Ребёнок здесь ни при чём, другой мужчина продолжал стоять на месте. Не надо было её впутывать.
Однако ты поддержал мою идею.
Если бы ты сказал мне о своих намерениях раньше, а не сейчас, я бы сделал всё, чтобы образумить тебя, он взялся за голову. И я не хочу, чтобы ты впутывал моего сына, светлый кучерявый мальчик с тёмными глазами в страхе зашёл за спину отца. Ему было лет пятнадцать на вид, и он очень сильно сжимал свои кулаки, тяжело сглатывая.
Успокойся же! Если он победит, потерь будет в десятки раз больше, разве ты не понимаешь? Он явился из ниоткуда, забрал всё, что должно было быть моим. И мы не жестоки, мы боремся с жестокостью, а её папочка, он взбешённо ткнул пальцем внутрь склепа, хочет помешать нам в этом.
Тогда разберись с ним напрямую. Потому что об этом узнают, и тогда все мы закончим свою жизнь за решёткой.
Хайден, не строй из себя ангела, он окинул взволнованного Хайдена взглядом, и не будь трусом. Ты подаёшь своему сыну плохой пример.
Почему? Потому что я не убийца? Мы уходим, Лу, он подтолкнул мальчишку, и с каждым шагом их силуэты становились всё меньше и меньше. Они быстро отдалялись, а Майкл провожал их холодным взглядом. Он знал, что останется один. И он был очень зол и разочарован, поэтому слова, которые он бросал им в спины, были подобны острым иглам.
Ну и катись к чёрту, Хайден! кричал Майкл, ударяя кулаком холодную, слизкую стену. Мы ещё поговорим, сукин ты сын! он взъерошил короткие волосы, яростно вдыхая мерзкий воздух с привкусом пыли. Мы ещё поговорим ядовитый шёпот, срывающийся с губ.
Она слышала его одинаковые шаги вдоль одной из стен, слышала его тихое бормотание, слышала томное дыхание, как он посылал весь мир к чертям, а затем наступила гробовая тишина, словно он растворился в воздухе среди пыли и свежих капель росы. Элизабет поднялась на ноги и бесшумно обошла один из углов. На её лицо упала первая капля дождя и скатилась по щеке. Всё казалось ей таким нелепым и неправильным. Разве она должна была быть здесь? Разве должна была слышать то, что ей удалось услышать? Всё это было лишь глупой детской игрой. Она смотрела на себя со стороны, и чувство стыда загоралось в ней диким пламенем. «Ты бесполезна», говорил ей отец, и эти слова к месту пришли в её голову, потому что казалось, что она упустила Майкла. Всё было таким же, как и до их прихода. Могилы пустовали, ангелы смотрели в пустоту этого бренного мира своими каменными глазами, тучи всё ниже склонялись к земле, испуская свои слёзы, а трава слегка покачивалась на ветру, показывая то, что время не остановилось, а продолжало идти, как и прежде.
Элизабет бродила возле склепа, заходила внутрь, но не увидела ничего, даже детских следов, что вели в темноту. Либо он стёр их, либо её сознание продолжало играть с ней. Как она могла быть уверена, что всё это не было плодом её воображения? Что она действительно слышала чужие голоса? Лиза достала фотоаппарат и, убедившись в реальности происходящего, подняла диктофон с земли. Майкл ушёл, потому что он не мог исчезнуть бесследно. Она убрала свои вещи в сумку и, касаясь рукой влажной стены, ступила на каменный пол. Внутри было пусто, лишь две невысокие статуи стояли в углах комнаты. Элизабет медленно ступала вперёд, смотря на заколоченные маленькие окошки, пытаясь понять, почему вместо холодных стен склепа она видела свой дом. Будто отец был совсем рядом, будто её сердце горело вместе с ним и его голосом.
Тихий шаг, звук бьющегося стекла послышались совсем рядом. И эхо разнесло детский крик под её ногами, заполняя большие глаза диким страхом.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Настенные часы с резными узорами громко тикали, совпадая с тихими ударами её пальчиков по полу. Когда она слышала тиканье часов, это означало лишь одно. Она в безопасности.
В далёком прошлом, в далёком городе, в доме, которого больше не существовало, под большими часами с кукушкой, отвернувшись от всего мира, сидела маленькая девочка, прислонившая лоб к тёмным высоким деревянным панелям.
Это была всего лишь её любимая игра. Она вслушивалась в тишину и представляла все возможные варианты, где можно начать искать.
94, 95 медленно считала она.
На ней было серое платьице с аккуратным чёрным бантом на воротнике. На ногах чёрные лакированные туфли и волосы, собранные в высокий хвост чёрной лентой.
94, 95 медленно считала она.
На ней было серое платьице с аккуратным чёрным бантом на воротнике. На ногах чёрные лакированные туфли и волосы, собранные в высокий хвост чёрной лентой.
96, 97
Тихий скрип в родительской спальне. В доме не было никого, кроме неё и него. И вот девочка возле стены, улыбнулась. Кажется, она знала, где он, и уже представляла удивлённое лицо брата, когда она забежит в спальню и найдёт его. Лиза тихонько ухмыльнулась и подняла голову, глядя на часы.
