Здесь пахло страхом. Разве такой запах стоял в поместье Розенбергов? Да, это был он. Каждый дом наделён личным ароматом: где-то пахло пряностями, где-то цветами или новыми вещами. Но в доме, в котором она выросла, витало что-то иное, там пахло дорогими сигарами, чужими духами, гарью и диким страхом. Она дрожала, сидя на полу, хватаясь за ноющий шрам на правом виске, и ей казалось, что отец стоял за её плечами.
Я не такая, как ты сказала она, цепляясь взглядом за пролетающую в слабом свете фонаря пыль.
Ты уверена, дорогая? она не оборачивалась, но знала, что это его голос. Наверняка он хмурился.
Да, ты был прав насчёт меня, она нервно потирала голову. Ты бы сказал, что Майкл прав, что он сделал верный выбор. Но он чудовище! воскликнула она. Таким чудовищем был ты.
Что ты хочешь сказать, Элизабет?
Что он, как и ты, заслуживает смерти, она резко встала на ноги, взяв фонарь и камеру, что лежала на полу, и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
«Маленькая мисс Справедливость» так называл её в детстве Джозеф. Она всегда говорила, что отец заслуживал наказания за то, как поступал с ними, как поступал с другими людьми. Бывало, её голову посещали мысли, пугающие её до чёртиков, но затем она вспоминала, что они семья. А семья это единственная драгоценность, которую нужно было бережно охранять.
К сожалению, спустя столько лет её дом стал похож на этот склеп. Такой же опустошённый, холодный, пахнущий неминуемой смертью.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Её щека касалась мягкой белой подушки. Девочка медленно провела рукой по лицу, смахивая надоедливые пряди тёмных волос, лезущие в её глаза. Солнечный луч бегал по кровати, падал на стену, мешал смотреть перед собой. Она лениво зевнула и отползла туда, где начиналась тень. Было раннее утро, и она не могла понять, что же разбудило её.
Джо, сонно пролепетала Элизабет, медленно моргая полузакрытыми глазами. Он молчал. Ты ещё спишь? наверняка он спал, иначе бы ответил.
Девочка поправила своё одеяло, собираясь отправиться в удивительный мир снов, но голоса, доносившиеся снизу, заставили сердце забиться чаще.
Она поставила ноги на деревянный пол и сквозь яркое солнце посмотрела на его кровать, стоящую у противоположной серой стены. Она была пуста и идеально заправлена. Мурашки пробежали по её телу, а сонливость сняло как рукой.
В одном лишь белом ночном платье она сбежала вниз по лестницам, пытаясь различить голоса. Громкий, звонкий сердитый голос принадлежал её отцу. Так он говорил всегда, независимо от того, был он зол или нет. Второй голос, до боли знакомый, юный, протестующий, принадлежал Джозефу. Половицы скрипели под её ногами, она не могла разобрать слов. Одно она знала точно они ругались, а её сердце щемило от страха за брата. Спустившись на первый этаж, пробегая мимо большой столовой, её перехватили нежные женские руки.
Мама? удивлённо прошептала она, видя, как женщина прикладывает указательный палец к тонким губам. Она отвела Элизабет за стол и попросила сесть, взяв тем временем полупустой стакан воды в руки. Что происходит?
Твой отец учит твоего брата хорошим манерам, спокойно ответила она, делая глоток.
Почему папа кричит на него?
Потому что Джозеф был плохим мальчиком, Элизабет. А такое поведение нужно наказывать.
Кто же накажет отца за такое поведение? возмущённо спросила она, стараясь вслушаться в крики, из закрытого кабинета.
Лиза, женщина поставила стакан на стол и встала на колени, взяв девочку за руки. Ты не понимаешь, что говоришь
Я она замотала головой.
Не перебивай меня и послушай. Никогда, слышишь меня, никогда не вмешивайся в их отношения. То, что говорит ему отец, то, как он с ним говорит, это вещи правильные, не требующие твоего вмешательства. Джозеф взрослый мальчик, и твоя «помощь» сделает только хуже, она только усугубит ситуацию. То, что сейчас происходит между ними в кабинете, называется воспитанием и заботой, Элизабет. Твой отец занимается воспитанием своего сына, поэтому, прошу, не делай глупостей и не вмешивайся. Ты меня поняла? Лиза снова замотала головой.
Нет. Воспитание это советы или напутствия. А он просто делает ему больно, он всегда делает ему больно, а ты боишься заступиться.
