Что? Я не расслышал.
Он повторил. И снова без единого звука.
Ты лишь пожал плечом:
Ладно. Мы еще научимся понимать друг друга.
Скрипнула дверь это отец, расседлав лошадь, вошел в комнату, и, встрепенувшись, братик в тот же миг мышкой шмыгнул под стол, забился в самый уголКак обжигающе холодно сверкали оттуда его округленные страхом глазенки, как пристально и неотрывно следил он за каждым отцовским движением! Тогда Сани еще боялся папы. Он многого боялся. Нужно было что-то делать. Не жалеть жалость это унижение, а помочь. Не щадить пощада это признание своего превосходства, а спасти. Ты это понималВ отличие от отца, ты понимал, придется быть жестким. Самого коробило от того, что приходилось делать и говорить в тот самый первый день, но так было нужно.
Рамин, оставь! Не дави на него. Он не выйдет к нам, пока не привыкнет, хоть и голоден, с горечью сказал отец, разливая по чашкам разогретую похлебку, иди, поставь ему тарелку туда, под стол и отойди подальше.
Нет. Мой брат не собака, чтобы питаться с пола. Захочет есть, сам вылезет, категорично заявил ты.
Он пока не сделает этого. Разве не видишь, как он боится!
Это его проблемы. И его решение. Что сильнее голод или страх?
Рамин, он уже несколько дней не ел и пережил такое, что даже трудно представить! настаивал отец, Посмотри, в каком он состоянии! Видишь же, как он дрожит?
Выползет оттуда и поест. А если предпочтет и дальше сидеть там, вжавшись в угол и трясясь от страха, то умрет с голоду.
Как ты можешь быть таким жестоким?! Не смей с ним так обращаться!
Я обращаюсь с ним, как с человеком, и хочу, чтобы он вел себя, как человек, а не как затравленное животное. И я не буду потакать его страхам.
А когда отец, махнув рукой, все-таки сам понес тарелку под стол малышуКак же это тебя взбесило! Как вскипело в крови! Грубо отобрал, поставил обратно наверх, на столешницу и тут же, не успев и слова произнести, получил от отца увесистую оплеуху.
Ладно прошептал ты, потирая горящую щеку, Раз он будет есть с пола, как животное, так, может, пусть и спит на улице?! Нечего диким зверям делать в доме!
Ты сказал это, зная, что снова получишь пощечину. Ты сказал это специально отцу, даже не подозревая, что твой братишка все понимал. Каково же было твое удивление, когда посередь ночи, после того как беспокойно ворочавшийся на своем топчане отец, наконец, задремал, маленький дикарь выполз из-под стола и, придерживаясь за стену, поплелся прочь из дома. Ты выждал минут 15, решив, что мальчик просто вышел по нужде. Но тот все не возвращался. Тогда, накинув куртку, ты отправился следом за ним. Озноб пробрал до кости, как только ты вышел на улицу, протяжно завывал ветер, и моросил мелкий дождь, похожий на сыпавшиеся с небес миллиарды ледяных игл. По крошечным следам босых ступней, оставленным в отсыревшей почве, которые, впрочем, вскоре превратились в бороздки от коленок и отпечатки ладошек, ты быстро нашел АлессандроБратик как раз дополз до обрыва, и замер, съежившись на самом краю: полураздетый, в одних подранных брючках, которые едва держались на его трясущемся от холода костлявом теле. Что-то щемящее и пугающее было в его облике, что-то потустороннее и неподвластное отражалось в его заворожено наблюдающих за всполохами зарницы глазах.
Ты чего здесь? Пошли в дом, тихо проговорил ты, приближаясь к нему. Настойчиво потянул Сани за руку. Тот резко выдернулся, чуть отполз в сторону.
Да ладно тебе Зачем себя так ведешь? Себе ведь хуже делаешь.
Малыш проигнорировал твои слова. Или не понял?
Нет, все он понял Все.
Это из-за того, что я тогда сказал? Собираешься теперь ночевать на улице? догадался ты.
Сани опять не ответил. Даже не кивнул. Но этот гордый обиженный взгляд, которым мальчик наградил тебя, был красноречивее любых слов.
И ты думаешь, я оставлю тебя здесь одного? сел рядом с ним, Ну уж нет. Мы теперь братья. Значит, либо мы оба люди, либо оба звери. По-другому никак.
Ты стащил с себя куртку, накинул ее на дрожащие плечики Сани.
Аметистово-лиловые вспышки опаляли облака, словно крылья бабочек, отчаянно бьющиеся изнутри о тугую сеть паутинного кокона, и крался к пойманной добыче гигантский невидимый паук, нисходя голодным раскатистым рыком грома. Над долиной, над лесом, над вершинами гор полыхала эта жестокая небесная баталия, окроплявшая землю бесцветной ледяной кровью. И еще долго вы сидели рядом друг с другом: неподвижные, безмолвные, зачарованные А потом белый малыш придвинулся, прислонился к тебе, доверительно прижав головку к твоему плечу. Его дыхание было ровным, медленным, убаюкивающим «Все позади, chaq. Теперь мы вместе. По-другому никак. Отдыхай» прошептал ты, подхватывая брата на руки
IV
Мы стали убийцами вот в чем все дело. Вот главная перемена, произошедшая со всеми нами. И пусть для Алессандро и Рамина убийства, как оказалось, уже давно стали делом привычным. И пусть для меня, Анхеля и Тересы ты бойня была не первой человеческой кровью на наших руках и совести, но именно произошедшее в «Континентале» знаменовал наше окончательное и необратимое превращение в убийц: коварных, расчетливых и беспощадных.
Это произошло неделю назадА кажется, будто вчера
Я сидела на заборе на углу 5-ой авениды. Взбитая копна волос, платье, обнажающее правое плечо, и грозящее вот-вот сползи еще ниже, широкий пояс, ярко разукрашенные губы моя маскировка. В таком виде и на этом месте у меня было две проблемы: местные девицы, которые завидев новое лицо, хотели поближе познакомиться и поскорее избавится от конкурентки, отбивающей клиентов, и сами клиенты, которые, завидев новое лицо, тоже жаждали поскорее познакомиться и увидеть не только лицо. Я как раз пыталась вежливо отказать одному из них, когда, наконец, подъехал Сани. Черный гостиничный Форд, сверкающий свежей полировкой, дорогой бежевый костюм тройка, трость, очки в толстой оправе, накладная седая борода под цвет выбивающимся из-под шляпы серебристым локонам парика и приклеенным густым бровям его маскировка. Он засунул себе под одежду подушку, превратившую его тощее тело в фигуру добротного аристократишки. Трансформации подверглись даже ладони, розовеющие из белоснежных манжеток сорочки их он специально держал часами в отваре каких-то трав, из-за чего те опухали, раздувались, становясь похожими на те руки, которые в жизни не поднимали ничего тяжелее папки с документами. Немного смущало и выбивалось из этого образа его узкое худое лицоВпрочем, почти все оно было скрыто за очками, шляпой, пышной бородой и усами. Я бы, наверное, сама никогда его не узнала, если бы это перевоплощение не происходило прямо на моих глазах за два дня до этого, когда Рамин решил подослать своего брата в «Континенталь» под видом английского бизнесмена. Или это была идея Алессандро? Черт их теперь пойметВот мой образ и подобный способ встречи, точно придумал Рамин, даже не скрывая полученное от этого удовольствие.
Не обращая внимания на торговавшегося со мной клерка, Сани подошел, встал рядом, облокотившись на забор, и выставив на всеобщее обозрение свое накладное пузо.
Сколько стоишь, красавица? спросил он, фальшиво хриплым голосом старика.
Дорого, холодно ответила я, украдкой содрогаясь и не глядя.
Эй, Сеньор, я первый к ней подошел, стал возмущаться назойливый клерк.
Удостоив его лишь беглым презрительным взглядом, поверх толстой оправы очков, Алессандро снова обратился ко мне:
Сколько бы ни дал тебе этот человек, я готов заплатить вдвое больше.
Я засмеялась.
И вы оба меня недооцениваете, Сеньоры!
Тогда Сани взял мою руку в свою, красноватую мягкую и водянистую, поднес к губам, поцеловал:
Даю тебе пятьдесят, красавица, прошептал он, чуть оторвавшись.
Маловато будет.
Пятьдесят только за это, а за это еще сто, с этими словами, он прильнул к моей шее, покалывая голое плечо искусственной бородой, Только представь, сколько ты получишь за все
Не прерывая его бесстыдных ласк, я повернулась лицом к клерку, улыбнулась:
Простите, сеньор, сегодня, явно, не Ваш день. Приходите в другой раз, когда сможете быть столь же щедрыми.
Пробормотав какое-то грубое ругательство в мой адрес, обделенный клерк поплелся дальше, и я почувствовала, как при этом пухлая рука Алессандро гневно сдавила мою ладонь.
Пошли отсюда, тихо сказал он, потянув меня к машине. Я не стала сопротивляться.
Мы расположились на просторном заднем сиденье, так, словно это был крошечный стульчик, на котором нам нужно было уместиться вдвоем.
В Континенталь и поскорее, скомандовал Сани водителю, молодому мулату, облаченному в фирменную серебристо-красную форму отеля. Тот понимающе кивнул, смерил меня оценивающим взглядом, завел двигатель, тронулся.
Губы Алессандро снова обжигали мне плечо, шею, щеку, шептали мне на ухо
«Как тебя зовут, красавица?» шептали они.
«Миранда» отвечала я.
«Миранда Ты веришь в любовь с первого взгляда?» шептали они, а я, продолжая играть свою роль, заливалась развязным полупьяным хохотом, словно он говорил мне какие-то слащавые пошлости.
«А Вы?» спрашивала я сквозь смех, «Вы сами как считаете?»