Первым делом решил я навестить родителей, раскрутив их на откровенность. Наверняка мать если уж не следила за жизнью Лиды, то сплетни слушала, а сплетни, говорят, на пустом месте не рождаются. И я пошел собирать сплетни.
Знаешь, сказала мне мать, я много чего о ком слышала. Но о твоей Лиде Ничего сказать не могу, все о ней отзываются уважительно. Сейчас, правда, пошли слухи, но это от тех острословов, кто видел вашу девочку. Все основание у этих слухов внешность Машеньки, не более.
Куда же более
Знаешь, что я подумала Может, это сказывается наследственность?
Какая наследственность? У нас в роду были китайцы?
Зачем китайцы, татары.
У нас в роду были татары?
Зачем у нас, они у всех были. Помнишь татаро-монгольское нашествие?
Смутно. Мы что, живем во времена Дмитрия Донского? О чем ты, мать, какое нашествие? Это на Лидку что-то нашло, согрешила, вот тебе и вся наследственность. А я, как идиот, скорее жениться. Вовремя подвернулся.
Да не похоже это на Лиду
Все мы хорошие, пока спим одни.
Но ты не прав. Последствия татаро-монгольского нашествия могут сказаться через поколения. Они же насиловали наших женщин, как хотели! Всех подряд!
Не похоже, чтобы они насиловали наших предков.
Не скажи! Сам же говоришь, что живем не во времена Куликовской битвы. Откуда ты знаешь, что наших предков не насиловали? Может, как раз им больше других досталось. А какой-то ген от татар через русское лоно перешел в наш род и сидел там до поры тихонько, не высовывая носа. И вот теперь
Мама!
Что? Что ты нервничаешь, ты меня выслушай.
Не хочу я тебя слушать! По-твоему, это я виноват, что наш ребенок другой национальности.
Я этого не утверждаю. Может, этот ген перешел в род Лидии.
Сдох этот ген, сдох, понимаешь? Еще триста лет назад загнулся и дух его выветрился. Так можно договориться до обезьяны.
А вот в обезьян я не верю. Не хочу считать себя животным.
Тут вышел из своей комнаты отец, отдыхавший на диване после сытного обеда, и с любопытством взглянул на маму. Пожав мне руку, он обратился к ней:
Ты что это, Оленька? Почему ты не хочешь считать себя животным?
Начинается, сказала мать, не прояснив, что начинается.
Животные от слова «живот», жизнь, отец поднял указательный палец и назидательно потряс им в воздухе. А что не жизнь, то смерть. Жизнь дается человеку, чтобы наслаждаться ей, и в этом смысле мы все животные. Мы с тобой, девка, еще ого-го! Санек, ты уже взрослый, вот что я тебе скажу. Нынешней ночью
Прекрати, зашипела мать, прекрати немедленно! Кто о чем, а мертвый о жизни.
Что? Это я мертвый? Да ты что, мать, съела чего не то? Это я-то, я мертвый? отец попытался от души обнять мать, стиснув ее сзади.
Уйди, животное! мать ловко выкрутилась из отцовых рук, не сумев скрыть легкой улыбки. У Саши серьезные неприятности, а ты все со своей дурью.
Неприятности? Какие в его возрасте могут быть неприятности?
Будто сам не знаешь! Машенька растет
Машенька растет, и это неприятность? Похоже, вы тут на сухую сидите, вот крыша у вас и едет. Мать, как у нас со спиртным? По рюмочке найдется?
Найдется.
Вот и славно. Тащи сюда, не жмись. Можно без закуски.
Еще чего! Ты и так как пьяный.
Вот и славно. Значит, опохмелимся. Иди, иди, что ты тут сидишь? Лучше бы нам коньячку какого И не жмись, еще купим. Слава Богу, зарплата позволяет, подмигнул мне отец, вероятно, имея в виду мои заработки.
Сам он тогда еще работал на стеклозаводе, специализирующемся на выпуске пивных бутылок и банок для консервирования. Инженером по ОТК, вроде бы, жил с мамой на фиксированную зарплату плюс мамина сотня за уроки в музыкальной школе, где она вела курс арфы, которая мало кого интересовала. Времена татаро-монгольского ига, когда по Руси ходили прямые потомки Садко, миновали бесследно.
Когда мать вышла, отец грустно посмотрел в угол кухни, где проходила наша беседа, и тихо проговорил:
Ты хоть ее любишь?
Кого?
Лидку.
Уже не знаю.
Не знаешь А если представить ее в постели с кем-то другим, как тебе, хорошо? Ведь представлял, да? Что чувствовал?
Злость.
Злость А еще что? Чисто физиологически. Понимаешь, о чем я?
Догадываюсь.
Ладно, можешь не отвечать Я тебе так скажу: плюй на все и береги здоровье. Это не моя присказка народная истина. Ну, не похожа на тебя Машка, и что? Подумаешь, катастрофа! По сравнению с мировой революцией это все пустяки. Мы не вечны, Санек, вот о чем надо думать! И беречь здоровье.