Я она замотала головой.
Не перебивай меня и послушай. Никогда, слышишь меня, никогда не вмешивайся в их отношения. То, что говорит ему отец, то, как он с ним говорит, это вещи правильные, не требующие твоего вмешательства. Джозеф взрослый мальчик, и твоя «помощь» сделает только хуже, она только усугубит ситуацию. То, что сейчас происходит между ними в кабинете, называется воспитанием и заботой, Элизабет. Твой отец занимается воспитанием своего сына, поэтому, прошу, не делай глупостей и не вмешивайся. Ты меня поняла? Лиза снова замотала головой.
Нет. Воспитание это советы или напутствия. А он просто делает ему больно, он всегда делает ему больно, а ты боишься заступиться.
Боже, женщина сердито встала на ноги. Ты ещё слишком мала, чтобы понять. Порой нужно делать плохие вещи, чтобы добиться желаемого. Один раз отец накричит на него и Джозеф больше никогда не совершит прежнюю ошибку. Понимаешь?
Значит, сказала Элизабет, смотря в пустые глаза матери, которая наверняка запивала успокоительные водой, когда в наш дом приходят разные женщины в красивых платьях, отец наказывает тебя? Воспитывает, чтобы ты не допускала прежних ошибок? Это ведь тоже делает тебе больно?
Это разные вещи, глупая, она растерянно расхаживала по большой столовой. А знаешь что? Мне всё равно, что ты сделаешь. Иди, она махнула рукой в сторону коридора. Иди, глупая девчонка, если не понимаешь, что я лишь хотела, чтобы ты держалась от этого жестокого человека как можно дальше.
Куда ты собираешься?
Женщина застегнула верхние пуговицы длинного платья, взяла свою сумку.
У меня дела.
С доктором Шеррором?
И знать не желаю, откуда тебе известно.
Хлопнула входная дверь, и Элизабет осталась единственной свидетельницей утренней ссоры, спрятавшись за слегка приоткрытой дверью отцовского кабинета. Их голоса стихли.
Они стояли друг напротив друга словно чужие люди, словно враги. Джозефу было всего четырнадцать, но он уже был выше отца. Белая рубашка, чёрные брюки, тёмные, слегка вьющиеся волосы чуть ниже ушей. Он был довольно худощав, лицо вытянутое, с острыми выпирающими скулами. Глаза полные обиды. Она впервые увидела его таким. Он опёрся спиной о стену, скрестив руки на груди, но она видела, как его длинные пальцы со злостью сжимают белую ткань на рукавах, а на его лице играют желваки. Отец стоял к ней спиной, убрав руки в широкие карманы брюк.
Твои друзья отвратительны. Посмотри на них! кричал отец. Посмотри, во что они одеты, посмотри, кто их родители и в каких сараях они живут! Они недостойны тебя. Никакой Розенберг не будет крутиться среди каких-то голодранцев и хулиганов.
И что же ты предлагаешь?
Я хочу, чтобы их близко не было рядом с тобой. Откажись от них.
А если я ослушаюсь?
Это была не просьба, Джозеф, он подошёл к мальчику и грозно взглянул в его глаза. Это был приказ, сын мой.
Это жестоко заставлять отказываться меня от тех, с кем я вырос.
Это не жестокость, это необходимость. Конечно, это моя вина, что я не остановил вашу дружбу в зародыше. Но где же были твои мозги, когда ты связывался с теми, чьи дома меньше нашей гостиной? отец засмеялся.
Хочешь, чтобы я остался один?
В твоей гимназии полным полно учеников, подходящих тебе по статусу, он медленно расхаживал по комнате.
А что если они избегают меня? спросил Джозеф, поднимая тёмные изогнутые брови. Конечно, никто не избегал его, но он часто ловил презрительные взгляды на себе. «Очередной избалованный богатенький Розенберг» так про него думали все.
Так сделай так, чтобы они ноги тебе целовали! крикнул отец, разводя руками. Не жди от меня сочувствия, Джозеф. Эти эмоции присущи лишь слабым людям. Прояви свою хитрость, заставь их полюбить тебя, заставь нуждаться в тебе, заставь их преклонить пред тобой колено, чёрт возьми! Как мою фамилию может носить человек, не способный приструнить шайку избалованных мальчишек? Ты ничтожен, Джозеф недовольно фыркнул, опуская руки. Он хотел уйти, бросил быстрый взгляд на дверь.