Из коридора тянуло холодом, тянуло нешуточно, зимно. Значит значит дверь отворена, подвальная. Схорониться, может, и не найдут.
Ему ничего и не оставалось делать шаги становились громче и громче, словно с разных сторон шли сюда, к нему.. Он тихонько, едва дыша, заполз в холодный ход, касаясь рукою стены, то гладкой до льдистости, то шершавой, неласковой. Оборачиваясь, Никифоров мог видеть красное пятнышко звезды, то и дело пропадавшее, заслоняли. Он решил и не оборачиваться, незачем.
Дверь оказалась отворенной, рука пробралась за порожек и нащупала ноздреватую ступень. Не выдала дверь бы, хорошо, распахнута в пасть.
Дальше ползком было неловко. Он поднялся, пялясь в кромешную тьму, решаясь идти дальше или
А вдруг это все-таки дурацкая шутка деревенских? Застращать решили, а потом наиздеваются вдоволь, натешатся
Звук, что донесся до него, негромкий, краткий, приморозил. Даже шевельнуться не стало сил. И ничего ведь особенного не услышал, ни угрозы, ни брани. Просто звук, невнятный, ни с чем не связанный. А силы иссякли.
Давай, двигай, телятина. Шевелись.
В непроглядной тьме и шагнуть-то трудно, что в стену идти. Совсем крохотными шажками Никифоров спустился куда? Что здесь, внизу? А опять по стеночке. В стороночку, в стороночку, и схоронимся. Помаленьку, легонько.
Он двигался, потому что чувствовал стоит остановиться, и тронуться вновь сил не достанет. Куда, зачем он пробирался не важно, лишь бы не стоять, не цепенеть от страха. Не ждать.
По счастью, никакого хлама не попадалось. Нет хлама, нет и шума. А с другой стороны, и спрятаться труднее.
Рука нашарила нишу. Вот сюда и забиться. Притаиться мышкой норушкой, сроду не сыщут.
Ниша поглотила его, Невысокая, пришлось согнуться чуть не в пояс. Не переломится, чай.
Словно в печь прячется свод полукруглый, каменный. Да пусть.
Никифоров попытался перевести дух. Негоже этак загнанным мышонком. Гоже, негоже Нарассуждался До утра сидеть будет. А как он узнает, что утро? Сюда и свет никакой не достанет
Теперь он расслышал: это был стон. Короткий, сдавленный, он прозвучал совсем близко, рядом.
Выстудило все и напускную браваду, и злость, и даже самый страх. Пусто стало. Пусто. Никифоров словно видел во тьме видел странным, нутряным взором, так, зажмурясь, видишь круги и шахматные клеточки. Он не жмурился, напротив, и там, где был спуск в подвал, видел человека? морок? или просто кровь бьет в голове?
Он съежился, теперь хотелось одного чтобы ниша стала еще меньше, раковиной, панцирем. Вжимаясь в стену ниши он почувствовал, как та подалась, и показалось его выпихивают, изгоняют наружу.
Ложной оказалась стена, обманной. За ней еще ход. На четвереньках Никифоров полз, не удивляясь, даже не думая ни о чем, готовый ползти вечно, только бы не упереться в тупик, тогда
За собой он не слышал, чувствовал отстали, на малость, но отстали. А ходу конца не было. Никифоров замер. Тихо. Кажется, тихо. Ход-то не маленький чего ползти, встать можно.
Он встал. Нет, в рост голова цепляет, но склонясь можно идти. Только куда? Показалось, что ход раздвоился. Никифоров стоял, щекой пытаясь уловить малейшее шевеление воздуха. Влево, вправо?
И опять стон. Сейчас далекий, тихий, он подстегнул. Дальше, куда-нибудь, но дальше, Никифоров почти бежал, угадывая направление, не всегда верно, ход порой изгибался, и тогда он ударялся о стену, но нечувствительно, стараясь только быстрее направиться, отыскать путь вперед.
Новое столкновение вышло иным ударился о деревянное, и звук от удара отзвучал иначе. Просторнее. Пытаясь нащупать стену, он вытянул руки, но свободно. И вверх тоже. И там, вверху, виднелся квадрат не света, еще нет, но тьмы пожиже. Пот, что беспрестанно заливал глаза, мешал смотреть, и он стер его рукавом мокрой от пота же рубахи.
Лестница. Обычная приставная лестница, вот что было перед ним. Подвал или погреб.
Срываясь, он полез вверх, спеша освободиться, только сейчас он почувствовал, как давила на него толща породы, земля. Ослабшими вдруг руками Никифоров оперся о пол, оттолкнулся, встал.
Яркий карбидный свет ожег глаза, и в грудь уперлось острое.
Погоди, Микола, то студентик, не признал? голос был знакомый, но чей?
Что с того, может, он ихний, но давление на грудь поуменьшилось.
