Да, я всегда Никифоров был слегка ошеломлен.
Вот и хорошо. Сверху указание пришло показательные похороны устроить. Собрать актив района, из области пригласить. Пусть видят не запугать им нас. Комсомольский караул устроить до похорон, потому и в клуб ее перенесли. Ну, и еще тут прохладно, понимаешь. Похороны через три дня будут, если жара, то
Я понимаю, понимаю. А где все случилось?
В том и закавыка. На винограднике Костюхинском
Это у которого дом с петухами?
Точно. Ты, вижу, востер, как отец. Времени не теряешь. Понимаешь, кабы Костюхины здесь были, и думать тогда нечего. Но они на свадьбу всем домом поехали, никого в селе не осталось. В Шаршки, там брат Костюхинский женился.
А что она Аля делала там?
На винограднике? Не знаю, Василь посмотрел на Никифорова, вздохнул. Они, Костюхины, понимаешь, неуемные, до богачества больно жадные. А на клуб денег копейки больше положенного не дали. На церковь-то не жалели. Какой-то сорт особенный винограда растить надумали. Наверное, посмотреть хотела, побег взять. Не знаю. Нашел ее Пашка, малец есть у нас такой, вот он точно за побегом полез. Ты вот что, посиди, или пройди по селу, приглядись, с людьми познакомься. А к вечеру я комсу соберу, сюда придем, поговорим. Насчет харчей не беспокойся, мы ту повинность на куркулей возложили, кормить будут сытно. Сейчас и пришлю кого, Василь неторопливо встал, махнул рукой. Присматривайся.
Присматривайся Никифоров сел на лежак, жесткий, доски и на них рогожка. Не барин, ничего. Открыл дверцу тумбочки, пошарил , мало ли что. И в самом деле, в глубине рука нащупала сверточек, небольшой, но плотненький. Оказалось завернутые в плотную манильскую бумагу книги, вернее, книжицы, размеров в четверть от обыкновенных книг, если карман широк, то можно и в карман положить.
Книжиц было две. Он открыл одну, затем другую, и, разочарованный, отложил. И бумага, плотная, крепкая, но чувствуется, очень старая, и переплет кожаный, да и кожа выделана особенно, а вот буковки подкачали. В первой книге, что потолще, он хоть смог их опознать латинские, но написанного не понял ни слова. Никифоров учил немецкий язык, причем учил хорошо, отец специально нашел немца, который трижды в неделю проводил с ним по два часа. «Следующая война непременно будет с немцами, а вот вместе, или против, как сложится», утверждал отец, а потом добавлял: «Может, и так, и этак. Потому учи язык и на страх, и на совесть». Никифоров мог довольно бойко изъясняться и даже читать, с письмом дело обстояло хуже, но в данном случае книга писалась не по-немецки. Похоже, латынь. «Доктор Папюс», прочитал он. «Доктор», понятно. А «Папюс» имя собственное, или что другое?
Во второй книге не удалось прочитать и двух слов. Потому что буквы были незнакомы совершенно. Даже не скажешь, что буквы. Закорючки, вот что это было. Отдаленно похожие на нотные знаки, но очень отдаленно. Ни рисунков, ничего.
Он засунул книжицы на прежнее место. Бесполезная находка. На днугой полочке дюжина свечей, восковых, толстых. Церковные свечи. Он их вытащил, прикинул. Как раз пожитки уместятся. Никифоров развязал сидор. Кус хозяйственного мыла, бельишко, коробка с плодами технического творчества, год работы в кружке, книжка «Клубное дело». Книжку он полистал. Не чета тем, ненашим. На страницах рыхлой сероватой бумаги все было просто: клубный зал со сценой и тяжелым занавесом, кружки хорового пения, шахматный, технического творчества, Красная комната для изучения теории коммунизма и проведения политзанятий, много чего было в книжке. Не было пустой и холодной церкви, не было покойницы, не было чужих, непонятных людей.
Он прошелся по закутку. Сквозь приоткрытую дверь слышны были голоса, но о чем говорят не разобрать.
Не узник же он здесь!
Никифоров задвинул сидор под лежак, оправил на себе одежду штаны чертовой кожи да рубаху грубого но крепкого полотна, провел пятерней по волосам. Стрижен коротко, на случай насекомых. Пора идти знакомиться с остальными.
Полутемным ходом он вышел в главный зал. Народу поубавилось, осталось лишь две бабы, они сидели на скамье, грубой, некрашеной, принесенной снаружи, со двора к ножкам ее прилипли комья грязи. Бабы посмотрели на Никифорова, но ничего не сказали. Что делать? Подойти? Как-то неловко. Впрочем, почему? Василь его представил, значит, не совсем чужой. Никифоров потоптался у гроба, потом все же решил выйти.
Во дворе он огляделся, ища нужное место подпирало. Подальше росли вишни, низкорослые, но пышненькие, да жимолость. Он обогнул церковь. Невысокий домик. Поповский, наверное. Дали бы тут жилье, все лучше. Окна мутные от пыли, может, и третьегодней, на двери замок, большой и рыжий. Пришлось обойти и домик.
