Татьяна Коршунова
Земля святого Николая
Посвящается памяти моего дедушки
Коршунова Александра Васильевича
Пролог
Сейчас на этом месте ничего нет. Пустое безликое поле. Но кто бы ни проехал мимо всяк залюбуется пейзажем, а то и остановится набрать букет сирени. Попробовал бы кто сломать здесь веточку века два назад! На земле рода княжеского, наречённой именем Первино.
***
Первино первое. Родовое гнездо. А история была такова.
В 1766 году сын князя Первинского поступил на службу в Углицкий пехотный полк. «Николай. Андреев сын. Пер-вер-нинской», переврал тугоухий писарь. Так и пришлось Николаю с этой фамилией служить. А потом он с ней и в Польшу с Суворовым пошёл. Боевые раны, медали, ордена Вернулся из Турции князем Превернинским. А за скромность и верность Екатерина Великая титуловала его Светлостью и даровала во владение соседние с Первином земли за рекой. Там и начал строить Николай Андреевич второе имение для сына. Превернино. Огромный белый дом с колоннами на холме, с пейзажами из окон, с облагороженным садом. Под вкус и стать молодёжной моде.
Юность его единственного сына Фёдора выпала на недолгое правление императора Павла, эпоху напудренных париков, прусской муштры и дворцовых интриг. Успел он и в гвардии послужить, и Европу посмотреть. Его любили видеть на придворных балах. Там он и суженую нашёл: чернокудрую, как креолка, стройную, как Клеопатра, в дорическом хитоне и диадеме с камеями.
Они сочетались, как чёрное и белое, как снег и земля. В Первино Мария везла парижские журналы мод и платья со шлейфами.
Куда же ты, матушка, ходить в них собираешься? смеялся Николай Андреевич. Балов мы не даём. У нас в доме и залы-то бальной нет.
В крепостные театры. К соседям, подшутил над женой Фёдор.
Через семь лет дормез перевозил её в Превернино располневшую, с шестилетним озорником, её трёхлетней копией и годовалым младенцем с ямочками на щеках.
Сам же Николай Андреевич лелеял Первино как память об отце, дедах и прадедах. Обновил старый дом: выбелил краснокирпичные стены, надстроил бельведер, расширил крыльцо и крышу поставил на четыре греческие колонны. При нём были посажены и липовые аллеи, и дикий яблоневый сад, и кусты сирени. Он не гнушался и деревья сажать, и сам из рук зерно сеял только что землю не пахал. «Бог тружеников любит», говорил он сыну с невесткой. И нива откликалась его сердцу золотым урожаем. Пока не призвал его Господь оставить эту землю балованное дитя, наследство Фёдора и троих его детей.
Так у всех: ушли годы, когда мы любим и почитаем, и наступает черёд, когда будут любить нас, и кто-то, маленький и беззащитный, теперь будет нуждаться в нас и нашей опеке. А потом оплакивать нашу кончину и начинать всё сначала. Просто же да только не из глубины семейного очага. Вот уже и Фёдор Николаевич задумывался, кому из детей оставить отцовскую землю. Владимир промотает. Евдокия та вся в матушку, ей лишь в Петербурге место. Только Ольге. «Жаль, я не назвал тебя Надеждой, в честь бабушки моей», думал Фёдор Николаевич над её колыбелью. За голубые глаза, за пепельно-белые волосы с ореховым блеском, как у него самого, и назначил отец Ольгу ещё в колыбели своей преемницей. Она и росла самой толковой. Ещё ребёнком, бывало, как глянет на гувернантку честно-чистыми голубыми глазами, поведёт изогнутой бровью так и француженка в собственном французском усомнится.
Глава I
Предрождественским вечером 24 декабря 1824 года к дому Превернинских подъехали сани. Лошади еле добрались по сугробам. Верстовые столбы замело, и не видно было ни зги только мутный месяц сеял свет на дорогу.
В гостиной Евдокия и Ольга, обе в расклешённых платьях с поясками чуть выше талии, рукодельничали в креслах. На овальном чайном столике снежными комочками ютились в корзинке клубки ниток. Зеленели гобелены на стульях у стены и ломберные столики по углам. В тени у камина спал клавикорд последние часы Рождественского поста.
За окном завывала метель, ветер звенел в стекле.
Там было темно и жутко.
А здесь, в комнате, кленовый паркет грел балетные туфли с помпонами, потрескивал огонь в камине, тикали настенные часы, и бронзовые подсвечники пахли тающим пчелиным воском.
Слышишь? Собаки залаяли. Должно быть, ряженые приехали, Евдокия отложила недошитую детскую рубашку и подошла к окну. Откинула за плечи две толстые косы, вгляделась в темноту. Дочерна-русые волосы, как у японских красавиц густые над висками, круглили её лицо с острым подбородком.
Белые двери растворились к мраморным колоннам.
