Шумели ещё долго, все, кто хотел сказать, выговорились. Но окончательного решения воевода не принял. Решил подождать, всё взвесить. Само придёт.
А мы подумаем, подумаем, Леонтий Константинович. Чай, не впервой тень на плетень наводить.
За столом все дружно прыснули смехом.
Ох, и тяжёлая у купца Ушакова жизнь, проверю, однако, твои записи, купец.
Да ради такого дела, Леонтий Константинович, счас же начнём тесто заводить да вино цедить.
За столом опять зашумели, заговорили, разголосились
Прав Ушаков, надо посольство принимать.
Воевать не с руки, нема воинов!
Как воевать так сразу не с руки, не с ноги, не с головы! Дашь слабину сядут на шею, не слезут потом.
Леонтий Кислянский и сам понимал, что лучшая тактика, когда ни войска, ни огневого боя не хватает, тянуть время. Знал, что очароевские послы в Москве ждут аудиенции у царей, знал о зависимости самого Очароя от китайского императора. Но так же хорошо знал о давней идее хитрого монгола возродить империю Чингисхана. Лавры великого покорителя половины мира не давали ему покоя. С чего бы? Кто Чингисхан и кто Очарой! Слышал и то, что лазутчики Очароя рыскали везде в поисках ханских реликвий. Вот и на Ольхон забирались искали котёл.
Однако, встретим посла с почестями, с праздником. Пусть Серенгин Зорикту расскажет, как уважили его посольство.
Все разошлись, и Кислянский засобирался было в мастерскую. Но в последний момент почувствовал, что хочется побыть одному. Ничего не делать, просто сидеть, глядеть на свечу и не двигаться.
Сколько лет уже в Сибири? В Иркутск, считай, третий раз его на воеводство посадили. А нонча цари Иван и Пётр указ дали впредь в воеводах вместо прежних двух лет быть по четыре, пять, а то и более, «глядя на достоинство оных».
«Видать, достоинства у меня с лихвой, коли столько служу, подумал Леонтий. Эх, дьяки вы столичные, плохо Сибирь ведаете. Это ж как они размышляли в приказах, чтобы в конце концов прийти к выводу, что долгая служба поможет устранить потери казны! Дескать, воеводы часто менялись и беспошлинно, дескать, провозили к новому месту службы вино и разные товары. Ладно бы только прогонные деньги на поездки с отчётами в столицу тратить, тут никуда не деться. Но ещё каждый раз струги надобно строить, опять же ямщикам платить за обывательские подводы
А намедни дьяков и поддьяков возвеличили отныне все дела и отписки государям присылать не иначе как скреплённые по листам да за подписью воеводы и со скрепою подьячих. Ясно дело, подпись поставил в связку попал. Слово не воробей, сказал мазал, а скрепу сделал всё. Не отвертеться, на других не свалить.
Господи, а сколько свечей пожгли из-за другой истории! Ещё при отце наследников, царе Алексее Михайловиче, велено было, чтобы во всех приказах судьи и дьяки на службу «поранее» приезжали, а из приказов выходили попозже. А потом и разъяснили за дела садиться с часу ночи и заниматься до восьми часов. Считай, работали в самое тёмное время, когда спать по природе человеческой надлежит Замирить бы всех да попроситься на покой, подумал Леонтий. Устал и на живопись совсем времени не остаётся».
Посольство остановилось в местности под названием Мельничный луг за Ангарой. Сюда прибыли иркутские казаки, чтобы сопроводить дипломатов к воеводе. На берегу их ждал дощаник[2] с пушками. Их по случаю торжества начистили до блеска. Плыть недолго, но всё равно монголы с опаской взошли на судно не по душе им, степнякам, водные путешествия.
К берегу пристали выше острога. Коней оставили слугам и отправились на переговоры.
Вдоль улицы, по которой двигалось посольство, воевода выставил, считай, всех, кто был в Иркутске. А было 336 служилых, посадских, промышленных людей. Все они под знамёнами да под барабанный бой приветствовали гостей. Для пущей толпы даже «гулящих» людей отмыли, приодели и накормили. Дали им пики и пищали, но строго наказали стоять прямо. А ещё 60 всадников гарцевали вокруг.
Торжественная встреча началась на славу послам такие почести и многолюдство понравились. Но толпой дело не обошлось. Уже в самом городе на площади перед посольской избой увидели монголы выставленную на показ крепостную артиллерию.
Пригласили Серенгина Зорикту на крыльцо, обитое красным и зелёным сукном. Провели в избу. А там столы под коврами, лавки под паласами. Во главе стола воевода Леонтий, рядышком приказные и служилые люди, купцы.
