Долгожданная каша вынута из печи: милости просим к нам во двор со своим добром Полон ли горшок? Каша едва не через край полезла, а до красна не упрела; ладно, что не бела, и горшок не треснул, а то вовсе не видать счастья-талана в доме. Умели кашу дочиста, высыпали во двор звёзды глядеть, чего ныне от земли-матушки ждать? Небо не скупилось на посулы, звёзды сияли ярко, крупные, что горох, уродится всего да помногу; кому ж убирать нынче урожай?..
Крышняк с сыном затеяли лапти плести. Парнишка уж изрядно отца догнал в этом; а плёл боле дитячьи да бабьи лапотки. Получалось ладно да уковыристо.
Терешок принёс лыко, отмоченное в колоде, липовое, вязовое, дубовое. К тому времени подоспел Илья из Беловодья. Так они втроём расположились ближе к окошку с задельем.
Жалёна той порой квашню обрядила да прясть села, прислушиваясь, чего там Илья опять брешет про вести киевские, через Новгород дошедшие: про допрежнюю княгиню Рогнеду, в забытости умершую; про раздоры князя Владимира с сыном Ярославом Приметила, сын плетёт лапотки бабьи, вязовые. Хоть и не лишняя пара станет, а заворчала:
Это на что? У меня будто есть и вязовки, и дубовки; другая чета на что? Красоваться не перед кем Крышняк как не расслышал, Илья промолчал.
А для Зарянки, ответил Терешок, Илья просил для неё Жалёна отвернулась, губы поджав.
Ладуша, любопытствуя, посунулась к мужикам, как это у братки ловко ладится, матерь отозвала, усадила рядом:
То дело мужеское, а у нас своё. Показала кусок холста, готового, не белёного. Глянь-ко, приданое твоё; я лён ростила, теребила-мяла, пряла-ткала, ныне сама учись, чтоб к свадьбе полна укладка была. Бери-ко кудельку в руки да веретёнку. Вот донце, на него садись. В балабошку сюда вставляй гребень. Кудельку-то на гребень клади ладно; нить левой ручкой тяни, правой веретёнце крути
Матушка, а ты за кого меня отдашь?
А за князя, самого набольшего, что есть
Только за Терешка не отдавай, он за косичку дерёт меня, а сказки сказывать не хочет
Больно нужна ты мне, беззубая тарара Я Зарянку за себя возьму
Когда-то Илье казалось, всё дело в Вечной бабке; не будь её, всё давно решилось бы само собой, и Крышняк с семьёй обживал бы уже новую избу в Беловодье. Года шли, всё оставалось по-старому. Крышняк отмалчивался, да поглядывал на поджатые губы Жалёны. Та всё больше становилась похожа на старую Ладу; ей бы ещё клюку бабкину в руки
И пела она всё реже; а то вдруг среди забот дневных застывала, как сомневалась, стоит ли продолжать?.. Прикладывала угол платка к глазам, принималась неистово ласкать и целовать детей. Терешок ершился, считая себя слишком взрослым для редкой материнской ласки.
Не родителям, Илье, было заметно, как бледны дети, выросшие среди болот и сырых еловин. Терешок ростом меньше сельских сверстников, хотя жилист и крепок. Летось отец без него уже в поле не выходил.
Терешок вырос из давних бабкиных сказок, как вырастают из детский рубашонки. В редкие встречи с Ильёй просил рассказывать о дальних странах, хотя знал все эти рассказы наизусть, а всякий раз казалось, слышит что-то новое. Илья рассказ начинал, останавливался, трепал тёмные кудри Терешка, уходил к Крышняку. Однажды кинул как мимоходом:
Вот съедете в Беловодье, будет время побаскам
Радостью всколыхнулось сердце парнишки, не к родителям побежал, к сестре Ладуше сказать новости; будто вот-вот распахнутся ворота в огромный мир Беловодье!
Теперь, проводив Илью, Терешок сразу, с нетерпением, как никогда, стал ждать его назад
В душной коморе скучно сидеть одной. Всю работу, матерью заданную, Ладуша уже сделала, полы выметены, вновь засыпаны свежей травой; преет на загнётке каша. В низкое оконце мало чего увидишь, стена сплошная еловая взяла в круг подворье; солнце на восходе зацепилось за тёмно-зелёную щетину хвои. Что там, за тёмной зеленью, куда ей настрого заказано ходить одной, Ладуше не ведомо. Где-то есть Льняное поле, там растёт ладушина рубашка; где-то Русалье озеро, куда отец с матерью ушли рыбу брать. Журавий луг есть, где Терешок пасёт Телушку. А обещал с собою взять, нынче сядут на луг журавики
Видно, суждено ей всю жизнь у окна сидеть в коморе. Обещала мати, на Купальницу пойдут травы брать вдвоём, а когда это будет? А братец придёт, станет сказывать, как и лонись, про журавьи пляски, про смешных журавиков-сеголетков Где ж усидеть в избе девчонке, когда слышится с дальнего луга шелест мягких крыльев
Завёрнут в мамкин убрус ломоть хлеба с луковицей, найдена тропа, отмеченная поутру Телушкой
Разноголосый птичий гомон оглушил под густо-зелёным прогретым лиственным пологом. На тропинку под ноги выкатился серый колючий комок ой, ежака! Ладуше захотелось узнать, где у ежа изба. Журавики на дальних лугах забыты, да, верно, они ещё и не прилетали
Ёж укатился в смородинник, Ладуша заторопилась, босой ногой ткнулась в кочку. Присела на кокору, растирая ушибленную ногу. Из зарослей орешины посунулась к ней огромная морда с толстыми шершавыми губами. Ладуша без боязни протянула на ладоньке кусок хлеба, морда шумно вдохнула хлеб, скрылась в кустах.
