Столь тонкие наблюдения, особенно с переходом в область идеологии, да еще и озвученные через печатный орган Ленинградского обкома и горкома ВКП(б), гарантировали обсуждение «на местах».
Кроме того, вслед за статьей, 3 февраля, именно вопросу «правильного» изображения положительных героев было посвящено специальное собрание писателей города:
«В Доме писателя имени Маяковского состоялось общее собрание ленинградских прозаиков, поэтов, драматургов и критиков. Оно было посвящено теме Партия и образы большевиков в советской литературе.
Во вступительном слове доктор филологических наук проф[ессор] Б. С. Мейлах сказал:
За 30 лет своего развития советская литература создала ряд ценных произведений, показывающих роль партии в развитии нашего государства, в социалистическом строительстве. Однако здесь писателям еще предстоит создать очень многое. Тов. Мейлах отметил, что некоторые авторы изображают коммунистов, не показывая их связи с массами, вне всенародной борьбы за социализм.
Председатель Ленинградского отделения Союза советских писателей А. Прокофьев критиковал ряд произведений, упрощенно трактующих образ большевика»[80].
Но в случае с пьесой О. Ф. Берггольц и Г. П. Макогоненко произошло довольно редкое для конца 40х гг. событие авторам удалось вырваться из стальных щупальцев большевистской критики. И причиной тому было совершенно исключительное положение, которое занимала Ольга Федоровна Берггольц в послевоенном Ленинграде.
Первым, кто выступил в защиту пьесы, оказался А. А. Прокофьев глава ленинградской писательской организации. По его инициативе (по-видимому, с подачи Ольги Федоровны и при поддержке со стороны А. А. Фадеева) 19 февраля 1948 г. состоялось открытое заседание правления ЛО ССП, основным вопросом повестки дня на котором было «Обсуждение пьесы О. Берггольц и Г. Макогоненко У нас на земле».
В действительности на этом заседании речь шла не о самой пьесе, напечатанной в декабрьском номере «Звезды»[81], а о статье в «Ленинградской правде»; да и разговор велся не столько о драматургии, сколько о театральной критике.
Вводное слово произнес Б. Ф. Чирсков, после которого в своих выступлениях схлестнулись самые знаменитые театральные критики Лениграда и автор статьи С. Д. Дрейден, и И. Б. Березарк, и С. Л. Цимбал[82] все те, кто через год без разбору будут названы безродными космополитами и вычищены из советских учреждений.
Если Симон Давидович стоял на своем выступал с политизированными обвинениями, называл пьесу пасквилем на советскую действительность и даже нападал на А. А. Прокофьева, то и Илья Борисович, и Сергей Львович выступали в защиту пьесы и ее авторов; также к стороне защиты присоединились писатели А. А. Крон, Е. Л. Шварц и др. Евгений Львович Шварц сказал тогда:
«Я не хотел вообще выступать, потому что не считаю себя на данном этапе развития достаточно оснащенным всякими теоретическими знаниями, чтобы твердо и точно разъяснить, хотя бы [Р. Р.] Сусловичу, что в пьесе хорошего и что плохого. Это даже почти невозможно, как, например, в басне Толстого, когда слепому объясняют, что такое белый цвет.
Начну издалека. Не удивляйтесь, что мы говорим о статьях. Именно такого рода статьи мешают говорить по существу. Бывало, не особенно нравится пьеса, но благодаря появлению безобразной, несправедливой статьи приходится забывать гамбургский счет и восстанавливать хотя бы приблизительно справедливость.
Каждый раз, когда в пьесе видишь что-нибудь живое, каждый раз, когда видишь, что кто-то еще так же серьезно и так же ответственно думает над тем, как обработать и что делать с новым материалом, радуешься, как будто бы встречаешь попутчика. Мы слышали пьесу Берггольц и Макогоненко, когда она впервые читалась в БДТ, и я был обрадован самым искренним образом. Вопервых, тем, что встретил товарищей по работе, которые столь же ответственно и с таким же трудом, как в первый раз, пробовали поднять, вскрыть и сделать доступным зрителю новый материал, который до сих пор как следует не был обработан. Делается это со всей доступной им добросовестностью и талантом. То, что было сказано, что эта пьеса поэтическая, это немаловажно. Пьеса поэтическая от начала до конца. Вот что мне нравится, и вот почему я ее защищаю с особой яростью.
Я должен сказать, что здесь была пальба из автоматов по людям, которые нарушили правила дорожного движения. Раз поднят новый материал, то кончен вопрос о профессионализме.
