Мальчик будто и вовсе его не слышит перевернулся на бок, не открывая глаз, брыкается, отбивается, царапается. Да так неистово, с таким безумным отчаянием! Стремительный поток ручья срывает вьющиеся кровавые нити с его ран, оплескивает фарфоровое личико, попадает в ноздри, в приоткрывшийся от учащенного судорожного дыхания ротик он фыркает, покашливает, отплевывается, но все равно продолжает биться. Вот в грудь Хакобо ударяет острая бурая от синяков и ссадин коленка, и тут же крошечная ладошка проскальзывает зубцами поломанных ногтей по его щеке. Ухватить бы эти верткие лапки, сдавить, угомонить, прижать к себе, обнять обнять крепко, тепло, чтобы понял, что он не враг и не злодей, что он хочет лишь помочь ему. Что он его любит. Да, именно теперь любит! Но, господи, как нужно дотронуться до него, чтобы не сломать?!
Хакобо, отступись, умоляю, лепечет позади него Тито, отпусти его. Разве не видишь, он тебя боится.
Я просто хочу
Оставь. Ты только хуже делаешь. Пусть пусть самОн все равно далеко не сможет убежать. Но дай ему осознать, что он в безопасности и на свободе.
Нехотя, индеец все-таки отпускает ребенка, чуть отодвигается в сторону.
Откуда в нем столько силы, задумчиво шепчет он, потирая царапины на лице, и не сводя изумленных глаз с пытающегося отдышаться мальчонки.
Увы, это не сила, Хакобо, его спутник присаживается рядом на корточки, Силы в нем давно иссякли. Страх, боль и ярость Что угодно, но только не сила.
Но дерется он
Дерется не за жизнь, а на смерть. Взгляни, еще немного, и у него бы просто лопнуло сердечко
А ведь и правда: припал на четвереньки, а как дышит! Будто загнанный зверек. От каждого вдоха грудная клетка вздувается так, что, кажется, его ребрышки вот-вот прорвут эту тонкую, едва ли не прозрачную кожу. Смотреть на него больно и страшно Но и отвернуться невозможно. Бедное дитя!
Но, вот, вроде, начал потихоньку успокаиватьсяНепроизвольно заваливается на бок, и чуть склонив голову, подставляет приоткрытый ротик к струящейся под ним воде все не может напиться Снова делает робкую попытку приоткрыть глаза, и тут же хриплый вскрик, нисходящий в протяжный стон. Заслоняет лицо одной рукой, а другой начинает поспешно шарить вокруг себя, словно пытаясь что-то нащупать.
Что он ищет? недоумевает Хакобо.
Тито покачивает головой: Кажется, догадываюсь потом поднимается, медленно подходит к ребенку. Тот настораживается, заслышав рядом хлюпающие по воде шаги, напрягается, будто снова готовясь к схватке, дрожит, пробует отползти назад, но, упершись разодранной спинкой в торчащий из воды валун, шикает от боли, замирает, еще плотнее сжимает веки.
Ты это потерял, малыш? Тито извлекает из кармана тот грязный черный лоскут, которым недавно было стянуто лицо ребенка, и осторожно опускает на упиравшиеся в камни ладошки. В ту же секунду мальчик хватает тряпку, быстрыми, но неуклюже скованными из-за травм движениями накрывает ею глаза, закручивает на затылке узел, и снова принимает ту же оборонительную позу.
Все все. Не бойся, маленький, не трону. Ухожу.
Тито возвращается обратно к индейцу.
Ты совсем сдурел?! гневно шепчет Хакобо, Что все это значит?!
Похоже, он сам себе повязывал глаза, мрачно поясняет Тито.
Что? Зачем?
Профессор пожимает плечом: Не знаю Может, этот псих его приучил, а может, чтобы уберечь Понял, как они бесят его мучителя и вот, догадался.
Это атрибут пленника, идиот! Он ему больше не нужен! Я не хочу, чтобы он когда-либо снова надевал эту гадость! Хакобо подрывается было к мальчику, чтобы снова стащить с его глаз эту чертову тряпку стащить раз и навсегда, но Тито придерживает его за руку.
СтойНе трогай. Малыш черт знает, сколько времени провел в подвале. Единственный свет, что он видел, был тот из люка, и означать он мог лишь одно его снова идут мучить и бить. Дай ему привыкнуть. Постепенно. Если ему так спокойнее, то пусть. Да и глазам еще нужно время, чтобы адаптироваться. Яркие солнечные лучи не лучший вариант.
Индеец тяжело вздыхает. Снова с горечью смотрит на этого крошечного несчастного человечка, съежившегося не то от страха, не то от холода меж гладких влажных камней. Его и без того невыносимо бледная кожа в прогалинах темных гематом теперь отливает каким-то голубоватым цветом, дыбится мурашками мелкой дрожи, сгоняющими ледяные капли по покатым канальцам межребрия. Взлохмаченная белокурая головка неуверенно покачивается на шее из стороны в сторону, словно бутон цветка слишком большой и тяжелый для столь тонкого и хрупкого стебелька.
Ладно Все равно надо выманить его из воды. Он уже весь продрог.