Ёлки-берёзы расступились, отошли назад, показывая еланьку, всю просвеченную солнцем и прогретую. В густой траве сверкали ягодные искорки. Ладуша, подобрав подол, на коленках поползла по траве, закидывая в рот огненно-сладкие капельки, одну за другой. Когда съедено было довольно, солнце уже уткнулось в еловую щетину с другой стороны. Ладуша вспомнила, куда шла; надо б домой ворочаться; ждут, поди
Казалось, идёт она верно, да уже не стелилась зелень травяная свежая, сухие сосновые иголки покалывали босые ножки. Потом брела по песку меж молодых сосенок, и вдруг остались они где-то позади На Ладушу смотрел с земли чей-то неимоверно огромный глаз, блестящий от упавшего в него заката; надо было прикрыть свои глаза, чтобы не ослепнуть. По глазу плыли в тишине птицы, белые и чёрные. Они были так прекрасны, что Ладуше захотелось сесть у самой воды на прогретый песок, полюбоваться неведомыми птицами
Солнце падало за чёрные сосновые ресницы дальнего берега, Ладуша слушала плеск крыльев подплывающих птиц. Они выходили на берег, стряхивали с перьев капли воды, превращались в прекрасных дев-водяниц. Пели тихие песни, смеялись, как звенели в траве колокольцы
Вот славная девчоночка! Заберём её, девицы, с собой! Батюшка-водяник рад будет новой дочке!..
Оставьте её! самая пригожая и печальная склонилась к спящей девочке, Полно баловать; разве не видите, это Ладуша, подружка моей Зарянки; мать с ног сбилась по лесу Покличьте лучше Лесовина, пусть ко двору её сведёт
Чего меня кликать, Ласка, сорок пугать; я везде рядом отозвался старый лесной ворчун
Жалёна металась по скоро темнеющему лесу, спотыкалась о коряги; в другой стороне аукал Крышняк. Терешку велено сидеть у избы, вдруг прибредёт
Знакомые исхоженные тропки стали вдруг путаными, кочки бросались под ноги, пни зверьём оборачивались, гнилушки светились зловеще Покружив меж ёлок, стёжка вернулась к избе. Жалёна прижимала к груди убрус, найденный в можжевельнике Оттуда тропа шла к моховине
От зверя дикого заговорила её, от болотины не успела
Терешок сидел на завалинке, Ладуша спала, склонив русую голову ему на колени
Её Лесовин привёл, я видел Жалёна обессилено опустилась рядом на траву, ладно, хоть Лесовин, хоть Водяник, отблагодарю завтра
Ладуша ещё долго пытала брата, какой он, Лесовин; жалела, сама не видела, проспала всё.
Какой-какой! Такой и есть, без шапки, кафтан направо запахнут, кушак черевчат! Глаза горят угольями, а лица не кажет; борода до земли, зелёная, правого уха нет
А сказывал чего?
Где ж ему сказывать, немой он; только всё поёт громко, а слов не разобрать
Ладуша прежде и не видала, как мати спать ложится, как встаёт; может и не спит вовсе. Пыталась Ладуша не уснуть с вечера или поутру раньше проснуться, а где там, голова к лежанке, глаза сами смежились; проснёшься, мати у печи хлебы обряжает
Ныне Жалёна сама дочь побудила ране раннего, солнышко не играло ещё:
Пора, дочи, вставать, травы зелейные поспели; пестерьку малую возьми, братко сплёл тебе
Тятя с Терешком куда сбираются? С нами пойдут?..
У них своя забота, им борти крыть
Недолго шли вместе, друг за другом, по своему, "домашнему" ельнику, потом через луговую дробь перепелиную. У старой сосны, гнутой в дугу, разошлись: Жалёна с Ладушей на полночь, к моховине, Крышняк с сыном, на восход, по малому охотничьему путику. Меж ёлок ещё клубился редкий туман, а дневные птицы уже закопошились, подавая голоса
Куда ж мы идём, матушка? На Журавий луг?
Нет, путь нам на Куранью моховину От меня ни на шаг Окошки кругом, вмиг затянет, охнуть не успеешь. Жалёна намеренно припугивала дочь, чтоб поболе сторожилась; не так страшна эта моховина, как Чёрная дрягва, куда лишь Зарянке путь ведом. А дочери о том ни к чему знать