Прошло 20 минут, потом 30. Все было бесполезно. Нам следовало остановиться намного раньше.
Наконец, я озвучил это, и все замолчали. Солдат лежал там, посиневший, неподвижный, его руки свисали с каталки. Пациент умер. Медсестра выключила монитор.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы собраться. Остатки его жизни были в наших руках, в моих руках, и без труда проскользнули сквозь пальцы. «Надо было постараться, подумал я. Мне следовало вызвать анестезиолога, я должен был попытаться опорожнить его желудок с помощью назогастрального зонда, должен был. Но не сделал. Просто мы попали в трахею слишком поздно. На 5 минут раньше, и он был бы жив». Это ужасное, мучительное чувство вины.
Отец сидел один в комнате для консультаций, ожидая новостей. Я подготовился, как мог, а потом вошел и сказал ему о смерти сына.
Он посмотрел на меня с каким-то мрачным облегчением. Потом поблагодарил за приложенные усилия. Он отказался от священника. Отец был спокоен. В комнате дрожал от эмоций лишь я один. Я спросил, хочет ли он увидеть своего сына, и он отрицательно покачал головой. Он давно смирился.
Я понимал, что это не моя история. Тем не менее мы не можем помочь себе, продолжая чувствовать вину за то, что по идее нас не касается.
Медсестры перенесли тело в помещение для обеззараживания, санитарка вымыла пол, а все оборудование было возвращено на место всего за несколько минут. Никаких признаков развернувшейся здесь трагедии: просто реанимация, сияющая, чистая и готовая, как обычно.
Я так и не узнал имени того солдата.
Хороший сын
Он ни за что не расскажет, в какой группе играл, говорит коллега на пересменке. Медсестры думают, что он был настоящей звездой.
Мы делаем обход, он сдает мне смену. Палата 2 ждем УЗИ, вероятнее всего, камни в желчном пузыре. Палата 4 женщина 88 лет, госпитализирована с пневмонией. Я спрашиваю, получает ли она антибиотики. Ответ положительный. И так далее. На ходу я помечаю всю необходимую информацию.
В палате 6 коллега остановился перед занавеской.
Он здесь.
Затем, вместо того, чтобы дать краткие сведения и пойти дальше, как мы делали до этого, коллега отодвинул занавеску.
Это доктор, который меня сменяет, сказал он пациенту, я хотел представить вас.
Мужчина с кожей золотисто-коричневого цвета, светлыми волосами до плеч и пронзительными голубыми глазами посмотрел на меня и улыбнулся своими идеально-белыми зубами. Он был небольшого роста, понял я. Голубые радужки контрастировали на желтом фоне его склер. Я мог видеть пульс на его шее. Он протянул горячую тонкую руку, и я пожал ее.
Приятно познакомиться, сказал я. Если вам что-нибудь понадобится, пожалуйста, дайте мне знать.
Спасибо, тихо сказал он. Если вас не затруднит, я попрошу пару кубиков льда.
Расскажи мне, что узнаешь, сказал коллега, выходя из палаты.
Через несколько минут я принес пациенту чашку льда. И вот началась светская беседа: «Как вы себя чувствуете? Когда все это началось? Хотели бы вы, чтобы вас реанимировали, если что-то пойдет не так? В какой группе вы играли?»
Я бы не хотел об этом говорить, если можно. Это было очень давно, он отвел взгляд.
В восьмидесятых?
Неохотно кивнул. Момент упущен.
За это я и расплачиваюсь, сказал пациент.
На каком инструменте вы играли? я знал, что должен перевести тему.
Гитара, ответил мужчина, в основном ритм, иногда соло.
У него был слабый акцент. Британец или австралиец. Сосуд на шее пульсировал. Когда мужчина повернул голову, я заметил, как на свету вспыхнула крошечная бриллиантовая сережка.
Пациент говорил, а я представлял его молодым, на сцене, перед толпой, поднявшей зажигалки в темноте клуба. Я внимательно посмотрел на него, чтобы окончательно убедиться, что лицо мне не знакомо.
Резиденты по большей части в 1980-х были еще детьми, но я все равно спросил их на всякий случай.
Видели того парня? Не знаете, в какой группе он играл?
Один за другим, они будто ненароком заглянули в палату.
Как насчет Journey?
Да нет же. Определенно не Journey. Плюс они были американцами.
Мы обсудили это и с коллегой.
Определенно не кантри, сказал он. Но и не хэви-метал. Поп-рок, я сказал бы. Вы поискали его в интернете?
Ничего не нашли по имени, ответил я. Но он мог играть под псевдонимом. Он не хочет об этом говорить.
