Рад, что ты наконец вернулась. Давай чемодан. Устав тащить за собой донельзя набитого вещами дорожного мамонта я без препираний вручила его мужу. Пусть помогает, если ему так хочется. Я стащила с себя успевшее намокнуть пальто. Джо не стал проявлять галантность и помогать мне освободиться от верхней одежды. И правильно, хоть чему-то научился за эти годы.
Устала? очень хотелось поверить, что его забота неподдельна.
Немного, кивнула я. Мы начали восхождение по лестнице на второй этаж. В доме стояла подозрительная тишина, и никто из работающих в особняке людей нам с мужем так и не встретился.
Как мама? осмелилась задать я вопрос.
Увидишь скоро сама, хмуро пообещал супруг. Отдохни пока, разбери вещи. Хорошо, что решила остаться здесь, а не в квартире. Вкатив свой чемодан в нашу с мужем прежнюю спальню, я окинула Джозефа почти безразличным взглядом. Я не собиралась делить с ним комнату. Даже для поддержания видимости наших хороших отношений. Ведь я прибыла сюда, и для того, в том числе, чтобы разрубить наконец этот узел. Разводимся, не разводимся пора поставить в этом деле жирную точку. В нашей нелепой игре уже нет никакого смысла.
Не волнуйся, тебе явно будет не до меня в ближайшие дни, я буду спать в гостевой комнате. К тому же у меня накопилась куча дел в Лондоне. Пришлось всё бросить, чтобы ухаживать за мамой. Меня одолевали смешанные чувства. С одной стороны, я была рада, что нам с Джо не придётся делить спальню, а с другой эта жертвенность, выставленная напоказ злила меня до зубовного скрежета.
Спасибо за понимание. Пожалуй, я приму ванну. Джозеф улыбнулся и сказав, что в таком случае не будет мне мешать, поспешно покинул спальню, любезно притворив за собой дверь. Может и правда полежать немного в горячей воде?
В то время как я отмокала укрытая белоснежной пеной, пахнущей ванилью, даже скорее ванилином, в голову лезли весьма нерадостные мысли. Были они отнюдь не о состоянии дражайшей матушки. Все сводились к Джулии. Я ощущала острую нехватку её общения, поддержки, даже невыносимого буквально ещё две недели назад сарказма. Пусть не всё было между нами гладко, но с ней чувство одиночества на время притуплялось. Тоска охватила мою душу и терзала её подобно озлобленному волку. Я погрузилась с головой под воду. Хватит страдать.
После горячей ванны мне значительно полегчало. Теперь мой главный страх встреча с матерью. И ужас заключался, конечно, не в самой встрече, а в том, что, если она действительно больна, и я увижу это собственными глазами моя мама правда умрёт. Окончательно. Надев нарочито яркое платье, чтобы не выглядеть, как на преждевременных похоронах я направилась в комнату Елизаветы Андреевны.
В её спальне стоял сухой воздух, в котором витали резкие запахи лекарств, смешанные с ароматом лилий, торчащих из фарфоровой вазы на прикроватной тумбе. Эти чёртовы лилии Елизавета Андреевна впихивала всегда и везде. Мать полулежала в кровати, её голова покоилась на трёх больших атласных подушках, а она сама была укрыта одеялом вплоть до подбородка, несмотря на духоту. Так и перегреться можно.
Здравствуй, Алиса. Ты пришла. Коротко на русском, но с некоторым акцентом из-за редкой необходимости обращаться к родной речи, поприветствовала меня мать. Я медленно приблизилась к её постели. От страха мои ладони взмокли.
Привет. Осторожно присев на краешек кровати, я вытерла о джинсы руки. Мама завозилась в постели, стараясь подняться повыше. На неё было больно смотреть. Ещё совсем недавно, каких-то полгода назад, я видела женщину, с прямой спиной и властным взглядом. А сейчас передо мной предстала почти старушка, стоящая на краю смерти. Горько. Такие перемены стали для меня неожиданностью. Как я и боялась мама действительно скоро умрёт. Я неосознанно взяла мать за руку.
Алиса, её голос шелестел подобно сухой листве под ногами. Звучал надломлено, словно каждое слово давалось ей с трудом. Я нервно сглотнула и молча сжала ладонь Елизаветы Андреевны.
Признаюсь, я потеряла надежду, что ты придёшь. Рада видеть тебя. Она растянула потрескавшиеся губы в улыбке. Трещинки на нижней губе закровоточили. Я судорожно вздохнула, едва сдерживая слёзы. Кто за ней ухаживает? Вряд ли сам Джозеф.
Возможно, я и была тебе плохой матерью. Вернее, вообще ей не была. Не прошу тебя меня понять, но перед своим мама замялась, стараясь подобрать нужное слово, уходом, она остановилась на менее трагичном варианте, хотелось бы получить твоё прощение, чтобы уйти достойно. Я хранила молчание, не отнимая руки и несмело глядела на мать. Елизавета Андреевна первая отвела глаза.
Возможно, я и была тебе плохой матерью. Вернее, вообще ей не была. Не прошу тебя меня понять, но перед своим мама замялась, стараясь подобрать нужное слово, уходом, она остановилась на менее трагичном варианте, хотелось бы получить твоё прощение, чтобы уйти достойно. Я хранила молчание, не отнимая руки и несмело глядела на мать. Елизавета Андреевна первая отвела глаза.
