Татьяна Коршунова
Непобедимая буря
Милый Дмитрий!
Ты спрашиваешь мнения моего насчёт поступления в Московский университет. Что до меня, то я не могу быть с тобою солидарен. Сам я получал образование дома. Ты знаешь: все эти экзамены, обязательства ежедневных посещений, это всё угнетает меня. Да и общество я не люблю. Если же тебе претит именоваться недорослем, я препятствий чинить не собираюсь и отговаривать не стану. Но если, как пишешь ты, какая-то там соседка сказала, что так правильно, то здесь я, как старший брат твой, взываю к личному твоему влечению. Твоя жизнь твоя воля. Только твоя. Ни семья той, с кем ты намерен обручиться, ни кто иной законы на скрижалях не писали.
Обнимаю крепко.
Василий Шешурский.
Иннсбрук. Июль, 1815 год.
Глава 1
Действительный студент, выпущенный из Московского университета, перечитывал письмо в дорожной карете. Прыгающий почерк брата с небольшими, приземистыми буквами пропечатался на обратной стороне листа. Бумага от времени засалилась до прозрачности три года носил Дмитрий это письмо в кармане.
Солнечным апрельским утром 1818-го года он возвращался домой, в родовое имение. Английский романтизм тогда уже распылялся по Европе. Байрон в Венеции писал «Дон Жуана», первый денди Джордж Браммел трудился в Париже над «Историей костюма». Между тем лондонская общественность четыре месяца зачитывалась историей доктора Франкенштейна романом ужасов какого-то неизвестного автора, а умные критики давили угасающего Джона Китса.
По Европе распылялся английский романтизм. И там по сей день жил брат.
Двухколейная дорога тонула в сочной еже, ракитовые ветки всею гущей кланялись коням. Уезжал Дмитрий парой возвращался тройкой. Смешанным лесом заросло старое кладбище. Он снял чёрную шляпу, перекрестился: у того большого тополя торчали из-за оградки два гранитных креста. Могилы родителей ухаживал ли за ними кто?
И вот лесное щебетание жаворонков пронзилось пением петуха. Деревня! В зелени одичалых яблонь сверкнула серая крыша. Старый двухэтажный дом. Тесовый. Деревянное крыльцо, резные наличники с капельками застывшей смолы. Невесёлые окна будто ослепшие глаза. Жива ли нянюшка Февронья? Жив ли дядька Асинкрит?
***
За раскрытыми ставнями кухонного оконца собиралась зацветать груша. Там жужжал шмель. А внутри шаркали старческие шаги.
Топнули кони двенадцатью копытами на подъездной дорожке у крыльца кто в лес кто по дрова. Фыркнули. Незапертые двери отворились настежь впустили весеннюю зарю в забытый дом. И через порог влетел стройный юноша в надвинутом на лоб цилиндре. Огляделся. Улыбнулся. Ухоженные зубы его сияли.
Митенька! Голубчик! Мальчик мой! Родимый! из темноты выбежала Февронья и кинулась к нему на шею. Белый платок съехал с седого затылка, обнажил две стянутые верёвками косы.
Нянюшка! Милая!
Как давно не звенел здесь этот радостный тенор! Дмитрий, наконец-то, снял шляпу и показал синевато-дымчатые весёлые глаза под тонкими чёрными бровями, затенёнными к внутренним уголкам.
Окреп-то как! Февронья морщинистыми руками погладила его прямые плечи, потрепала сборки рукавов коричневого фрака. А кудри-то какие!..
Тронула его волнистые пряди, прикрывающие уши. Надо лбом его тёмно-русые волосы лежали мягким валиком.
Да что же, Митенька, щёчки-то у тебя как провалились?
Ну, не век же младенцем на каше сидеть, скрипнул сзади старческий голос.
Асинкрит! Дмитрий подлетел к сухонькому старичку. Ну, иди я тебя обниму!
Февронья отчего-то насупилась. Расцеловать-то как следует своего дитятку так и не успела.
Как наш дом? Как моя комната? Дмитрий взбежал по лестнице и растворил двери своей спальни. В верхних покоях пахло сыростью. Свечи там не жгли, да и никто не заходил туда с тех пор, как он отправился учиться в Москву.
Оба старика едва поспевали за ним, ахая и всхлипывая от радости.
Ты уж не серчай, Митюша, что пыльно так, оправдывалась Февронья. Не знали, что нынче приедешь
Всё как раньше, он сладко вздохнул, оглядывая тёмные обои, потолок с лепниной, канделябры с чёрными огарками свечей. В углу белая изразцовая печь. Узкая кровать-кушетка вдоль стены с турецкими подушками. Низкий строгий шкаф с книгами за стеклом: «Дефиниции» Папиниана и рядом его же два тома «О прелюбодеянии», не читанные ни разу (Дмитрий улыбнулся). Библиотека будущего студента отделения нравственных и политических наук.
