Ты лишь пожимаешь плечом.
Не я довел его до такого состояния. И не я его покалечил. Меня он не боится. Он боится тебя. Интересно, почему?
Судорожный комок скатывается по напряженному горлу отца. Упрямо поджимает губы, потом, словно придумав объяснение: Ты ребенок, такой же, как он. Поэтому он не воспринимает тебя, как угрозу. А ко взрослым он еще не привык. Слишком долго жил один.
Один?
Мы с Тито нашли его в подвале сгоревшего дома. Его семья погибла в пожаре, наверное, около года назад, а он, вот чудом уцелел.
Тогда откуда на нем эти синяки? А раны? Я видел, что у него со спиной.
Отец нахмурился. Мышцы лица дрогнули, глаза на секунду метнулись в сторону.
Не знаюНаверное, где-то сам случайно покалечился
Сам?
ДаСам Может, упал и обо что-то поцарапался Не знаю, вдруг резко поворачивается к тебе, с выражением беспомощного доверия и мольбы: Ладно, Рамин, давай не сейчас. Послушай, если Сани тебя не боится, сможешь вытащить его оттуда? ПожалуйстаОн не должен сидеть там. Я хочу ему помочь, ноты видишь, он меня не подпускает. Просто залезь и вытащи его. А там уж отведем его в дом, он позавтракает, согреется может, начнет понемногу отходить и привыкать.
Ты мужественно терпишь на себе этот взгляд фальшь милости, слишком уж быстро сменившей гневНи слова не говоришь, только вздохнув, возвращаешься к гроту, заглядываешь внутрь
Братик сидит все там же, прижавшись бочком к каменистой стене, в оборонительный позе готовый драться, кусаться, отбиваться. Впрочем, увидев, что это ты, чуть расслабляется: враждебность на его лице уступает место сомнению. Поблескивающие во мраке лазурные глазенки изучают тебя, словно выпытывая, осмелишься ли ты снова предать его или спасешь, защитишь.
И что тут делать? Вытаскивать его силой? Нет, не вариант. И опустившись на колени у края лаза ты, как и отец, лишь протягиваешь руку.
Нельзя вечно прятаться, chaq, тихо заговариваешь ты, Не показывай никому, что ты загнан в угол. Не убегай и не прячься. Ходи гордо и открыто, а если на тебя нападают дерись до победы.
Сани продолжает недоверчиво хмуриться, все еще гадая о твоих намерениях, тянется ручкой к очередному лежащему рядом камню. Берет его, но не кидает.
Чуть помедлив, ты продолжаешь:
Я всегда мечтал о брате, chaq. Я всю жизнь тебя ждал, и готов еще просидеть так сколько угодно, ожидая твоего решения. Ты, конечно, можешь бросить камень и в меня, и только тогда я уйду. Уйду насовсем. Но еще ты можешь взять меня за руку, и тогда мы пойдем вместе и будем драться со всеми врагами вместе. Понимаешь? Решать тебе.
Договорив это, ты закрываешь глаза. Закрываешь их, чтобы не видеть, как брат приподнял камень, как метится в тебя.
Думаешь, он понял хоть слово из того, что ты ему сказал? раздается за твоей спиной скептический голос отца, Рамин, я думаю, он не понимает нашу речь.
Не понимает речь? Нет, ты в это не веришь. И даже если не понимать слова, нельзя просто нельзя не понять жест протянутой братской руки.
Затаив дыхание, ты ждешь его решения. «Рука или камень? Рука или камень?» гадаешь ты, «Рука или камень?» похоже на какую-то дурацкую детскую считалку: «Рука или камень?». Ты не открываешь глаза. «Рука или камень?»Если камень, ты не будешь уворачиваться. Ты примешь полную силу этого удара, а потом встанешь, и заставишь себя уйти. Навсегда. Не думая, не сомневаясь, не размышляя над тем, что дальше, не питая себя иллюзиями альтернативы и не оставляя себе пути назад. Потому что камень. Но если рука
А ты, chaq? шепчешь, не открывая глаз, Ты когда-нибудь мечтал о настоящем брате?
если рука Если не брошенный камень, а рука Рука в руке рука об руку, всегда и во всем Жди. Не смей на это надеяться. Просто жди. Решение за ним.
Был ли ты счастлив в детстве? Испытывал ли ты, будучи ребенком, по-настоящему всепоглощающую радость? Вряд ли Бесконечная череда монотонно одиноких дней апатично делилась тобой на более удачные и менее удачные вот и все. Ни полноценной радости, ни удушающего разочарования. Дни знойных солнцепеков и дни непрекращающихся дождей, дни успешной охоты и дни, когда ты возвращался в свой пустой дом с пустыми руками, дни, когда книги, что ты читал, раскрывали перед тобой свою мудрость, и дни, когда ты не видел в них ничего помимо нагромождения витиеватых пустых слов вcе эти дни были окрашены для тебя в единый мутный и невнятный цвет. Не было веских причин будить душу, не было повода требовать от нее эмоций.
