Говори о нас только в своих хороших смыслах, человек.
Ивлад усмехнулся.
Я слышал предание, продолжил он. Сказку. Отчего-то Ивлад смущённо запнулся. Лита покосилась на него и поспешила отвернуться обратно. Ивлад продолжил: У нас верят в то, что девоптицы когда-то были простыми птицами. Воронами, ястребами, коршунами. Ну, не знаю, какими ещё. Хищными птицами, в общем. И однажды, много лет тому назад, Стрейвин пошёл на Аларию войной, желая отобрать кусок нашей земли
Лита, ты его слушай, но не забывай, что это всего лишь сказка, предостерёг Вьюга, обернувшись. Уже сейчас я понимаю, что правду мы не услышим: цари воспитывают своих детей во лжи.
Я Это не то Это предание, пробормотал Ивлад.
Вьюга хмыкнул и пришпорил коня, наверное, чтобы не слышать продолжение сказки царевича.
Ну и что было дальше? спросила Лита. Не то чтобы ей нравилось его слушать, от человеческой речи и без того болела голова, но ей стало любопытно узнать, что о девоптицах говорят при дворце. Сама она никогда об этом не задумывалась жила и жила, видела людей, не считая служанок, один раз в год, да они и не рассказывали никаких преданий, только пели незамысловатые песни и смеялись.
А потом началась кровавая сеча, продолжил Ивлад с лёгкой обидой в голосе. Колдуны же не воюют железом, но от того не менее страшны. Даже страшнее обычных воинов. Но у Аларии были сильные бойцы, и битва тянулась многие дни и ночи без перерыва. Окрасился снег в алый, пропитался до самой земли. Воины Аларии разили колдунов без жалости: кто стрелой, кто мечом, кто топором. Колдуны обезумели и творили такое страшное волшебство, какого не видели земли ни раньше, ни потом. После сечи никого не осталось в живых: пали мёртвыми последний аларец и последний стрейвинец, убив друг друга. И слетелось вороньё со всех краёв на невиданный доселе пир. Те птицы, кто клевал тела аларцев, так и остались птицами. А кто лакомился колдовской плотью, изменились навсегда. Волшебство вошло в их тела вместе с кровью колдунов, и с тех пор они стали меняться. Наверное, многие из тех птиц погибли, не выдержав перемен, но выжившие дали потомство, а те ещё потомство, и от поколения к поколению появился чудесный род полуптиц-полулюдей, и поселились они на том самом месте сечи. Со временем из костей погибших колдунов выросли деревья, величественные и серебристые. А впитанное колдовство подарило птицам женские лица, потому что только женщина способна создать новую жизнь.
Ивлад запнулся, снова смутившись. Лита резко проговорила:
Ваша сказка ложь. Глупая и мерзкая. Всё было совсем не так.
Ей стоило усилий оставаться спокойной, внутри всё клокотало из-за страшной нелепицы, которую выдал царевич.
Однажды Прародительница вырвала у себя волосок и превратила его в дрозда, начала Лита. Она с детства слышала эту историю и выучила наизусть даже сама рассказывала птенцам, когда старшие сёстры отдыхали. Дрозд, полетав над человеческими землями, вернулся к ней и сказал, что ему понравились люди, но в них нет ни мудрости, ни лёгкости, что есть у птиц. Прародительница улыбнулась и позволила ему свить гнездо в любом месте, какое ему понравится. Дрозд выбрал небольшую рощу, а когда гнездо было готово, там появилось три золотых яйца. Из них вылупились три первые девоптицы таков был подарок Прародительницы своему другу.
Зачем ему такой подарок?
Лита скривила губы.
Тебе ли, царевич-баловень, не знать, что подаркам достаточно быть просто красивыми и не нести никакой пользы.
И то верно.
Стали девоптицы жить и плодиться в роще, недовольно продолжила Лита, искоса поглядывая на Ивлада, и роща начала расти и тянуться кверху. Стало ясно, что дрозд выбрал не обычные деревья, а волшебные серебряные яблони, любимые деревья Прародительницы. Тогда яблони только цвели по весне чудесными душистыми цветами, но плодов не давали. Первое яблоко появилось после того, как самая старшая девоптица состарилась и умерла. Рождались новые девоптицы, умирали старые, и яблок вырастало всё больше и больше. Со временем девоптицы становились всё краше и сильнее, а если пытались улететь, то быстро слабели и погибали в чужих краях. Так девоптицы узнали, что их душа и сила в золотых яблоках, что висят на серебряных ветвях. С тех пор так и повелось: девоптицы властвуют в Серебряном лесу, лишь изредка общаясь с людьми. А люди восхищаются нашей красотой и воспевают её.