Я должен сказать, что здесь была пальба из автоматов по людям, которые нарушили правила дорожного движения. Раз поднят новый материал, то кончен вопрос о профессионализме.
Пьеса несколько приподнята, и поэтому, несмотря на то что материал внешне реалистический, он приподнят поэтически, и естественно, что люди с гордостью говорят о своих традициях. Ложь я очень хорошо чувствую и глубоко убежден в том, что этого как раз здесь и не было. Все мы с волнением слушали эту пьесу. Ощущение времени сегодняшнего дня и прошедшего времени, которое продолжает жить в сегодняшнем дне, с моей точки зрения, в пьесе достаточно убедительно.
Я не хотел говорить, но в некоторых случаях нужно преодолевать свое отвращение к публичным выступлениям. Я говорю с отвращением, потому что труднее доказать, что то, что мне понравилось, действительно хорошо, но поверьте мне здесь нет никакого желания лишний раз столкнуться с критиком, а глубокое убеждение человека, который работает добросовестно, что это некоторый этап на том трудном пути, по которому мы все идем в меру наших сил и возможностей, и что это настоящее произведение искусства, а настоящее произведение искусства живет. А к тому, что живет, нужно относиться как к живому существу, и то убийственное отношение, которое было в статьях наших критиков, создает нездоровую атмосферу, потому что серьезного разговора не получается. Когда на ваших глазах избивают человека, то вы не занимаетесь тем, что завязываете ему галстук, а стараетесь привести в чувство.
А затем нужно поговорить о методах. Солидаризироваться со статьей Дрейдена невозможно, потому что это сплошные выкрики и окрики. Три дня после этой статьи я ходил как заржавленный, хотя ко мне она никакого отношения не имела»[83].
Ольга Берггольц предпочла дождаться конца выступлений: «Прорабатывают нас, и поэтому я должна выступить последней»[84]. Поскольку о хороших сторонах пьесы уже было сказано другими выступавшими, то Ольга Федоровна коснулась самого главного методов С. Д. Дрейдена:
«Скажу о вежливости и грубости. Когда двух советских писателей называют пасквилянтами, то это невежливо и грубо, и нужно разговаривать с советскими писателями как с писателями, тем более что ваше обвинение в пасквилянтстве никак не аргументировано.
Я очень внимательно слушала, но тем не менее я все-таки очень много не поняла.
Я не понимаю, почему молодая девушка 20 лет, оказавшаяся в страшно тяжелых моральных и материальных условиях, которую обманул какой-то мерзавец и которая тяжело это переживает, пасквиль на советскую стахановку. Конечно, это больно и тяжело.
Я считаю необходимым условием вежливости и приличия правильность цитации. И когда цитируется таким образом, что от того, что пишет автор, ничего не остается, то это не очень прилично .
Дрейден особенно возмущался, почему пьеса была искусственно раздута. Что это значит? Разве мы взятки кому-то давали? Почему вы это так настойчиво подчеркиваете, что ей искусственно создан авторитет. Ведь ее выдвигали какие-то авторитетные люди. Они даже не знали, что это наша пьеса. Значит, нужно уметь уважать общественное мнение, хотя бы оно и не совпадало с вашим. Почему оно искусственно создано?
(С МЕСТА: Это мнение покойного Михоэлса.)
Человек, который выдвигал эту пьесу, был покойный Михоэлс. Я считаю мнение Михоэлса не ниже вашего. Он говорил о чистоте пьесы. Он говорил о том, что пьеса позволяет ставить вопрос об интегральном человеке. Он находил в ней недостатки и указал на обилие положений. Мы туда страшно много ситуаций наворотили и наверное где-то в чем-то ошиблись. Но почему мы должны верить Вам и не верить Михоэлсу, который в то же время и критикует?»[85]
Поскольку истинные причины гибели С. М. Михоэлса тогда были неизвестны, то его покровительство драматическому творчеству О. Ф. Берггольц и Г. П. Макогоненко, начавшееся еще с постановки их пьесы в Камерном театре, не могло быть пославлено им в вину. Авторитет Ольги Берггольц был в Ленинграде тогда столь высок, что даже критика после августовского постановления не смогла его поколебать. Именно этим и только этим объясняется то обстоятельство, что проведенное собрание остановило волну критики, и серьезных последствий для доцента Г. П. Макогоненко это дело не имело.
Одним из немногих, кто попенял Георгию Пантелеймоновичу печатно, оказался его одногруппник по филологическому факультету, специалист по советской литературе Е. И. Наумов. В августе 1948 г. он отметил в одной из своих статей: