Ирландский поэтарх - Йейтс Уильям Батлер 2 стр.

Произнесу молитву от души тебе.
Спи спокойно сын мой Мойша,
не ворочайся и не плачь во сне,
пока стынет твоя утренняя каша.
Пусть сумерки гуще и держат,
в страхе всех до утра.
Мать живёт всегда с надеждой,
выспаться пока Луна полна.
Молю, чтоб призрак не стеречь,
я верю в них, с кем такое не бывает.
Пусть дьявол всюду с нами есть,
хотят убить, об этом кто-то знает.
В его высокомерных поступках,
что ожидают в грядущие дни,
ненависть теряется в бухтах,
сведи к нулю это, просто сведи.
Ведь ты можешь сделать всё,
просто так не гаснут свечи.
Утром пой, когда уже светло,
хоть не хватает внятной речи.
Скажу простую заповедь скорей,
никогда не плачь у женщин на колене.
Это худший позор плоти и костей,
наберись доступного терпения.
Священные Писания не лгут,
когда слуги твоего врага,
по городу везде бегут,
то это мужчина и женщина.
Иди, минуя бедность и богатство,
через горы, равнины, по морю.
Защищайся, пока есть опасность.
С человеческой к тебе любовью.

I. FATHER AND CHILD

SHE hears me strike the board and say
That she is under ban
Of all good men and women,
Being mentioned with a man
That has the worst of all bad names;
And thereupon replies
That his hair is beautiful,
Cold as the March wind his eyes.

II. BEFORE THE WORLD WAS MADE

IF I make the lashes dark
And the eyes more bright
And the lips more scarlet,
Or ask if all be right
From mirror after mirror,
No vanitys displayed:
Im looking for the face I had
Before the world was made.
What if I look upon a man
As though on my beloved,
And my blood be cold the while
And my heart unmoved?
Why should he think me cruel
Or that he is betrayed?
Id have him love the thing that was
Before the world was made.
III. A FIRST CONFESSION

I ADMIT the briar
Entangled in my hair
Did not injure me;
My blenching and trembling,
Nothing but dissembling,
Nothing but coquetry.
I long for truth, and yet
I cannot stay from that
My better self disowns,
For a mans attention
Brings such satisfaction
To the craving in my bones.
Brightness that I pull back
From the Zodiac,
Why those questioning eyes
That are fixed upon me?
What can they do but shun me
If empty night replies?

IV. HER TRIUMPH

I DID the dragons will until you came
Because I had fancied love a casual
Improvisation, or a settled game
That followed if I let the kerchief fall:
Those deeds were best that gave the minute wings
And heavenly music if they gave it wit;
And then you stood among the dragon-rings.
I mocked, being crazy, but you mastered it
And broke the chain and set my ankles free,
Saint George or else a pagan Perseus;
And now we stare astonished at the sea,
And a miraculous strange bird shrieks at us.

V. CONSOLATION

O BUT there is wisdom
In what the sages said;
But stretch that body for a while
And lay down that head
Till I have told the sages
Where man is comforted.
How could passion run so deep
Had I never thought
That the crime of being born
Blackens all our lot?
But where the crimes committed
The crime can be forgot.

VI. CHOSEN

THE lot of love is chosen. I learnt that much
Struggling for an image on the track
Of the whirling Zodiac.
Scarce did he my body touch,
Scarce sank he from the west
Or found a subterranean rest
On the maternal midnight of my breast
Before I had marked him on his northern way,
And seemed to stand although in bed I lay.
I struggled with the horror of daybreak,
I chose it for my lot! If questioned on
My utmost pleasure with a man
By some new-married bride, I take
That stillness for a theme
Where his heart my heart did seem
And both adrift on the miraculous stream
Where  wrote a learned astrologer 
The Zodiac is changed into a sphere.

VII. PARTING

i {He.} Dear, I must be gone
While night Shuts the eyes
Of the household spies;
That song announces dawn.
i {She.} No, nights bird and loves
Bids all true lovers rest,
While his loud song reproves
The murderous stealth of day.
i {He.} Daylight already flies
From mountain crest to crest
i {She.} That light is from the moon.
i {He.} That bird
i {She.} Let him sing on,
I offer to loves play
My dark declivities.