Только осторожней.
Хакобо приближается к ребенку на пару шагов. Замечает как рука мальчика, скользнув вниз, захватывает небольшой булыжник Еще шаг. Рука приподнимается, готовясь метнуть в него камень
Не бойся. Я тебя не трону Все хорошо мягко заговаривает он, Я хочу помочь.
Рука с камнем не опускается. Предплечье округляется крошечным холмиком напрягшейся мышцы.
Ты в безопасности. Не нужно меня бояться, сынок
До него вдруг доходит, что, называя мальчика «сынок», он даже не потрудился узнать его имя. А ведь, может, с этого и надо было начать? С этого простого, доверительного:
Скажи, милый, как тебя зовут?
Мальчик молчит.
Ты помнишь свое имя?
Мальчик молчит.
Ты говоришь по-испански? Понимаешь меня?
Молчит.
Он выжидает. Никакой реакции.
Ты можешь говорить?
Тишина.
Нет?
Тишина.
Кивни, если хотя бы понимаешь.
Ничего. Малыш не собирается ни говорить, ни как-либо еще отзываться. Даже наоборот, как ему показалось, еще плотнее поджимает синеватые губки.
Индеец растерянно поворачивается к своему другу, в поисках поддержки и совета.
Ты на их языке хоть какие-нибудь слова знаешь? Может, попробуешь на нем спросить? предлагает Тито.
Язык гринго? Терпеть его не могу.
Потерпишь. Если что-то знаешь, попробуй спросить на нем.
А ты сам? Ты, ведь
Хок, ты вызвался заменить ему отца. Так, давай!
Индеец задумывается, тормоша память в поисках нужных звукосочетаний.
Отс Ёр нэйм? 1 наконец выдавливает он.
И снова никакого ответа. Ни намека на понимание. Нет, постой Ему показалось, или бледное личико малыша, действительно, чуть подернулось, словно в ухмылке? Впрочем, рано радоваться причина подобной реакции скорее в кружащейся возле его ротика мошкаре, а вовсе не в этом уродливом нагромождении звуков. Но он все равно продолжает:
Ай хэлп. Ноу харм. Ю сэйф.2
Молчит.
Бой, кам хир. Ю сэйф.3
Айм йо френдйо папа. Кам хир4
Нет. Бесполезно.
Он ничего не понимает, разочарованно покачивает головой Хакобо, обращаясь к Тито, Или, может быть, глухонемой.
Не глухой точно. А вот немой ли он, или не понимаетА может, просто не желает говорить с тобой, пожимает плечами.
Что ты хочешь сказать? Думаешь, он внезапная мысль врывается в его сознание, вздымая вихри противоречивых, невнятных чувств. Страх, жалость, вина, боль, отчаяние, стыд, раскаяние голосят, вопят, многозвучно громыхают внутри него, будто какофония бессвязных нот, выбиваемая из клавиш рояля пальцами безумца, Думаешь, он помнит, что я
Кто знает, что он помнит, а что нет? перебивает профессор, Кто знает, что сейчас творится в его головке, Хок?
Индеец закрывает глаза, пытаясь успокоиться. Легкий удар по лодыжке заставляет его вздрогнуть. Мальчик все-таки бросил камень. Не сильно нет откуда у него силы? Так, слегка задел. Но, видно решив, что враг поражен, предпринимает новую попытку бежать. И снова неудача снова ножки подкашиваются. Плюхается плашмя, распластавшись на сырой траве, утыкается личиком в густую зелень, топя в ней шквал мучительных, душераздирающих стонов.
Все. Хватит выдыхает Хакобо, потянувшись к валявшемуся на земле пончо.
Не надо! Не делай этого! вскрикивает Тито, но уже поздно.
В долю секунды индеец подлетает к мальчику, накрывает его, будто пойманного мотылька, ловко и крепко, укутывает, зажимает Хрупкое стянутое тельце в его руках порывисто дергается, прогибается, извивается, из-под спеленавшей его с головой ткани продолжают доноситься все те же жуткие стоны, постепенно переходящие в сдавленное мычание.
А потом, вдруг, разом утихает, расслабляется, становится неестественно мягким, податливым. Хакобо аккуратно сдвигает эту «смирительную рубашку», полностью открывая его личико.
Нет Нет господи! Я же ничего не сделал я просто хотел придержать Сынок, не надо Дыши, умоляю! испуганно причитает он, легонько похлопывая бесчувственные щеки.
Профессор уже тут как тут. Поспешно прижимает два пальца к шее ребенка. Стоит так какое-то время, хмурясь.
Что с ним?! Говори!
Ему поесть нужно, мрачно заключает Тито, поехали, пока он еще жив.
Долгое время они ехали молча. Плелись шагом, поскольку мало того, что Хакобо приходилось держать ребенка, да еще держать его нужно было так, чтобы не повредить и без того покалеченную спину. Периодически он боязливо дотрагивался пальцами до бледной шейки, или сжимал спичечное запястье, чтобы убедиться, что сердце бедняжки еще трепещет. Да, оно трепыхалось: слабо, тихо, медленно, словно едва заметное колыхание океана в штиль.