Бог миловал.
Степан уснул. Во сне он увидел Нюру, совсем молодой девчонкой, еще до замужества. Они шли с ней по дороге вдоль широкого поля пшеницы. Он пытался взять ее за руку, но она со смехом выдергивала ее и убыстряла шаг. Слева возвышался над всей округой могучий Красный Яр. Вдруг совершенно неожиданно Анна быстро побежала в сторону ближайшего обрыва, широко раскинула руки и прыгнула, но не разбилась, не полетела вниз, а стала парить над Красным Яром, над рекой и дальше, вниз по течению, и скоро исчезла из виду. Степан одиноко бродил по берегу Илима, ждал, когда вернется Анна, но она не возвращалась
По привычке Степан проснулся рано. Таежное утро тускло светило в оконце. Он подкинул в печку дрова, быстро оделся и вышел на улицу. Надо было проверить петли, которые он поставил еще с вечера. Мгновение раздумывал, взять тяжелую фузею или оставить, потом махнул рукой, зашел в зимовье и закинул ружье за спину.
Так спокойнее, сквозь зубы пробормотал он.
Степан вдохнул свежего воздуха. На границе дня и ночи он казался голубовато-прозрачным, как хрусталь. Звук его шагов далеко разносился по округе. Идти было очень трудно, деревянный протез глубоко проваливался в наст, и выдернуть его из слежавшегося снега было мучительно. Вспомнился дед Макарыч, с которым они ходили на охоту. Однажды, указав на Полярную звезду, сверкавшую ярче всех остальных, он сказал, что это путеводная звезда для всех, и она обязательно приведет домой путника, который не знает дороги.
«Да, дед, сейчас я нигде не потеряюсь», подумал внук. Справа и слева стояли заснеженные кедры, сосны, ели, все заваленные снегом, словно их одели в белые шубы и шапки. Он остановился, любуясь этой красотой. Зимнее солнышко с трудом пыталось выглянуть из-за горизонта.
Вдруг Степан остановился. Следы.
Эти следы ни с какими другими он перепутать не мог. Он много раз встречался с ними, когда ходил с Макарычем на охоту, но самого «хозяина» вблизи не видел. Дед, обучая внука, разбирал следы с пристрастием.
Степа, на подушечках лап у медведя, говорил он, мозоли, они оставляют след, который ни с каким другим зверем не перепутаешь
Эти мысли пролетели в одно мгновение.
«Откуда медведь? Да не просто медведь, шатун. Его не отпугнешь, он уже ничего не боится»
Сделав еще несколько шагов, Степан увидел медведя, тот раздирал зайца, попавшего в ловушку. Возвращаться назад в зимовье было поздно. Такому страшному зверю догнать ковыляющего Степана ничего не стоило. Залечь, спрятаться на ровной поляне, найди удобный упор не было ни места, ни времени. Позади мальчишки. Медведь с ними разберется в два счета, как только они выбегут за водой или по нужде. Тут же с ног собьет и когтями распорет.
«Некуда мне бежать, тут придется сражаться» мелькнула отчаянная мысль.
Стоя, Степан быстро приложился, целя под лопатку, и спустил курок. Он понял, что попал, так как медведь крутанулся на месте и, бросив зайца, начал прыжками уходить в чащу.
Степан заторопился, не желая упускать раненого зверя, и выстрелил, практически не целясь. Зверь не останавливался. Степан торопливо загнал два патрона в стволы и выстрелил еще два раза. После каждого выстрела он понимал, что пули не достигали цели.
«Наверное, упора нет, решил Степан. Сейчас, только перезаряжу».
Но патронов не было.
Зверюга, словно чуя, что Степан расстрелял боезапас, вдруг резко развернулся и широкими прыжками понесся по дуге на Степана. Медведь шел напролом, сухие ветки на его пути отлетали в сторону. Иногда его задерживал глубокий наст, то передней, то задней лапой он проваливался в снег.
Степан понимал, что сам стал добычей. Стрелять ему было нечем, ребята еще спали в зимовье, да если бы даже они и выскочили на улицу, помочь бы не смогли. Бить дробью, даже крупной, по медведю последнее дело. Похоже, он разозлил шатуна, и тот ни перед чем не остановится. Четыре года на фронте он не раз смотрел смерти в глаза, но погибнуть здесь нелепо и страшно. А как же Нюра, его девочки и тот, еще не родившийся человек?
Медведь стремительно мчался к нему, его смрадное дыхание уже было слышно Степану. Никогда в жизни он не видел так близко зверя, желавшего его убить. Почти инстинктивно он выставил перед собой руку с длинноствольной фузеей, пытаясь прикрыться ею от удара.