VIII. HER VISION IN THE WOOD

DRY timber under that rich foliage,
At wine-dark midnight in the sacred wood,
Too old for a mans love I stood in rage
Imagining men. Imagining that I could
A greater with a lesser pang assuage
Or but to find if withered vein ran blood,
I tore my body that its wine might cover
Whatever could recall the lip of lover.
And after that I held my fingers up,
Stared at the wine-dark nail, or dark that ran
Down every withered finger from the top;
But the dark changed to red, and torches shone,
And deafening music shook the leaves; a troop
Shouldered a litter with a wounded man,
Or smote upon the string and to the sound
Sang of the beast that gave the fatal wound.
All stately women moving to a song
With loosened hair or foreheads grief-distraught,
It seemed a Quattrocento painters throng,
A thoughtless image of Mantegnas thought 
Why should they think that are for ever young?
Till suddenly in griefs contagion caught,
I stared upon his blood-bedabbled breast
And sang my malediction with the rest.
That thing all blood and mire, that beast-torn wreck,
Half turned and fixed a glazing eye on mine,
And, though loves bitter-sweet had all come back,
Those bodies from a picture or a coin
Nor saw my body fall nor heard it shriek,
Nor knew, drunken with singing as with wine,
That they had brought no fabulous symbol there
But my hearts victim and its torturer.

IX. A LAST CONFESSION

WHAT lively lad most pleasured me
Of all that with me lay?
I answer that I gave my soul
And loved in misery,
But had great pleasure with a lad
That I loved bodily.
Flinging from his arms I laughed
To think his passion such
He fancied that I gave a soul
Did but our bodies touch,
And laughed upon his breast to think
Beast gave beast as much.
I gave what other women gave
«That stepped out of their clothes.
But when this soul, its body off,
Naked to naked goes,
He it has found shall find therein
What none other knows,
And give his own and take his own
And rule in his own right;
And though it loved in misery
Close and cling so tight,
Theres not a bird of day that dare
Extinguish that delight.

X. MEETING

HIDDEN by old age awhile
In maskers cloak and hood,
Each hating what the other loved,
Face to face we stood:
«That I have met with such,» said he,
«Bodes me little good.»
«Let others boast their fill,» said I,
«But never dare to boast
That such as I had such a man
For lover in the past;
Say that of living men I hate
Such a man the most.»
«A loonyd boast of such a love,»
He in his rage declared:
But such as he for such as me 
Could we both discard
This beggarly habiliment 
Had found a sweeter word.

XI. FROM THE «ANTIGONE»

OVERCOME  O bitter sweetness,
Inhabitant of the soft cheek of a girl 
The rich man and his affairs,
The fat flocks and the fields fatness,
Mariners, rough harvesters;
Overcome Gods upon Parnassus;
Overcome the Empyrean; hurl
Heaven and Earth out of their places,
That in the Same calamity
Brother and brother, friend and friend,
Family and family,
City and city may contend,
By that great glory driven wild.
Pray I will and sing I must,
And yet I weep  Oedipus child
Descends into the loveless dust.

I. ОТЕЦ И РЕБЕНОК

Она слышит шум, как мы говорим,
что под запретом находится она.
Из всех хороших женщин и мужчин,
мужчину выбирают навсегда.
У него худшее из всех имен.
Она на это просто отвечает,
что у него красивый баритон
и в глазах его холод обитает.

II. ДО СОЗДАНИЯ МИРА

Она сделает темней ресницы,
глаза поярче наведёт,
губы алые, как у блудницы,
всё в порядке, идёт вперёд.
В зеркалах образ застынет,
без тщеславия он будет опознан,
найдётся лицо, что не сгинет,
после того, как мир был создан.
Вдруг посмотрю я на мужчину,
словно на любимую свою,
кровь моя никогда не остынет,
а сердце ёкнет, его люблю.
Он считает меня жестоким,
думает, единственный кумир.
Я хочу, чтоб он был одиноким,
до того, как был создан мир.
III. ПЕРВАЯ ИСПОВЕДЬ

Допускаю, вдруг шиповник
запутался в моих волосах,
но не травмировал терновник,
пульсировала кровь в висках.
Нет ничего, лишь лицемерие,
да кокетство среди дам.
Жажда правды и доверия,
за это я вам всё отдам.
Я готов на самоотречение
и для мужского внимания.
Это даст удовлетворение,
моему телу и сознанию.
Я уберу яркость с Зодиака
и не поверю своим глазам.
На мне есть отпечаток знака,
пустая ночь ответит небесам.

IV. ЕЁ ТРИУМФ

Я был драконом, пока ты не явилась,
ведь я любовь случайную встречал.
Импровизировал, играл на милость
и твоему платку упасть не позволял.
В лучшее время, минутные крылья,
поднимали страсть до самых вершин.
Кольца дракона придавали мне силы.
Я был сумасшедшим, оставаясь один.
Освободился, цепи разорвал, оковы,
как Персей и Георгий Святой.
Мы с удивлением смотрели на море,
там птица кричала над волной.
V. УТЕШЕНИЕ

Мудрость, это и есть утешение,
так мудрецы говорили без откровения,
пока тело живёт во времени,
голова хочет ласки прикосновения.
Вот от чего человек утешается,
а страсть становится глубокой,
а преступления совершаются,
не думайте о них, они жестоки.