Держу пари, вы меня не ждали! Владимир вошёл в гостиную. Распахнутые полы драпового чёрного редингота внесли за ним шлейф уличного холода.
Для кого стараются дорогие сестрицы? чёрные усики окропили Ольгину щеку каплями талых снежинок.
Дочка меньшая ключницы нашей родила намедни девочку. Подарки готовим.
О! Весьма рад!
Он подкрался к окну, отодвинул жёлтую бахромчатую портьеру и обнаружил другую сестру:
Уж и брата поцеловать не желаете!
Да я ж тебя наперёд заприметила.
Владимир обнялся с Евдокией. Вальяжными шажками направился к полосатому дивану, сел и принялся стягивать на краповый1 ковёр мокрые сапоги.
А что маменька с папенькой? он пихнул под шею подушку. Локотник, изогнутый рогом изобилия, скрипнул под его закинутыми ногами.
Папенька в кабинете, маменька в спальне отдыхает. А мы ждём ряженых. Да что-то не едут, Евдокия вернулась в кресло, разложила на коленях рубашку так и эдак. «Дошить? Или Бог с нею, пусть назавтра остаётся?..»
Ха-а! Да кто ж в этакую мглу колядовать отважится? Я сам едва с пути не сбился! А что ж вы не ворожите?
Мы нынче не будем ворожить, Ольга оборвала шерстяную нитку. Боязно.
И суженых знать не хотите?
Лучше ты, Володя, расскажи нам. Что нового в Петербурге? Какой у тебя там нынче интерес? А? маленький рот её растянулся в улыбку, и на щеках появились ямочки.
Большие голубые глаза брата забегали, длинные загнутые ресницы зашалили:
О, это такая юная красавица нежная, как бутончик! И она уже мне доверяет!
М-м-м! Как её зовут?
Её зовут Натали Ей всего шестнадцать. Она прелестна но уж-жа-асно недогадлива! В канун наводнения у Белозёровых в доме забыла браслет я привёз к ней вернуть. Улыба-ается Мол, подарок папеньки покойного, память, «думала не найду», ах-ах Мы с нею в комнате en tête-à-tête! Я намекаю, что заслуживаю благодарности!.. А она, вообразите, отвечает: «Oui, bien sûr! Je vais dire tout de suite à maman de vous remercier!»2
Не так глупа твоя Натали. А ты, Володя, коварен! Что бы ты сделал, когда бы кто-нибудь так поступил со мной или с Дуней?
Я вызвал бы его на дуэль! Хе А хотелось бы мне посмотреть на того чертяку, кто бы осмелился
Брат выставил локоть в него полетел белый клубок.
Метнув «артиллерию» обратно Ольге в подол, он поднялся с дивана и направился в кабинет отца. Босиком, в одних полосатых чулках. Дома не в столице всё простительно. Пустая зала, лестничный вестибюль, коридор, тёмный до жути, у порога Владимир сделал невинные глаза и открыл дверь.
Здравствуй, сын! Вернулся к Рождеству!
Отец поднялся с кресла навстречу и поцеловал его в послушные тёмно-русые волосы.
Я, папенька, с просьбой к вам
Опять?!.. Только не говори мне Снова проиграл?
По оконному стеклу сыпануло снежной картечью огонёк колыхнулся в лампаде на подоконнике.
Сколько на сей раз?
Шестьдесят две тысячи.
Фёдор Николаевич схватился за лоб:
Шестьдесят две! В прошлый раз было сорок пять тысяч! Скажи, Владимир, чтó может тебя научить? Ты никогда не поймёшь!
Он прошагал к окну глянуть, где поддувает рама. Сын стоял с опущенными глазами.
И без того наше положение сейчас худо! Урожай гниёт, сбыта нет. Люди наши в рванине на поле выходят, а нам на закупку зерна денег не хватает! Ежели так и дальше будет Да будет тебе известно, твоя сестра Ольга остаётся без приданого! Ты знаешь, Владимир: для нас с матушкой в долгах жить смерти подобно. Одно нас от разорения спасти может продать имение дедово. А тебе я поручаю найти в Петербурге покупателя
Владимир поглядывал на яблочно-зелёный фрак отца, когда тот отворачивался. Но
Что? Продать?..
Его длинные ресницы дрогнули.
Папенька!.. Нет Дедушкино имение Только не его!
Молчи! И слушай! Найдёшь в Петербурге покупателя не продешеви. И узнай наперёд, в какие руки мы отдадим наше родовое гнездо. Но имей в виду одно, голос Фёдора Николаевича надломился. Ежели я узнаю Ежели ты имение деда промотаешь
Да как вы могли обо мне так подумать? Папá Вы полагаете, для меня нет ничего святого. Да за дедушкину землю я жизнь отдам!
В горло потекли слёзы Владимир сглотнул. Модный галстук d'écorce d'arbre3 передавил «адамово яблоко». Он толкнул локтем дверь.
В коридоре мрел силуэт розового платья. Ольга