Леонтий Кислянский встал, подошёл к послу и, не дожидаясь, когда он скажет протокольные приветствия, заговорил первым, взяв инициативу в свои руки:
Здравствуй, Серенгин Зорикту! Всегда рад видеть тебя в добром здравии и хорошем настроении.
И тебе здравствуй, воевода Леонтий Константинович, монгол расплылся в улыбке.
Я слышал, ваши пастбища хороши, стада тучнеют и люди в степи всем довольны. Кругом мир и спокойствие.
Это так, это так, согласился Серенгин. Всё хорошо, всё хорошо. Наш Очарой-хан мудро правит и во всём полагается на волю Тенгри[3].
Очарой-хан мудрый монгольский правитель. Наши цари в своей грамоте отметили его справедливость и желание жить в мире с их подданными.
Серенгин, конечно же, знал об этой грамоте Петра и Ивана Алексеевича, в которой они просили Очарой-хана оказать помощь русскому полномочному послу Головину в переговорах с цинским императором.
Серенгин закивал головой. Чего в словах русских царей больше снисходительности, доверия? А может, такой плохой толмач попался и сделал негодный перевод:
«мы, великие государи, наше царское величество и впредь к тебе, Очарою Саин-хану, наше царского величества милостивое снисходительство имети учнем»
Первый раз прочитав послание, Серенгин обиделся и рассердился за снисходительный тон, но потом подумал, раз хан отправил замиряться с воеводами острогов, значит, он, Серенгин, всей цепочки желаний и действий правителей не знает, значит, есть что-то такое, что делает его миссию важной для Очарой-хана.
После речей, пожеланий добра все ушли, а Кислянский и Серенгин Зорикту продолжили переговоры с глазу на глаз. Воевода знал о хитрой игре Очарой-хана, который, будучи вассалом китайского богдыхана, пытался вести свою самостоятельную политику и отправил послов в Москву.
Слушая Зорикту, Кислянский вспоминал недавнюю встречу с посланцами Бушухту-хана калмыцкого. Эту встречу он подробно описывал воеводе Щербатову.
Калмыки пришли из мунгальской земли людно: с жёнами и детьми, юртами и всем домашним скарбом. И было их ни много ни мало 70 человек. Да ещё бухарцы, торговые люди. Подьячные насчитали 170 верблюдов!
Возглавлял калмыцкое посольство мергень[4] Косючей и мергень Баахан. На прямой вопрос, зачем пожаловали, Косючей не моргнув глазом ответил, что послал его Бушухту-хан справиться о здоровье московских царей. Леонтий непроизвольно заулыбался, вспоминая, как долго они это выясняли. Воевода знал, что монголы, упустившие Гантимура и его стойбище, побаивались, как бы и бушухтаевские люди не захотели перебраться в русские степи.
Косючей много раз во время беседы говорил: «Наш Бушухту-хан с государевыми людьми живёт в мире, вот и отправил послов к Москве и в Тобольск. Прослышал Бушухту-хан, что есть люди великих государей в дальней стороне, близко Китайского государства, и отправил он своих посланцев проведать «государеву землю и бухарцев с торгом, чтоб-де жить в мире и впредь приезжать и торговать».
На обеде в честь посла Серенгина Зорикту, когда было много чего сказано, монгольский посол поднял чашу, чокнулся с Леонтием и спросил тихо, чтобы никто, кроме них двоих, не услышал, о маньчжурах, настроенных агрессивно и дерзко нарушавших покой на границах.
Леонтий пожал плечами, поскольку много чего знал и слышал от лазутчиков, но делиться с непредсказуемым Очарой-ханом не хотел.
Знай, воевода, в ближайшее время они будут воевать русские остроги, сказал Серенгин.
Несмотря на то что косвенные сведения намекали на это, слова монгола были важны степняки к маньчжурам были ближе и знали больше.
Леонтий поблагодарил посла за важную информацию и обещал немедленно доложить о том в столицу.
Серенгин возвратился в степь и в самых мелких подробностях пересказал всё хану о поездке и встречах.
Мой хан, подарки воевода Кислянский не принял.
Тот вопросительно посмотрел на Серенгина:
Как так?! Подарки были бедные? Испорченные?
Он сказал, что жалованьем пожалован и ничем не скуден.
Хан хмыкнул, но ничего не ответил. О двойном налогообложении бурят не договорились, подарки не приняли, о маньчжурах подробно не расспрашивали, значит сами знали.
Зря встречались? Серенгин!
Не зря, мой хан. Приём был торжественным и почётным. Уважение к тебе, мой хан, выказали заметное. Торговлю поддержали.