Но довольно воспоминаний, мне уже пора на собрание.
Глава 2
Эх, да разгулялись!
В большом вытянутом зале, нет, хочется сказать в большой зале стоит пугающих размеров стол. Он длиннющий, на мой взгляд, простоватый, не вполне вписывается в эту залу с высокими потолками, с элементами лепнины кокетливыми завитушками. Здесь бы вальсы танцевать да мазурку!
За столом рассаживаются писатели и поэты; с торца, который у входа, восседает Леонидыч, таким образом, у него главная позиция по рангу и по расположению. Место напротив, то есть с другого торца, пустует, его никто не решается занять.
Появляются хорошо знакомые и малознакомые. Улыбаемся, раскланиваемся! Я жду еще двоих Друга и Классика. Друг поэт, его зовут Сергей Павлович Новоселов. Классик прозаик, Сан Саныч Говоров. Они оч-чень занятые и быть не обещали, но все же!
Ровно в 17 часов Руководитель торжественно и медленно поднимается с места, чтобы начать собрание, и тут в зал стремительно входят те, кого я хотела видеть. Друг, проходя мимо меня, на пару секунд наклоняется к моей щеке, так близко, что я чувствую его дыхание, говорит тихо, почти шепчет: «Все будет хорошо!». Классик, как всегда нервно оживленный, проходит мимо всех не-классиков и садится на пустующее место, прямо напротив Руководителя.
Тот с непроницаемым видом произносит, что сегодня будут обсуждаться книги двоих кандидатов: Татьяны Соловьевой это я и Алексея Громова. «Сначала, разумеется, творчество дамы!» кивок в мою сторону.
Тут можно обозначить два штриха к портрету Руководителя: его ведущее состояние надменная бесстрастность, а основной речевой прием сарказм. Почти всегда трудно понять, что он чувствует, зато ясно спокоен и готов иронизировать над всем и вся, но это не мягкий юмор, а злые насмешки. Хотя на собрании ему приходится всячески гасить сарказм, наступая на горло собственной песне, но сие удается далеко не всегда.
Вадим Леонидович зачитывает первую рекомендацию в Союз писателей. Я везунчик, её мне дал сам Владислав Рябинин, который недавно переехал из нашего Западносибирска в другой город, поэтому на собрании не присутствует. О Владиславе Петровиче можно сказать «глыба», «мэтр», только личность такого масштаба не втиснуть в рамки определений. При всем том он сумел остаться а это большая редкость человеком интеллигентным, добрым, отзывчивым. Меня восхищают и завораживают герои его книг, сюжеты, пронзительная чистота и светлая грусть У него издано больше 300 книг, они переведены на 30 языков. Он пишет безукоризненно с точки зрения стиля, формы. Содержание? Миллионы людей в разных странах читают его книги, и каждый говорит: «Он описывает моё детство, мои чувства и мысли. Мои раны и победы, звучание моей души!»
Что же Владислав Петрович написал в рекомендации?
«Прочитал повести Татьяны Соловьевой и испытываю благодарность автору за то, что в наш недобрый "ржавый" век она дарит читателю возможность как бы заново, чистыми глазами, взглянуть на такие понятия, как Вера и Любовь».
Руководитель бесстрастно продолжает читать: «Повесть "Прибежище мое и защита моя" написана профессионально, тем хорошим языком, который "незаметен" при чтении. У Татьяны Соловьевой несомненный талант в коротких фразах и эпизодах сказать многое. Вроде бы в тексте нет долгих описаний, но, например, есть особый запах, шарм, мелодия Парижа, ощущение этого города. Особенно впечатляют страницы, посвященные собору Нотр-Дам».
В зал, запыхавшись, влетает опоздавшая женщина-поэт, на ходу срывая с волос вязаную шапочку, оглушительно шепчет: «Извините!». Леонидыч на секунду отвлекается, потом спрашивает:
На чем я остановился? Да, вот: «Особенно впечатляют страницы, посвященные собору Нотр-Дам».
Тут я начинаю вглядываться в лица сидящих за столом: ведь сегодня 24 апреля 2019 года, а 15 апреля в соборе Парижской Богоматери был страшный пожар. Французы плакали, весь мир содрогнулся, когда рухнул шпиль собора. Прошло только девять дней, всего девять! Впору либо поминки устраивать по собору, либо уповать на то, что он жив, еще неизвестно, каковы истинные масштабы разрушений; подлежит ли Нотр-Дам восстановлению.
Для меня собор Парижской Богоматери не просто часть истории или памятник архитектуры. Я была там не единожды, всякий раз чувствуя, ощущая его мощь, притягательность и красоту. К тому же собор стал одним из героев моей повести о ней и пишет в рекомендации Владислав Петрович.