Он отодвинул жёлтую коленкоровую штору. Чихнул. Сбежал от окна к туалетному столику, где стоял громоздкий гранёный флакон с высохшими духами. Сел на немецкий стул с острыми ножками.
Скрипнуло. Треснуло. Ой-ой
Дмитрий стукнулся локтем об пол. Повернул серьёзные глаза на нянюшку.
Хм В родном доме и падать сладко, он расхохотался.
Заулыбалась и старушка. Коль Митенька смеётся, чего же ещё-то полагается?
Починим. Барин, Дмитрий Александрыч, заахал Асинкрит. А вы с дороги-то проголодались небось. А? Февронья?..
***
Дворовые бородатые мужики в холщовых рубахах тащили через прихожую дорожный ящик за лязгающие кольца. С кухни пахло кислой капустой, бульоном и тестом. Пять девок с длинными косами, в чистых лаптях, с тряпками и вениками в руках, друг за дружкой вышагивали из гостиной, и все улыбались будто со смотра невест. До чего ж красавец барин! (Чего греха таить?) Солнце лилось сквозь красные портьеры, как церковное вино. Круглый стол в гостиной уж накрыли белой скатертью, зелёный молочник с греческими дриадами поставили. Дмитрий беседовал с нянюшкой и щипал свежий домашний хлеб, пока варились щи. Она подпирала щеку морщинистой рукой любовалась.
Василий не приезжал?
Нет Всё по своим Европам ездит Ты пей молочко-то!
Ну, а что она?
Кто, Митенька?
Мария, произнёс он благоговейным шёпотом. И губы надул: мол, могла бы старушка и догадаться.
Ах, Марья-то Ильинична Ждёт тебя! Замуж не выдали, не бойся. Бабушке-то еёной ты всегда нравился.
Ресницы у него встрепенулись. Глаза оживились, как у котёнка на бантик.
Спрашивать-то, конечно, не спрашивает. Ясное дело: им, барышням-то, не положено. Бывает вижу их в церкви. Красавица выросла, тебе под стать! Февронья многозначительно посмотрела на Дмитрия. Он заулыбался:
Завтра же поеду к ним. Просить её руки Нет пожалуй, сегодня же!
Глава 2
В ночь с воскресенья Святых жён-мироносиц Дмитрий не спал дотемна всё читал в гостиной «Московские ведомости». За низкими окнами шумел ливень, капли дребезжали по стеклу. «Из Вязьмы, апреля 4: третьяго дня в 8 часов пополудни были вы свидетелями необычайнаго здесь в настоящее время явления. Сильная молния с превеликими громовыми ударами, многократно повторенными, при дожде и граде, продолжалась около часа; а на другой день выпал снег»
Сквозь красную занавеску замигало бабахнуло! Поёжился Дмитрий, подтянул к ключице воротник зелёного турецкого халата дедова трофейного. Вздрогнула и Февронья на скамейке в углу только успела задремать: «Ой, Господи, помилуй!»
Кто-то стучит, Дмитрий поднял голову от газеты.
Да нет, голубчик, это гром гремит, вот тебе и почудилось.
Февроньюшка, посмотри!
«И чего далось? Неужто кто в такую непогодь явится?» она протрусила коридором к дубовой лестнице. Со страху свечу взять забыла.
Чего, старая, упырей что ли испугалась?
Ой-ёй-ёй!
Это Асинкрит в чёрном кафтане в темноте притаился.
Чёрт ты эдакий! Февронья схватилась за перила, чуть не упала.
Шаркнула лаптем по ступени. Нащупала ногой нижнюю. Снова небо взорвалось так, что задрожало крыльцо. Она остановилась, вжалась в стену под загашенным светильником. И, как продолжение грома четыре раза поколотил дверной молоток.
Февронья подкралась к двери и взялась за железный затвор. Открыла. От ливня зашумело в ушах. Грохнуло, замигало, три вспышки просветили дождливую пелену На крыльце стояла высокая чёрная фигура в плаще и шляпе. «Свят-свят-свят!» старушка отступила. Силуэт двинулся на неё.
Февронья, что ты? Не узнаёшь меня? произнёс спокойный глухой голос.
Опять замигало! Зажмуриться? Да уж поздно, увидела Не дьявол это! Большие тёмные глаза, густые женственные ресницы, задумчивый глубокий взгляд. Благородный узкий нос с длинной переносицей.
Го-осподи поми-илуй Васенька!.. Голубчик!.. До смерти перепугалась я
Он снял и встряхнул мокрую шляпу. Короткие чёрные волосы над его высоким лбом и на висках закручивались беспорядочными кольцами.
Что же ты, не обнимешь меня? рука в серой перчатке протянулась к старой нянюшке. Февронья боком приблизилась, дала себя обнять. И ткнулась носом в его мокрую пелерину.
Проплакалась. Отпустило.
Пойдём, голубчик! Пойдём в гостиную! Митенька не спит ещё. Он ведь тоже приехал! Ох, промок ведь нáсквозь! Сними плащик-то. Асинкрит камин затопит