Да нет же. Определенно не Journey. Плюс они были американцами.
Мы обсудили это и с коллегой.
Определенно не кантри, сказал он. Но и не хэви-метал. Поп-рок, я сказал бы. Вы поискали его в интернете?
Ничего не нашли по имени, ответил я. Но он мог играть под псевдонимом. Он не хочет об этом говорить.
Коллега провел в палате 6 намного больше времени, чем у других. Я мог видеть, как он отвечает на вопросы, пожимает руку пациенту, улыбается, что-то показывает жестами резиденту.
Узнал? спросил я коллегу по возвращению.
Мне он тоже не говорит, ответил тот. Возможно, медсестры что-нибудь да выведают. Я дам знать, чуть что. Впрочем, он выглядит знакомым, тебе не кажется?
Я навещал этого больного несколько раз за смену. Его значимость выросла в разы. Я посмотрел его анализы и тщательно ввел их в компьютер. Я снова позвонил медсестре и спросил, когда будет готова его кровать. Все это время мужчина лежал неподвижно, под капельницей с физиологическим раствором и антибиотиками, без жалоб. Его сине-желтые глаза смотрели в потолок.
Через несколько часов к этой загадочной звезде пришла пожилая женщина. Когда я вошел в палату, она стояла рядом с кроватью и держала пациента за руку. Я с некоторым удивлением спросил, кто она такая.
Я его мать, ответила женщина.
Я не ожидал такого поворота, не думал, что к рок-звездам приходят мамы. Конечно, у них бывают дети, обычно их много. Но мамы? Уж точно не такие: пожилая женщина мигала сквозь толстые очки и сжимала сумочку. Она была крошечной, метра полтора ростом, тоже худой. Когда женщина посмотрела на меня, я обнаружил в ней сходство с сыном.
О, произнес я, ну, что ж, мы можем поговорить наедине?
Она похлопала сына по руке и последовала за мной по коридору.
Я задавал стандартные вопросы: сколько алкоголя употребляет ее сын, живет ли он один, есть ли что-то, что он мне не говорил. Наконец, я спросил ее, в какой группе он играл.
Женщина вздохнула.
Сын играл в парочке групп очень давно, протянула она. Но он никогда не был рок-звездой. Ему просто нравится так говорить. Он считает, что люди тогда относятся к нему немного лучше.
Вы имеете в виду, что он врет?
Ну она опустила глаза, он преувеличивает.
Значит, он не британец?
Она покачала головой.
Мой мальчик хороший сын, женщина будто начала оправдываться. Он всегда был добр ко мне.
Извините, ответил я, приходя в себя. Но было слишком поздно: я чувствовал себя и обманутым, и глупым одновременно.
Конечно, это была мечта жизни пациента, но эта мысль пришла ко мне позже.
Он не рок-звезда, сказал я, наконец, резиденту. Он просто говорит так, потому что люди начинают относиться к нему лучше.
Ну, она оторвалась от компьютера, это ведь работает?
Он хорошо знал людей. Мы принесли ему лед, внимательно выслушали все его вопросы и ответили на каждый из них по очереди. Он был таким же, как и все остальные, ничем не отличался от пациентов, которые лежали вокруг, или ждали в холле, или лежали на носилках.
Затем настал мой черед сдавать смену.
Терминальная стадия заболевания печени, сказал я, когда мы подошли к палате 6. Не подлежит трансплантации. Лихорадка.
Антибиотики? спросила коллега, делая заметки.
Да, ответил я, он их уже получает.
Свадьба
Ее лицо как будто подернуто дымкой, я не могу его вспомнить. Оно единственное, что сопротивляется моей памяти, и я не знаю почему. Возможно, это просто нежелание возвращаться в прошлое.
Я помню ее характер гораздо лучше, чем ее лицо.
Школа находилась в Японии, там работали мои родители и учился я. Она жила в общежитии. Ее отец, американский журналист, работал в Пекине. Там не было подготовительных школ, поэтому ее отправили прямо к нам.
Она пила колу каждое утро перед началом занятий. Я приезжал со своими родителями и братом на безупречно чистом такси, даже водитель был в белых перчатках. У входа в общежитие я неизменно встречал ее.
Школа была расположена высоко на склоне холма с видом на город. Мы с семьей проходили мимо футбольного поля, общежития, и поднимались по лестнице в наши классы. Когда мы проходили мимо, она закатывала глаза, потягивая колу. Нелегко ходить в школу, каждый день демонстрируя нерушимую целостность своей семьи, также как нелегко ходить в школу без семьи вообще.