Привет алкашам! поприветствовал он меня, расплывшись в предвкушающей халяву улыбке.
Привет! Это я алкаш?
Ну конечно! Перед самолётом квасишь. И не успел приземлиться уже в кабаке.
Я действительно не подумал о том, что с нашей последней встречи не прошло и двух суток, за которые я успел окончательно похоронить самую многокрасочную часть прошлой жизни и вернуться в прежнюю, красок в которой по-прежнему было не больше, чем смысла.
Девушка! в нетерпении подпрыгнул Кеша.
Когда ему случалось пить за чужой счёт, он всякий раз доставлялся домой собутыльниками. К этому я был готов.
Слушаю вас? обнажила кариес пожилая официантка.
Да! торжественно собрался с мыслями Кеша и затыкал пальцами в меню. Это, вот это, ноль пять этого и ещё вот это! Мда он хмуро помедлил. И салатик. Есть оливье?
«Столичный», кивнула женщина.
Да не «Столичный»! Оливье есть?
Это и есть оливье, у нас он «Столичный».
Несите скорее! распорядился Кеша, схватил пиво и сделал советский глоток в треть кружки.
Я дополнил заказ аперитивом, и вскоре на столе возникли два алых шота, водка, селёдка и «Столичный».
Ну что, по «Боярскому»? предложил я.
Кеша воодушевился:
С козырей ходишь, чертяка!
И в следующую секунду томным, исподлобья, взглядом он окинул входящие в бар голые ноги, полноватые, в высоких сапогах на тонком каблуке.
Последние в этом году, наверное, мечтательно протянул он и грустно заглотнул «Боярского». Видал, какая? Жопа что надо. У баб с толстыми задницами душа тонкая.
Любвеобильный Иннокентий регулярно создавал себе проблемы с чужими жёнами, но всякий разговор с ним оборачивался лекцией о несостоятельности женщин. Сегодняшний вечер, само собой, исключением не стал.
Тебе, психологу, не понять, а я в бабах толк знаю, у каждой вот тут ценник нарисован, и он убедительно ткнул себя в лоб. Сейчас вот буквально, когда сюда шёл, двух кралей видел. Идут по «рубину», всё вокруг фоткают, селфи губастые делают. А я слышу: говорок южный. Подхожу, говорю: «Девчонки, вы откуда?» А они так гордо: «Мы ма-а-асквички!» Москвички, бля. Саратовские.
Я заинтересованно морщил лицо и кивал в тарелку.
Запомни, чувак. Вот ты почти до лысины дожил, а так и не понял: всё зло от баб.
Вообще-то, жуя салат, напомнил я, из нас двоих ни разу не был женат не ты.
Так это потому, что баб ни хрена не понимаешь! А я тебе скажу: они слабохарактерные все. Чего лыбишься? Я вот к какой-нибудь схожу ну, это к массажистке какой, когда спину прихватит Так мне моя знаешь что устраивает! А сама?!
А сама? эхом отозвался я.
Да она ночью даже перед холодильником устоять не может! А у меня тут горячая баба!
Кеша, не чокаясь, заглотнул второй шот, фирменно булькнул пищеводом и полез вилкой в селёдку. Изысканности в нём было не больше, чем такта. Я налил себе водки.
Это ведь только кажется, старый, что мужики охотятся на баб. На самом деле всё наоборот, сквозь селёдку продолжал Кеша.
Он громко закашлялся, и я принялся барабанить по его тощей спине. Кеша прокряхтелся и влажными глазами зло апеллировал к официантке, которая уже устремилась на кашляющий зов.
Что-то случилось?!
Да Его голосу словно сломали хребет. Можно поговорить с криворукой обезьяной, которая у вас закуски готовит?
Вам что-то попалось? женщина переметнула молящий взгляд с Кеши на селёдку.
Кость! рявкнул прорезавшимся рыком Кеша. Огромная, мать вашу, кость! Вы засунули кость от акулы в селёдку!
Извиняясь на все лады, официантка схватила тарелку со стола и, спотыкаясь, засеменила на кухню.
Чё, реально кость? полюбопытствовал я и потыкал вилкой в филе.
Кеша улыбнулся кончиком рта и подмигнул:
Нормально всё. Сейчас пивас халявный принесут.
С чувством восстановленной справедливости, но с видом по-прежнему уязвлённого достоинства Иннокентий отпил извинительного «Жигулёвского» и проговорил словно мимовольно:
Как слетал-то?
Я не ответил на его испытующий взгляд, ставший вдруг серьёзным и даже как-то по-дружески озабоченным.
Нормально.
Ясно, удовлетворённо кивнул он. Я был прав.
Мы помолчали и выпили.
Напейся сегодня, старый. И завтра. Не сразу, но поможет.