Да посмотри, раскровянился как, луч фонаря сбежал вниз.
Да посмотри, раскровянился как, луч фонаря сбежал вниз.
Вокруг стояли мужики, пять, шесть, толком не разглядеть.
Ты, хлопчик, что там делал?
А, это Костюхин, Костюхин, с которым чай пили.
Я из церкви там у Никифорова вдруг не оказалось слов, но Костюхину хватило и сказанного.
Понятно. Ты вот что, студент, выдь на двор да обожди там. Некогда нам сейчас. Да убери вилы, Микола!
Тот проворчал недобро, но вилы опустил, и Никифоров понял, нет, не понял, почувствовал боится чего-то Микола. Они все боятся.
Давай, давай, иди, подтолкнули его к двери.
И комната и сени показались знакомыми, и он прошел не спотыкаясь.
Прикрой дверь-то, сказали в спину, и еще что-то, уже не ему. Фонарь погас, но снаружи он был ни к чему луна светила полно, редкие облака недвижно зависли поодаль.
А дом ведь известный. Дом товарища Купы.
Никифоров дрожал усталой, вымученной дрожью; парная ночь не грела, и казалось пот, высыхая, превращается в иней.
Он присел на лавочку. Что эти люди делают в доме товарища Купы, где сам товарищ Купа, что вообще происходит не интересовало Никифорова. Он просто не хотел ничего знать, совершенно ничего.
Крики, что раздались минуту спустя, он встретил почти обреченно, словно ждал. А и как не ждать?
Ты бей, бей!
Заходи с боку!
Колом, колом его!
Держите Николку! Держите! Утащит!
Потом все сплелось, спуталось, крики пошли бессловесные, дикие. Видно было, как луч карбидного фонаря метался внутри, а затем остановился, замер.
Дверь распахнулась; наружу выбежал мужик, кажется, Микола. Припадая на левую ногу, он бросился к калитке и: пробегая мимо Никифорова, прохрипел:
Беги! Беги прочь!
Прочь? Куда?
Ноги знали.
К утру он вышел на станцию в десяти верстах от села усталый донельзя: в ссадинах и кровоподтеках, но странно успокоившийся. У колодца он умылся: поправил, насколько можно, одежду и стал обычным пареньком, побитым где-то в деревенской драке.
Вспоров потаенный кармашек штанов, где зашиты были обернутые вощанкой деньги, «неприкосновенный запас», он пошел за билетом.
Что было, то было. И осталось там. Ему жить дальше. А время такое, что жить следует неприметно, скромно. Не поладил с деревенскими подкулачниками, и все.
Ему удалось пристроиться у окна. Вагон качало, люди вокруг занимались обыкновенными делами поправлялись со вчерашнего, ели, ругались, просто дремали, и никому до него, Никифорова, не было никакого дела.
Никифоров смотрел на пролетающие мимо деревья, на поля, на бредущих куда-то баб, и чувствовал, как прошедшее уходит, заволакивается, становится небылью. Лишь однажды, когда поезд выкатил на длинный мост над рекою, помстилось, что небыль сам поезд, этот вагон, старик напротив, жующий дешевую чесночную колбасу, а в действительности он, Никифоров, остался там, во тьме церковного подземелья. Остался навсегда.
Но мост кончился, паровоз дал громкий басовитый гудок и прогнал вон никчемные вздорные мысли.
Часть вторая. Красноармеец
Вмятинка удара приклада оспиной легла на светлую голубизну крашеных ворот.
Галка нехотя оторвалась от столба и полетела к куполу, в бестолковый хоровод парящих товарок.
Оглохли, как есть оглохли. Открывай, живо! Федот опять поднял винтовку.
Попортишь казенное имущество, лейтенант соскочил с брички и застыл, не решаясь идти дальше. Отсидел ногу, напряглось в улыбке лицо, смешок рвался наружу.
Лошадь махнула хвостом, отгоняя слепня.
Без расчета строили, козья ножка, посланная щелчком старшины, упала у ограды. Сколько сил впустую извели. А камня!
Жалеешь? бричка скрипнула, качнулась, а сержант-чекист уже стоял у невысокой беленой ограды, легонько пиная ее носком сапога.
Федот еще раз ударил в ворота. Лейтенант пошатнулся, переступил, ловя равновесие, и закусил губу. Как глупо! Но ноги оживали, щекотное бурление покидало их.
Хватит попусту стучать, остановил Федота сержант. Перелезай, да сам отопри.
Закинув винтовку за спину, солдат перевалился во двор. Знатное строение, большое, Иван задрал голову к небу. Потеть придется.
Не сомневайся, пропотеешь, усмехнулся старшина.
Створки ворот медленно распахнулись.
Поглядим, чекист шагнул вперед.
Возница легонько стегнул лошадь. Медленно, неспешно вкатилась бричка во двор.