VI. ИЗБРАННЫЙ

Выпал жребий для любви.
Я уже много познал однако.
Вышел имидж на свои круги,
Вращающегося Зодиака.
Прикоснувшись к телу моему
и появившись с запада сначала,
из-под земли, как-будто наяву,
она в постели на моей груди лежала.
Я боролся с ужасом рассвета,
великое удовольствие для мужчины,
с новобрачной проснуться где-то,
вычерпав всю долю половины.
Сердца оказались во тьме и тишине.
Они плыли по чудесному ручью.
Учёный астролог уверен вполне,
что Зодиак превращается в сферу.
VII. РАЗЛУКА

Я ухожу сейчас же дорогая,
ночь закрывает глаза в ответ,
как домашний агент напевая,
этой песней открывает рассвет.
Нет дорогой, любовь ночная птица,
предлагает влюбленным отдохнуть,
без упрёков любовью насладиться,
чтоб на злобу скрытых дней уснуть.
Уже день над горным гребнем,
ещё свет исходит от луны,
птица о любви поет богемно,
зазывая в темные углы.

VIII. ЕЕ ВИДЕНИЕ В ДЕРЕВЕ

Сухое дерево с пышной листвой,
невинной ночью в священном лесу,
я стар для любви, не ладил с собой,
знал, что фантазии меня не спасут.
После облегчения неистовой боли,
кровь не поступала в вялый балуй.
Я тело терзал, до появления крови,
чтобы вспомнить любви поцелуй.
Тьма стала красной, горели факела,
музыка громко листья сотрясала,
словно раненая звенела струна,
песня рану смертельно разрывала.
Все женщины переходят к песне
с распущенными волосами в моменто.
Обезумев от горя вместе,
с художниками кватроченто.
В бездумных образах мысли Мантенья
люди думают, что останутся молодыми.
Пока зараза горя не поймана,
поют проклятия вместе с остальными.
Разорванная зверем вещь в крови.
Она пристально на меня смотрела.
Не вернуть горько-сладкой любви,
как с монет и картинок тело.
Не видно, как тело падало без крика,
был пьяный от вина и без конца,
не приносил из сказки символ пика,
мучитель продолжал сражать сердца.

IX. ПОСЛЕДНЯЯ ИСПОВЕДЬ

Живой парень лучше ублажает
из того, что он был рядом.
Я душу бы свою отдал, отвечаю
и в страданиях любил его взглядом.
Имея удовольствие с парнем,
я больше любил телесно.
Вырвался из его рук в кошмаре,
думал, что страсть прелестна.
Он думал, что я отдал душу ему,
наши тела обнимались с тенью.
Я ржал над его плоской грудью,
что может дать зверь зверю?
Я отдал то, что женщины дают,
то что было под их одеждой.
Душа и тело пусть вместе поют
и голая с голым играют нежно.
Он в тебе нашел то всё,
что никто не знает,
отдал свое и взял твоё,
сам по себе он правит.
Пусть он в страданиях любил.
Закройся и держись так крепко,
как птица, которая без крыл,
сидит с восторгом в клетке.
X. ВСТРЕЧА

Старость скрывает время,
в плаще с капюшоном маскарада,
ненависть не любит бремя,
лицом к лицу не замечая взгляда.
Я встречался когда-то с такими,
но это не сулило ничего хорошего.
Пусть хвастаются досыта другие,
но не смей бахвалиться задешево.
У меня был мужчина такой,
для любовника в прошлом,
он был для меня родной.
Ненавижу, это всё пошло.
Сумасшедший хвастался этой любовью.
Он заявил, что такие для таких, как я.
Мы не откажемся в ущерб здоровью,
от сладкой привычки. Мы  педерастня.

XI. ОТ «АНТИГОНА»

Преодоление есть горькая сладость,
для нежных жриц у богатых людей.
Сытые стада на полях это в радость,
богам на Парнасе победа смертей.
Преодолей Эмпиреи с испугом.
Небо и Земля могут поссорить
Брата с братом, друга с другом.
Семьи, города, могут спорить,
за безумную, гордую славу.
Молитесь, я могу и буду вам петь,
за дитя Эдипа мой плач наяву.
Пыль без любви не может лететь.