98, пожалуйста, быстрее, конечно, она знала, что от одной её просьбы время не ускориться, но она могла поклясться, что это сработало. 99, 100! закричала она, и её голос пробежался эхом по длинным коридорам.
Поместье Розенбергов. Большой дом, парадный вход, отделанный крупным камнем, окна в мелком переплёте и высокие фронтоны, напоминающие острые верхушки гор. Большие подвесные люстры, тёмные ковры. Диваны и кресла, обитые жаккардом. Большой камин, длинные коридоры, вдоль которых висели картины только известных художников. Настенные бра в виде свечей. Оружия, украшавшие стены гостиной. Дорогая посуда, много золота, натуральные меха, самый дорогой алкоголь. Богатства, выставленные напоказ. Идеальная семья в глазах других. В этом и была суть семьи Розенбергов иметь огромный шкаф, полный разных масок. Что значила их улыбка? Что значили их слёзы? Это было притворством или являлось чистой правдой? Будь всё так просто, власть бы не преследовала каждое их поколение, в которых Элизабет была единственной рождённой девочкой.
Их отец был жестоким человеком, искренне любящим своё дело, которое давало ему всё необходимое для удовлетворения своих жалких потребностей. Его брат погиб при рождении вместе со своей матерью, поэтому мальчику пришлось стараться за двоих. Он рос сильным, рос, не зная жалости и пощады. Рос, для того, чтобы стать гордостью своего отца, своей семьи, для того, чтобы с почётом носить эту фамилию.
Их мать была женщиной, когда-то яростно желавшей посвятить свою жизнь театру. Но после нескольких неудачных пьес, когда люди с недовольными криками прогоняли её со сцены, она встретила их отца. И он подарил ей ту жизнь, о которой она мечтала с детства.
Первым родился Джозеф. Имя ему досталось от дедушки, который, по слухам, ради заполучения этого поместья пошёл на ужасные преступления. Джозеф был светлой надеждой отца, был продолжением его благородного рода. Но, поскольку Розенберг-старший был чёрствым человеком, он никогда не занимался воспитанием мальчика, объясняя это тем, что его роль в жизни Джозефа это наставить его на истинный путь и обучить делу, а так как сын был ещё слишком мал, он не мог сделать это. Поэтому он не делал ничего. Спустя три года безуспешных попыток завести второго сына на свет появилась Элизабет. И это было самым большим разочарованием в жизни отца. Он не желал доверять будущее своей семьи в женские руки. К тому же она никогда не была похожа на остальных Розенбергов. С самого детства Элизабет была слишком доброй, слишком доверчивой и мечтательной. А Джозеф начал слишком привязываться к сестре, показывая свою мягкость, чем вызывал в отце лишь дикую ярость. Спустя год после рождения девочки в семейном разговоре их мать призналась, что всегда надеялась, что материнство обойдёт её стороной. Она хотела быть актрисой, хотела вызывать восхищение на лицах других, хотела быть знаменитой и до старости прожить в лучах своей славы, не обременяя себя семьёй, но богатства Розенбергов затмили её разум. Отец не прогнал её, не стал кричать, а лишь спросил, желает ли она уйти и закончить свою никчёмную жизнь в одиночестве с клеймом дерьмовой, никому не известной актрисы, или же продолжить жить в его доме, подчиняться его правилам, видеть богатства и быть в глазах других хорошей супругой и безупречной матерью. Она выбрала второе, и дорогие бутылки виски, в которых она видела способ расслабления, на завтрак, обед и ужин. И когда чужие глаза не могли застать её, она практически не говорила со своим мужем или со своими детьми. Целыми днями она утопала в литрах алкоголя, успокоительных и проводила время в театрах на кожаных тёмных креслах, напротив сцены, пока к отцу приходили разные женщины в дорогих вечерних платьях.
Шестилетняя Элизабет, взбудораженная представлениями о том, как найдёт своего брата, выбежала из гостиной. Её лакированные туфли на маленьком квадратном каблучке стучали по тёмному деревянному полу. Боковым зрением она улавливала большие дорогие картины, одна из которых висела на самом видном месте для того, чтобы гости, приходящие в дом, всегда видели счастливые улыбки счастливой семьи на семейном портрете. У других она вызывала умиление, а у неё вызывала лишь страх. Женщина в бордовой блузке с высоко собранными тёмно-медными волосами смотрела с портрета лживыми серыми глазами, широко улыбаясь. Это была её мать, и перед тем, как встать рядом с креслом, на котором, ухмыляясь, сидел отец, она выпила пару таблеток успокоительного и вытерла слёзы с глаз. Её рука лежала на плече мужа, на котором был надет чёрный смокинг. Он сидел, забросив ногу на ногу, и его пальцы были скрещены возле лица. Джозеф, которому на тот момент было шесть лет, стоял перед креслом, никоим образом не загораживая его. На нём был похожий смокинг и зачёсанные назад волосы. И он выглядел великолепно, несмотря на то что, перед тем как одеться, отец отхлестал его ремнём за непослушание. Элизабет было три года. Бордовое платье в цвет маминой блузки, чёрные туфельки и тёмные длинные завитые локоны спускались с её плеч. Несмотря на свой юный возраст, она прекрасно помнила, как рука Джозефа лежала на её спине. Так он говорил ей, что всё хорошо, потому что он рядом.