А ещё девоптицы очень милые и скромные барышни, закончил Ивлад со смешком. Спасибо за твою версию сказки. Мне понравилось.
Это не сказка! Всё так и было. И не спорь, что ваша версия ужасна.
Лита поелозила лапами по седлу, устраиваясь удобнее. Ей всё больше казалось, что она скоро упадёт с коня.
Ну, люди привыкли к величию. Битвы, кровопролитие, войны. А вы говорите про Прародительницу, дроздов и деревья. Мы разные.
Лита нахохлилась, как воробей на грозовом ветру. Крыло, в которое попала стрела, топорщилось в сторону.
Ты извини за тот выстрел, проговорил Ивлад. Я не знал, что так получится.
Стрелял и не знал, что стрела попадёт в цель? Тогда ты просто глупец, царевич.
Не знал, что ты Ивлад в который раз замялся.
Лита обернулась, ещё сильнее распушив перья. Разговор её утомил, но промолчать она просто не могла.
Давай, говори честно. Не ожидал, что девоптица живое разумное существо, которому бывает больно и горько? Думал, мы что-то вроде огромного фазана, каких ты десятками убивал на охоте. Убивал милосердно, сразу, не ранил и не заставлял мотаться по Аларии, бояться и ощущать, как силы медленно покидают тело.
Лита резко замолчала, ком встал в горле. Говорить против сильного холодного ветра было трудно, тело окаменело от неудобной позы, всё сильнее хотелось есть и спать.
Н-нет, начал оправдываться Ивлад. Я не думал ничего такого! Как это вообще могло прийти в голову Просто я никогда не видел вас живьём, только перо над отцовской кроватью Да всякие рисунки на посуде
Он бормотал что-то ещё, но Лита его не слушала. Неприятные ощущения в теле усиливались, ноги и крылья наливались тяжестью, и это не могло означать ничего хорошего.
Лита посмотрела вверх. В разрыве облаков виднелось фиолетовое небо с точками звёзд. Облака расходились в разные стороны, а там, где должен был блестеть тонкий ломтик месяца, виднелось только матово-серое пятно, почти не различимое на фоне неба.
Лита похолодела.
В груди заворочалась боль, словно Ивлад пустил туда ещё одну стрелу и провернул наконечник. Сердце тяжело застучало, будто разбухло до такой степени, что ему стало тесно под рёбрами и оно поднялось до самого горла. Руки, ноги, спину Литы свело судорогой, голую кожу опалило морозом. Лита стиснула зубы, сдерживая крик: крылья выворачивались, вместо маховых перьев вырастали тонкие девичьи пальцы, птичьи когти втягивались, а могучие оперённые ноги становились слабыми, длинными и голыми.
От неожиданности Ивлад натянул поводья так, что конь описал половину дуги и встал на дыбы. Лита упала в снег, удар от падения вышиб воздух из лёгких. Странное, ломкое человеческое тело плохо её слушалось, она перевернулась и с трудом села на коленях, обхватив себя руками.
Не подходите! крикнула она Ивладу и Вьюге.
Внутри всё пекло огнём: в груди, в животе, а больше всего в руках и ногах, вывернутых, разломанных, словно каждую косточку разобрали на кусочки, чтобы потом вновь соединить, полив водой из колдовской реки. Снаружи было едва ли не хуже: голую кожу раздирало от жгучего холода.
Но страшнее этого были только ужас и стыд, терзающие Литу как два оголодавших зверя.
Нет, не должны люди видеть, как девоптица становится слабым человеком. Она может выходить к ним сама, если захочет, гордо подняв голову, когда боль и неловкость исчезнут. Но уязвимая, страдающая девоптица зрелище, не предназначенное никому.
Не смотрите! попросила она. Вместо яростного крика из горла вырвался сдавленный писк.
Ивлад наконец-то справился с испуганным конём, развернул его к Лите и теперь гарцевал на месте, не решаясь приблизиться. Вьюга заметил, что они отстали, и возвратился назад.
Что стряслось?
От звука его голоса Лите стало ещё хуже. Он не сделал ей ничего плохого пока не сделал, но в голове, и так гудящей от боли и ужаса, громыхнули обрывки воспоминаний, алые и чёрные, как окровавленные повязки, которые ей меняли на постоялых дворах.
Дружина Ружана: множество громогласных мужчин, смеющихся и бросающих в сторону Литы дикие взгляды.
Сам старший царевич, резкий, непредсказуемый, который постоянно норовил лишний раз дотронуться или сесть так близко, что их тела соприкасались.
Незнакомые люди, обступающие её в деревнях со всех сторон так тесно, что становилось труднее дышать.
Их возгласы: «Чудо! Чудовище!»
Чьи-то руки, сжимающие её крылья.