказании говорила так, для острастки, сказала мать.
Нет, мама, просто Бог ошибся и Ваську наказал, фамилия-то у него такая же, как у меня.
Родной ты мой, спи. Господь сохранит нас. Ведь я прошу Господа об этом, а он слышит мои просьбы
Почему ты так решил? Я о Божьем наказании говорила так, для острастки, сказала мать.
Нет, мама, просто Бог ошибся и Ваську наказал, фамилия-то у него такая же, как у меня.
Родной ты мой, спи. Господь сохранит нас. Ведь я прошу Господа об этом, а он слышит мои просьбы
Мама, ведь я виноват.
Спи. Она прикрыла своей ладошкой мой рот.
Дело совести
Начало октября было по-летнему умиротворенным, солнечным и теплым. В дневные часы солнце изливало на мир свои ослепительные щедроты так активно, что казалось, перепутало время года, и лето, поутихнув в дождливом сентябре, в октябре вновь надумало вернуться. На скошенных полях, среди колкой стерни показалась молодая трава, а луговина вдоль Илима сплошь зазеленела. И колхозные, и деревенские коровы с утра гуляли на вольных выпасах, и только к вечеру их загоняли по домам и на скотный двор для вечерней дойки.
Деревенские старожилы не могли припомнить на своем веку подобной погоды и спорили меж собой о временах, когда еще случалась такая благодать.
Мишка, прибежавший из школы, бросил курам зерна, дал корма изголодавшейся свинье, которая бурно напоминала о себе, визжа и ломая дверь. Выполнив свои постоянные обязанности и выпив залпом кружку молока, Мишка забрался на сеновал и углубился в книгу о захватывающих приключениях двух капитанов.
Но какое бы ни было молодящееся солнце, непреложные законы мира не позволяли ему подниматься так же высоко, как летом, да и путь его по небосводу был ниже и короче июньского пути. Как бы светило ни хорохорилось, лето состарилось и ослабело. Уже в шестом часу вечера солнце целиком закатывалось за огромную скалу Красного Яра, и только его лучи, словно отблески золотой короны невидимого властелина мира, еще какое-то время стояли на страже света и не пускали на небосвод ночь.
В один из таких вечеров мать пришла с работы позднее обычного. Была она дояркой на колхозной ферме, а там работали по расписанию, доили буренок в определенные часы и кормили тоже.
Мама, что-то случилось? спросил сын, поджидая ее у ворот.
Да ничего не случилось, Миша.
А чего так поздно? Пора уже Зорьку доить, она в хлеву изревелась.
Сейчас, сейчас, подою нашу кормилицу.
Анна быстро забежала в сени, скинула кофту, надела сапоги и, схватив подойник, поспешила в хлев.
Мама! закричал Мишка. Ты чего такая забывчивая? и понес следом за ней ведерко с теплой водой и белое вафельное полотенце.
Мишенька, родной мой, спасибо. Что бы я без тебя делала? певуче и с незнакомой Мишке торжествующей интонацией приговаривала Анна, омывая вымя коровы и протирая его сухим полотенцем. И вот наконец грянул радостный, ни с чем не сравнимый звук: нетерпеливые струи теплого молока звонко зазвенели, ударяясь о дно подойника. По мере того как ведро наполнялось животворной влагой, звук мягчел, струи ударяли о стенки подойника нежнее и тише. Мишка дал Зорьке корочку черного хлеба. Кормилица съела его с удовольствием, облизав даже Мишкины пальцы. Мама царственной своей походкой бережно понесла полное ведро молока в дом. В кухне Мишка с удовольствием выпил еще одну кружку парного молока, сладко причмокнув, и отер губы ладонью.
Еще? спросила мама, разливая молоко по банкам. Они останутся до утра нетронутыми, а утром можно будет собрать сливки.
Хватит, хорошего помаленьку, по-хозяйски рачительно, заботясь о достатке семьи, солидно ответил Мишка.
Уже вечером, сидя за столом у керосиновой лампы, он задал матери прежний вопрос.
Ты где была-то?
Ой, не спрашивай, Мишенька, где я была. Мать заулыбалась и стеснительно отмахнулась рукой. В правление колхоза меня вызвали.
А что тут особенного? Мы с пацанами хоть и не колхозники, и то раз в месяц там бываем.
Так меня вызвал секретарь парткома.
Зачем ты ему понадобилась?
Не догадываешься?
Я даже не знаю, как его звать. Он недавно приехал к нам, из города. И семью тоже привез.
Партия приказала, вот и приехал.
Так зачем он тебя вызывал?
Он сделал мне предложение.
Мишка вспыхнул, надулся и отвернулся к окну. Мать рассмеялась, прижала к себе сына и, улыбаясь, проговорила:
Предложил мне вступить в партию.
Да ну! А ты не шутишь?
Какие уж тут шутки! Только я сказала, что мне надо хорошо подумать.
А чего тут думать?
Есть чего, Миша.