Он угадал дощатый, чуть покосившийся нужник стоял в зарослях сирени. Внутри стало ясно давненько сюда не ступала нога человека.
Мир сразу стал просторнее, веселей. Теперь уже не спеша он обошел весь двор, заглядывая в каждый уголок, просто так, от избытка сил. Сараи, конюшни, колодец со скрипучим воротом и ведром на длинной цепи, колокольня, высокая, с громоотводом вместо креста. Он прикинул на глаз метров пятнадцать. Дверь, ведущая внутрь, оказалась приоткрытой. Он заглянул. Пахло много крепче, чем в нужнике. Вот куда народ ходит Самому бы не наступить ненароком. Оружие пролетариата не булыжник, а совсем, совсем другое.
Осторожно, выбирая место, он поднялся по лестнице. Через два пролета стало чисто, ветер, простор. Еще выше просто дух наружу рвется. Колоколов не было, давно ушли на нужды народного хозяйства.
Никифоров осмотрелся на все четыре стороны. Темная Роща, по которой он шел, село, виноградники, отсюда они представлялись аккуратными, вычерченными, чистая геометрия, речка, неширокая, но синяя, много чего видно. Никифоров даже распознал «Дом с Петухами», а виноградник за домом был и впрямь особенным, не такого цвета, как остальные, зелень отдавала сталью. Не весь виноградник, часть, вроде пятна. Наверное, тот самый новый сорт.
Голова нисколько не кружилась.
Спускаясь, он подумал вдруг о других колокольнях, видневшихся в самой уж дали, в дымке, удалось разглядеть шесть таких. И на каждой свой Никифоров, ударник учебы на практике.
А приятно-таки вновь оказаться на земле. Каково воздухоплавателям, часами парящим над облаками?
Он вернулся в церковь. В клуб, в клуб, в клуб, Никифоров повторял и повторял, вдалбливая в себя место назначения. Как в первый день запомнится, так и останется навсегда.
Он независимо прошел через зал, в каморке своей полез было за сухарями, но тут в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошел пацаненок, лет десять ему, или двенадцать.
Поснидать принес, не очень-то приветливо сказал тот, ставя на тумбочку узел увесистый, однако. Никифоров развязал. Оказалось крынка щей, вареная молодая, со сливу, картошка, кус сала с толстыми, в палец, прожилками мяса, лук и хлеб, больше фунта.
Я вечером приберу посуду, когда ужин принесу, сказал малец и исчез, ушел, неслышно притворив дверь. Джинн из арабской сказки. Скатерть cамобранка. И ужин впереди? Что ж, у богатого села есть и свои преимущества. Щи вкусные, со сметаной, которую положили щедро, интересно, особо на него готовили или со своего стола? Неужели каждый день так едят? Да, это вам не заводская столовая
Всего он не одолел, хотя себя не жалел, ел по-нашенски, по-комсомольски, беспощадно. Объедим мелкобуржуазных хозяйчиков!
Почувствовав, что дальше смерть, он откинулся от тумбочки, на которой едва уместился обед, посмотрел сытыми глазами за окно. Сирень не цвела. Поздно или рано, попытался вспомнить он. Наверное, поздно. Вроде, весной все цветет?
Такие ленивые, пошлые мысли намекали на одно вздремнуть нужно. Плюс ночь в переполненном вагоне, дорога, вчерашняя отвальная Вреда не будет соснуть минут двести.
Он устроился на лежаке, прикрылся наполовину рогожкой, подумал, быстро ли уснет и уснул.
Проснулся разом, рывком от голосов за окном. Встал, потянулся, прогоняя остатки дремы, мутные и противные, как спитой чай.
Василь идет, Василь и местная комса он узнал девушку из сельсовета, а остальные, по возрасту хотя бы, тоже, наверное, комсомольцы. Сюда идут, в цер.. в клуб, поправился про себя, но понял безнадежно, церковь в голове прочно засела, не вышибешь.
Он решил выйти навстречу, все равно для всех здесь было бы тесно. Сейчас стены казались золочеными низкое солнце закачивало сюда свет, закачивало щедро, вдоволь, про запас.
Василь вошел первым, приветливо поднял руку, но прежде подошел к бабам у гроба. Сказал что-то и те разом привстали со скамьи и засеменили к выходу, ежась и кутаясь в большие пуховые платки.
Давайте-ка и мы снаружи посидим, уж больно зябко, Василь сейчас говорил громко, и голос долго летал от стены к стене.
Никифоров подумал было, где же они снаружи устроятся, но вышло по-простому на травке. Он познакомился, с каждым за руку, представляясь Никифоров, по фамилии, он считал, получается солиднее, взрослее, из ответных запомнил только Клаву, девушку из сельсовета. Ничего, не все сразу. По ходу дела сами запомнятся.