В голосе Кеши прозвучала забота. Однако именно он через час был пьян до последней возможности, что означало безоговорочную готовность эту самую заботу принимать.
Радуйся, что хоть такое детство было, продолжал он. Мой дед вообще мне говорил: «В городе тебя плохому научат». А на вопрос «А тут что?» отвечал: «А тут ты хотя бы бухаешь». Чёрт его поймёт, что за логика была. Но результат, как видишь, налицо.
Он выпил стопку и сморщился, не закусив.
И на лице, заметил я.
Серьёзно, подавил нетерпеливый вздох Кеша, хреново, конечно, что ты так детство похоронил не слушал меня, дурила! А я вообще знаешь каким ребёнком был? У меня же дистрофия! Я с собой в портфеле кирпич носил меня без него лифт поднимать отказывался!
Когда мы вышли из бара, вечер уже обнимал город. Я прикурил и выпустил облако дыма и пара в низкое, прячущее звёзды, небо.
Поехали на массаж? прожевал Иннокентий, обозначив вопросительный знак кряком икоты, отразившимся где-то во дворах ленинградского рок-клуба.
Вместо ответа я вызвал такси и отвёз жаждущее массажа тело домой.
Кеша жил в двадцати пеших минутах, на Некрасова, в центре, и, старый купчиноид, я не торопился возвращаться в спальную коробку. Тем более время было ещё совсем не позднее. Я вышел на Невский.
Мне захотелось общества. Непременно женского, и сию же минуту. Через полчаса передо мной выстроились в ряд блёкловзглядые жрицы. Парочка темнокожих, столько же под сорок и одна со свежим, однако с дерзким вызовом, личиком очевидно, новенькая в очках. Я проговорил в сторону мамочки:
Вот эту, умную.
Благодарность в усталых близоруких глазах дала миру шанс. Думаю, это всё моя проклятая дружелюбная наружность.
Кеша, считавший себя знатоком женской природы, часто говорил: «Женщина, братан, беспрерывно должна чувствовать, что ты в любой момент можешь от неё уйти. Именно чувствовать, а не знать. Такого знания она тебе не простит. А чувство неуверенности в том, что ты всегда будешь с ней и при ней, заставит её быть адекватной. Иначе бабе укорот не дать». В отличие от Кеши, я не мыслил его специалистом в женском вопросе, но он казался неплохим тактиком, когда затаскивал в койку очередной предмет своих исследований. Стратегическая же жилка отсутствовала в нём напрочь, если не считать женитьбы, сомнительной (во всяком случае, в его варианте) регалии. Автор афоризма «Люби мудрых баб, не ведись на умных они тупые», Кеша женился на барышне не самого большого ума, чем ввёл в замешательство всех, кто был в курсе его философии.
Сегодняшняя студентка в розовых кедах вернула меня в первокурсную пору, где, как в Солнечной системе, кружилась и горела Настя, занимая центральную позицию и главенствуя безраздельно над остальной хладостью моего мира. Она не была похожа на пустышек, припудривавших нежностью румян грубость неразвитого интеллекта, как и высоколобая гордость очкастых дипломниц разбивалась о гладкость её черт, чистых и свежих.
Хоть и всковырнула девочка Рита старый нарыв, всё же в Солнечной системе моей юности ей было бы уготовано место разве что случайной кометы. С пышным, правда, хвостом.
Ныне же Солнце остыло. Космический мусор, мрак и пустота заполнили вакуум. И мелким стало всё в этой невидимости. Нестерпимо мелким.
Схимник. Фрагмент пятый
Учитель, в чём состоит разница между умом и мудростью, которые ты так явственно разделяешь?
Тут, сынок, всё решительно просто, мягко произнёс схимник. Во младости лет часто в единый узел они сплетаются. Однако различны они. Ум человеческий со злом соединим, мудрость же добрыми питается помыслами и потому до ума никак не касается. Живут в тебе душа человеческая и дух Божий. Мудрость есть свойство духа, а не души, она от Бога.
Значит, ум от дьявола?
Случается часто, что и не от диавола. Но вот что мудрости от лукавого не бывает это верное дело. Потому как глуп он.
Юноша недоверчиво покосился на старика.
Очень глуп, твёрдо повторил схимник. Диавол как есть обалдуй. Над ним праведнику насмехаться только. Однако же глуп он не в дележе «умглупость», а в разложении «мудростьглупость». Глупость она уж мучительно и без меры многообразная встречается. Да только в том мы, люди, промах допустили, что ум высший и ум низший именовать мудростью и интеллектом сподобились, а скупость ума в головах, а значит, и в словах наших, так доселе просто глупостью и нарекается. Однако ведь и в ней тоже, в глупости-то, сущность не одна, разная она бывает.