Неужели их, образованных, творческих людей не зацепило, что страницы моей книги живое свидетельство о Нотр-Даме? Живое! А имя собора сейчас у всех на устах, его судьба пока туманна, но о событиях 15 апреля пишут СМИ; трагедию обсуждают во многих странах.
Нет, только три человека заинтересованно смотрят на меня наш мудрый, с чуть ироничным взглядом прозаик Михаил Романович; энергичный, сероглазый, стремительный Сергей Викторович он недавно в нашем городе и в нашей писательской организации, да еще поэт Елена с мягкой улыбкой и открытым лицом, с хорошей русской фамилией Русакова. Остальные литераторы равнодушно слушают рекомендацию Рябинина; мол, ну собор, ну написала о нем повесть, ну горел. Есть и такие, у кого в глазах вспыхивают злые геростратовские огоньки: «Так им и надо, французам, не уберегли свою святыню!»
В моей памяти всплывают строки из романа Достоевского «Братья Карамазовы», когда Павел Петрович Карамазов тоже злорадно и ехидно объясняет, почему Алеша печален: «Старец его протух!». То есть старец Зосима, которого почитали, как святого. Да, что рассказывать, вы помните, конечно!
Итак, стоял собор Парижской Богоматери больше восьми веков и казался нерушимым, вечным, но, поди ж ты, горел как свеча двести пожарных ничего не могли поделать. И французы молились, а с ними весь христианский мир!
Руководитель меж тем зачитывает финальные слова рекомендации Владислава Петровича: «Убежден, что мы можем и должны принять Татьяну Соловьеву в Союз писателей».
Снова окидываю взглядом собравшихся, точнее, тех, кого вижу стол-то огромный на лицах не отражается ни-че-го! Хотя мне такой писатель дал рекомендацию легенда!
Нет, похоже, Имя мало что значит для определенных людей. Среди великих та же история! Иван Сергеевич Тургенев, романами которого я зачитывалась в юности, критиковал Пушкина, считая его «Руслана и Людмилу» слабым произведением, а замечательные сказки Александра Сергеевича называл псевдонародными Опять я гуляю в мыслях далеко-далеко.
Вторая рекомендация в Союз от прозаика, человека, занимающего сразу несколько постов в нашем городе. Он сверхэнергичный, неуемный, заводной, умеющий обозначить свое присутствие сразу в нескольких местах. Сюда он приехать не сумел, но это самое присутствие обозначил Руководитель зачитывает, нет, скорее «оглашает» текст, большинство сидящих за столом смотрят в пространство.
Хорошо, хоть автор третьей рекомендации здесь! Он её не читает, а просто рассказывает о впечатлении от моих книг. Семен Викторович намного старше меня, пожалуй, годится мне в отцы, тем более удивительно, что мои книги оказались ему близки. Он так ясно объясняет мотивы поступков героинь, словно мы не раз беседовали с ним об этом за чашкой чаю.
Повесть «Искушение» это вулкан живого чувства и мыслей! говорит Семен Викторович. А стихи невероятной силы образов и эмоциональной выразительности! Считаю, что Татьяна достойна быть принятой в Союз писателей.
На лице Руководителя не читается ни единой эмоции, он смотрит на меня и делает рукой приглашающий жест:
Вам слово, только коротко!
Встаю, улыбаюсь, конечно, волнуюсь, но, помимо некоторой тревоги, испытываю радостное предчувствие новизны. В нескольких словах говорю о себе, о школьных стихах Потом был университет; факультет иностранных языков, дипломная работа по творчеству Андре Моруа, если точнее о традициях афористической литературы в его «Письмах к Незнакомке». Уже тогда музыкой для меня звучали имена: Ларошфуко, Лабрюйер, Моруа Нет, этого я не говорю! Что еще? Много лет работаю журналистом, у меня есть изданные книги: и проза, и стихи.
Вот, смотрите! показываю. На обложке первой моей напечатанной повести собор Парижской Богоматери.
Я точно помню тот день во французской столице, когда сделала фотографию, что на обложке, весенний, нежномартовский, солнечный, и небо было глубоко-синим. Я тогда вышла из собора вместе с другом-французом, и из торжественной полутьмы Нотр-Дама мы попали в ясный полдень.
Обвожу глазами писателей, поэтов и снова почти не ощущаю созвучия чувств, ну хотя бы любопытства! Да что же они такие замороженные, словно рыбы на льду, выставленные для покупателей в большом холодном зале супермаркета?
Беру в руки вторую свою книгу, третью. «А еще, говорю, отрывки из моей повести напечатали в одном из выпусков парижского альманаха "Глаголъ"».