Медведь прыгнул. Однако его сокрушительный удар, ломающий хребет любому зверю и домашней скотине, прошел мимо. Когтистая лапа пролетела рядом с лицом, сорвав кожу на лбу и щеке, но пощадила глаза.
Степан упал на спину. В ту же секунду на него насела лохматая туша.
Никогда в жизни Степану не доводилось быть в такой ситуации. Даже в деревенских драках он не принимал участия, предпочитая мирить забияк. Он был слишком силен, чтобы применить свою силу не по назначению. И вот теперь пришло это время.
Желание жить было настолько огромным, что Степан, практически не имея шансов на спасение, боролся. В нем самом появилось что-то звериное. Какие-то неведомые для него самого силы помогли ему на равных участвовать в этой дикой битве.
Медведь рвал когтями руки и плечи Степана, пытался схватить его клыками за шею и сломать основание черепа. Степан уклонялся, как мог, прятал голову на груди зверя и пытался выхватить большой охотничий нож, пристегнутый на поясе. Наконец, ему это удалось.
Он уже не чувствовал боли от разорванных когтями плеч и груди, он думал об одном: надо убить медведя. Силы оставляли его, кровь заливала глаза. Он пытался ударить медведя ножом в грудь, но удар не получился. Вдруг зверь чуть ослабил свой напор. То ли решил отдохнуть, то ли сменить позу, но он подставил под удар свой бок.
Все свои силы Степан вложил в этот удар. Утробный крик боли и ярости раздался над поляной. Медведь снова ударил лапой по руке с ножом, и нож вылетел. Степан судорожно нащупал его, взял за рукоятку, но сил для удара уже не хватило. И вдруг он почувствовал, как зверь слабеет. Рывки его стали не такими резкими, схватить зубами человека он уже не мог. В один из таких моментов Степану удалось присесть и вновь ударить медведя под лопатку. Зверь выпрямился во весь свой рост, развел лапы, словно прощаясь с жизнью, и, утробно рыкнув, упал на Степана. Нож попал прямо в сердце.
Степан пытался столкнуть с себя тяжелую мохнатую тушу, но не мог. Силы покинули его. Кровь заливала лицо, противная слабость была во всем теле. Он потерял сознание.
Очнулся уже в зимовье. Над ним склонились ребячьи лица.
Дядя Степан! закричал Гошка. Ты живой?
Степан разжал залипшие губы.
Посмотрите, что у меня. Мишка, проверь руки-ноги
А как проверить-то?
По левой можешь постучать топором, серьезно сказал Степан, но пацаны шутку поняли и нерешительно засмеялись. Пока они везли в зимовье израненного Степана, он был без сознания. Мальчишки изорвали свое нижнее белье и туго перебинтовали его, чтобы не истек кровью. Он и так ее много потерял
День прошел быстро, сено мальчишки погрузили на сани, под словесным руководством Степана освежевали медведя, разрубили тушу на части. Степан чувствовал слабость, раны от укусов сильно болели, постоянно тошнило, но сила воли не покидала богатыря, он понимал, что надо терпеть, что ребятам будет трудно без его советов и опыта. Мальчишки стали непривычно тихими, предупредительными, поглядывая на раненого учителя с восторгом и обожанием, собрались в обратный путь.
И только одно было мучительнее ран. Степан страдал от мысли, как он в таком виде предстанет перед женой? Ведь ей нельзя волноваться. Нельзя ее огорчать. Но другая, несомненная и радостная мысль, скрашивала, просвечивала как утренний свет эти переживания. Степан был уверен, что все произошедшее с ним символично и промыслительно. Теперь он не сомневался, что у него родится сын. Обязательно сын! Ведь должна же богатырская сила передаваться от рода к роду. Иначе, кто будет заламывать медведей, и бить врагов Руси, которым век от века нет переводу.
Опиум для народа
В нашей бедной избе, между двух окон, прямо над столом, на небольшой самодельной полочке стояла икона Богородицы. Жестяная, без оклада. Мама называла это место красным углом, держала в чистоте. По большим православным праздникам маленький домашний алтарь убирался узким длинным полотенцем, украшенным яркой густой вышивкой. Кроме иконы на этой полочке хранились документы. В Вербное воскресенье ко всей этой красоте добавлялась веточка вербы, а на Пасху крашеное яйцо. Божница, говорила мама, должна быть видна сразу при входе в избу, чтобы входящий мог первым делом поклониться и перекреститься на Божий образ.
Я был самый младший в нашей семье Карнауховых, в школе учился хорошо, с гордостью носил пионерский галстук и за время учебы основательно подвергался советской атеистической пропаганде, хотя мама наша была верующей. Я убеждал ее, что религия «опиум для народа». Твердил, что Бога нет. Мать улыбалась, слушая это богохульство, но не спорила, не пыталась переубедить меня, а по-простому рассказывала о своей собственной вере, как она ее понимает.