Нет, конечно, были и другие дни дни, когда родители возвращались домой. Особенно мама. Вот, пожалуй, тогда, что-то вспыхивало в тебе, вызывая смех и потребность броситься в ее объятия, чувствовать ее теплые руки, а по вечерам, затаив дыхание, слушать ее рассказы, ее твердый спокойный голос, неизменно предвещавший загадочную и великую победу. Но, как можно было назвать счастьем это мимолетное и скоротечное свидание? Как можно было по-настоящему радоваться этой хрупкой близости, когда каждый раз ты точно знал ее срок. Два дня, неделя, месяц максимум, а потом все равно и снова неизбежное одиночество и тусклый безнадежный цвет безликих будней, на которые крошилась твоя жизнь. Счастье Если оно и существовало, то могло быть лишь чем-то неделимо цельным, бесконечным и безупречным в своей надежности. Именно таким.
И именно таким ты принял его, когда, не открывая глаз, почувствовал холодные тонкие пальчики брата, обхватившие твою ладонь
Часть 2
I
Ты поедешь с нами.
Так сказал мне Рамин, и я все еще пытаюсь вспомнить, была ли это просьба, или вопрос? Или приказ? Кажется, я совсем разучилась видеть оттенки интонации, нюансы тона, раз не могу отличить мольбу от повеления, особенно, когда разговариваю с ним. Как бы там ни было, я согласилась (или повиновалась?). И теперь совсем не понимаю, зачем я здесь. Я лишняя в этом театре одного актера и одного режиссера, я не участвую в их спектакле. Или я понадобилась им в качестве зрителя? Остается только гадать, наблюдать, слушать.
Я подстроил так, чтобы они все оказались сегодня здесь, шепчет Рамин, опустив голову, Так тебе будет проще
Столик у стены, шепчет Рамин, кротко кивнув в указанную сторону, за ним трое. Все работают на шахте. Тот, что в красной рубашке Эльвадо Ратос в этой группе он лидер. Равняйся на него. Дважды пытался организовать забастовку, за что его едва не уволили. Двое других Кастиньо Аросо и Андреас Монто его приятели. Пойдут за ним куда угодно.
Двое за столиком у окна. Педро Савиль и Пауло Дарэмо, шепчет Рамин, рассматривая лопающиеся пивные пузырьки в своем стакане, Пионы с плантаций. Из тех, кто на своей шкуре испытали и кнут гринго, и кнут местных шишек. Пришли к выводу, что разницы нет.
Трое за стойкой бара, шепчет Рамин, сдувая пену с поверхности, из них особо обрати внимание на того, что слева Хуамбо Ратего. Раньше у него было другое имя. Десять лет назад устроил взрыв на одной из веток осьминога. Из тюрьмы сбежал. Сейчас работает на заводе. От своих идей не отказался.
По центру Лучио Альмар, шепчет Рамин, поднося стакан к губам и делая небольшой глоток, Бывший председатель подпольной ячейки компартии.
Бывший? подозрительно переспрашивает Алессандро.
Разочаровался в их бездействии. Ушел.
Ясно.
Индеец справа, шепчет Рамин, опускает стакан и едва заметно улыбается уголком рта, Чиченьо Кхотуко.
Алессандро удивленно расширяет глаза, быстро оборачивается разпотом еще раз
Помню, тихо говорит он, Прыткий малый. Но он тогда не пошел с нами, почему ты думаешь что сейчас
Тогда у него были больные родители. Он не мог уйти. Сейчас он один, уставившись на Сани, -Все? Готов?
Нет. Ты пропустил. Человек в углу. Сидит один за столиком. Много пьет.
Доминьо Радригес, шепчет Рамин и отворачивается, Потерял сына. Мальчику срочно требовалась дорогостоящая операция. Денег он накопить не сумел. Решил украсть. Его арестовали. Отсидел два года. Вышел несколько дней назад. Я видел его на кладбище.
Выведи его. Он нам не подходит.
Почему?
Слишком много пьет.
Отговорка.
Слишком подавлен.
Как и все здесь. Иди. Начинай. Если он подсядет, значит, наш. Если нет проблем от него не будет.
Помедлив немного, Сани покорно кивает. Встает.
Оставшись с Рамином, я молча наблюдаю, как он подсаживается за столик к тем трем мужчинам. Их изнеможенные серые лица лица рабочих, высушенные после 13-ти часовой смены, лица, покрытые слоем въевшейся в поры угольной пыли, лица маски, застывшие в мертвом равнодушии, лица людей, которым нечего терять, ибо он уже всего лишились, лица людей подходящих Ленивый взгляд их слезящихся глаз, замутненный усталостью и алкоголем, медленно подымается на незваного гостя, выражая невнятное удивление и приглушенное беспокойство, скрытые за завесой раздражения. Кажется, они воспринимают Алессандро, как нечто непонятное и неуместное, как нечто мозолящее глаза вопиющей своей нелепостью.