В Чарльза я влюбилась по-настоящему. Пусть это меня и не оправдывает, но мне важно объяснить, почему я тебя оставила с бабушкой. Я была напугана и совершенно не верила, что из меня получится хоть сколько-то приличная мать. Наш брак с твоим отцом глупая ошибка. Только когда мой покойный второй муж, забрал в наш дом осиротевшего Джозефа я наконец-то поняла, что такое быть матерью. И вот в один прекрасный день мой сын приводит тебя в нашу семью. И подумать не могла, что Джозеф, встретит мою родную дочь и женится на ней. Но как я могла, разрушить его счастье, сказав, что он выбрал в жёны мою дочь? О которой, к слову, он и не подозревал. О твоём существовании знал только Чарльз. Мама замолчала. А я почувствовала, как от гнева меня затрясло. Я убрала руку.
Ты имеешь право злиться, но в тот момент, для меня ребёнком был только Джозеф. Милый Джо. Чувство вины подтачивало моё сердце, как могильный червь. Чарльз, ещё при жизни разделил наследство между детьми. У Джо достаточно денег и имущества. Я наследовала после смерти мужа особняк. Конечно, я осознавала, что этого не хватит, чтобы искупить мои грехи перед тобой, но в тот же день, когда нотариус озвучил последнюю волю сэра Чарльза, я переписала завещание и моей наследницей стала ты. Теперь Андерсон Мэнор по праву принадлежит тебе, Алиса. Надеюсь, ты всё-таки станешь счастливой. Я несколько опешила и в замешательстве вновь посмотрела на мать. Думала удивить меня это семейство уже не в силах. Странно, Елизавету Андреевну я к своей семье не относила. Совсем.
Я очень признательна Но как же Джозеф? Не примет ли он подобное решение, как предательство? мама неожиданно рассмеялась. Слабо, хрипло и как-то придушенно.
Джо, разумеется, может быть иногда непредсказуем, спонтанен, но сердце у него доброе. Он любит тебя, не сомневаюсь. Еле сдерживая своё негодование на такое откровенное нежелание Елизаветы Андреевны замечать очевидные вещи, я принялась разглядывать собственные ногти, которые уже успели отставить отпечатки в виде полумесяцев на ладонях. Когда я разжала кулаки, следы от ногтей налились кровью. Я вытащила салфетку из коробки, стоящей на прикроватной тумбе, и промокнула выступившие алые капли.
Ты была очень прозорлива в своём решении покинуть нашу квартиру и отправиться в Лондон за богатым мужем, но вот в отношении своего приёмного сына, ты совершенно слепа. Я поднялась с постели и сжимая салфетку в руках, с вызовом глядя на мать. Та в недоумении приподняла тонкие брови.
И чего же я, по-твоему, не замечаю?
Прикрыв веки, я сосчитала про себя до трёх.
Джозеф давно утратил все чувства ко мне, вернее, всё, кроме раздражения и неопределённости. За окном начался снегопад и белые хлопья липли к кристально чистым стёклам. Хотелось распахнуть настежь закрытые наглухо огромные окна и впустить свежий воздух вместе с кружащимися в танце снежинками в эту затхлую комнату. Мне становилось нечем дышать.
А что ты чувствуешь, дочка? услышав такое простое, но настолько неправильно прозвучавшее из уст Елизаветы Андреевны слово, я отвлеклась от созерцания белой пелены и вновь обратила свой взор на матушку.
Прости мама, но, кажется, я сейчас неспособна что-либо испытывать к мужчинам. Я слишком устала, уголки рта матери дрогнули. Улыбка на лице мамы, смотрелась так же неуместно, как клоун на похоронах. Снова мысли о смерти. Мне оставалось лишь печально вздохнуть и решиться на один отчаянный поступок. Я подошла к изголовью кровати и наклонившись, оставила невесомый поцелуй на щеке мамы. Это жест вышел столь же неловким, как и всё наше с ней общение. Быстро сделав шаг назад, я отметила, как Елизавета Андреевна медленно дотронулась чуть дрожащими пальцами до того места, где только что были мои губы и, не давая ей возможности прокомментировать случившееся, я стремительно удалилась из покоев матери.
Глава III
Старый друг
Лилии. Этими белыми цветами, запах которых вызывал головную боль, украшали и свадьбы, и дни рождения, и похороны. Я тщетно пыталась стряхнуть с лацкана своего чёрного пиджака оранжевую пыльцу, намертво прилипшую к ткани. Намертво. Мы с Джозефом сидели в первом ряду, откуда был хорошо виден открытый гроб. Организацию похорон родной матери мне не доверили, и потому мой муж полностью взвалил эту ответственность на свои плечи. Местная церковь была до неприличия рада провести панихиду. Для церкви имени Святого Варфоломея, стремительно теряющей прихожан в последнее время, предстоящая поминальная служба известной персоны могла увеличить паству. Я не имела права их винить, скорее чувствовала облегчение, что эта неотвратимая трагедия, хоть кому-то принесла пользу. Сегодня многие жители небольшого городка осмелились присоединиться к нашему трауру. Зал, заставленный треклятыми лилиями, пропахший ладаном, который буквально въелся в деревянные лавки, да и, наверное, в само облачение стола в середине алтаря, был полон. Полон людей, которых я ни разу в жизни не видела, за исключением моей золовки Виктории и её семьи. Не в силах смотреть на выглядящую такой живой стараниями гримёров маму, я переводила взгляд со священника на горящие свечи и обратно. Чуть повернув голову вправо, мы встретились глазами с мужем Виктории. Он тупо пялился на меня и его без того малосимпатичную физиономию уродовала улыбка умственно отсталого. Блестевшую на свету лысину покрывала испарина. Я содрогнулась от омерзения и поспешила отвернуться. Слова священника были неразличимы для меня. Их смысл ускользал, подобно речи на незнакомом языке. В гробу вместо мамы я упорно видела лежащую Джулию. Мои ногти вновь впились в едва зажившие ранки на ладонях. Из меня вырвался тихий стон.