Ты хоть ее любишь?
Кого?
Лидку.
Уже не знаю.
Не знаешь А если представить ее в постели с кем-то другим, как тебе, хорошо? Ведь представлял, да? Что чувствовал?
Злость.
Злость А еще что? Чисто физиологически. Понимаешь, о чем я?
Догадываюсь.
Ладно, можешь не отвечать Я тебе так скажу: плюй на все и береги здоровье. Это не моя присказка народная истина. Ну, не похожа на тебя Машка, и что? Подумаешь, катастрофа! По сравнению с мировой революцией это все пустяки. Мы не вечны, Санек, вот о чем надо думать! И беречь здоровье.
Надоели двусмысленные взгляды. Шуточки, усмешечки.
А ты обходи таких умников стороной. Мудрый человек ничего не скажет, а умник он и есть умник. Будет приставать, скажи, что взял из детдома. Во как, удивился сам себе отец, только что в голову пришло! Так и говори: детдомовская, жалко стало. Пожалуй, я и сам теперь буду так говорить.
Что, и тебя коснулось? горько усмехнулся я.
Не без этого, конечно, вздыхает, и не без боли. Больно мне за тебя, сынок, очень больно. Но разводиться не спеши, с этим всегда успеешь. А то сойдешься с кем, она тоже забеременеет. И родит тебе негра Негра хочешь?
Бать, мы вроде еще не пили. Ты что?
А ничего. Бывает и круче, вот чего
Машенька не блистала умом и грацией, зато кушала все подряд, сметая со стола любые объедки. Ходить она научилась в два года, говорить почти в четыре. До четырех лет она знала одно слово. Нет, не «дай», другое, хотя значило оно то же самое. «Яу!» говорила дочка отчетливо и тянула ручки к первому попавшемуся на глаза предмету, будь то моя бритва или Лидкина косметика. Яу, и хоть ты сдохни, но если этот предмет ей не доставался, вопли девочки сокрушали барабанные перепонки. Соседи стучали в стенку, звонили по телефону, страшно ругаясь последними словами, а при встрече грозили пришибить меня в темном подъезде или подать в суд за издевательство над ребенком.
Не счесть вещей, прошедших через руки нашей маленькой. Таковых попросту в доме не было, не считая тех, которые мы прятали под замок, пользуясь ими в ночное время, когда дитя изволило почивать. Брился я ночью, как истый француз, а Лидка, как проститутка, тем же временем суток наводила марафет на своем лице. Спали мы вместе, предпочитая исключительно безопасный, а потому скучный секс. Когда мы им занимались, Машенька, как правило, просыпалась, хотя в эти моменты тишина под нашим одеялом стояла почти гробовая. Мы старались удовлетворить друг друга без звука и никогда друг друга не удовлетворяли.
Я продолжал работать художником, стал еще и фотографировать. Деньги шли лавиной, особенно с откровенной халтуры, вроде обслуживания выпускных балов и снимков на документы. Мы купили трехкомнатный кооператив, «Волгу», выстроили дачу. Эти заботы как-то отвлекали нас от Машеньки, примиряли с ней, а видимый наш достаток быстро заткнул рот всем «умникам». Я мог позволить себе встречаться с женщинами, которые мне нравились, без напряжения, что позволяла себе Лидка, выяснять уже не хотелось. Думаю, вряд ли многое. Когда она отправлялась в город, за ней хвостом ходила Машенька со своим «яу», норовя скупить все магазины Тулы. Жена не работала, потому что теща и моя мать отказывались сидеть с нашей дочуркой, ссылаясь на слабое здоровье, а чтобы отдать ее в детский сад, не могло быть и речи. Сор лучше держать дома, под надежным замком. Как бриллианты.
3.
Наваждение. Лида
Как оно меня доставало, это «яу!», вам и не снилось. Яу и вещь переходит в ее руки, из которых возвращается хлам. Удивительно цепкие ручонки! Казалось бы, ну ни в жизнь не сломать, молотком не разобьешь, но нет «Яу!», и можно идти в промтовары за новым феном. «Яу!» и выдран ящик из письменного стола, «Яу!» и в ванной смешаны шампунь с зубной пастой и лосьоном, все рекой течет по полу. Машенька даже стулья ломала легким движением руки. Дотянется, цапнет за спинку, и резко вниз дернет. Стул с треском об паркет, клей не выдерживает. Если честно, они и стулья, конечно, уже не те, но ведь и Машеньке было тогда три годика.
И все-таки она славная, хорошенькая. Разломает чего, сразу радуется. Улыбка до ушей, глазки тоже смеются. Вот я какая, вот что я могу! А ты, мама, чего радуешься? Смотри, как здорово, как звенят тарелки, когда их бухнешь об пол! Что может сравниться с этим звоном? Была одна тарелка, стало много. Разве не творчество?