Два года продолжалось феерическое восхождение нового музыкального гения на Олимп нотного стана. «Экселент!» восхищался его успехами преподаватель Дома культуры железнодорожников добрейший Эдуард Львович. Он с нежностью наблюдал, как его ученик приходил на занятия со своим трёхчетвертным юношеским аккордеончиком. «В успешной семье растёт успешный ребёнок», радовался Львович, не зная, что семью Аристовых вряд ли можно назвать успешной, и инструмент для Вени куплен матерью в долговую рассрочку по причине развода с отцом и скудного материального положения.
Но вот стрелка на житейских часах обежала два огромных годичных круга. Эдуард Львович, ничего не подозревая, готовил Венедикта в музыкальную школу и уже заранее ликовал, представляя эффект от игры своего ученика на вступительном прослушивании. Однако в конце второго года музыкальных занятий на Венедикта обрушилась, да-да, именно обрушилась безжалостная магия цифр и математических сопоставлений. Как малыш, который при виде новой игрушки роняет старую, Веня потянулся к точным знаниям, совершенно потеряв интерес к профессии музыканта. Эдуард Львович, почувствовав неладное, много и часто звонил своему любимцу, говорил в телефонную трубку о необходимости продолжить занятия музыкой, твердил о каком-то высшем предназначении
Веня всякий раз при телефонном разговоре с Эдуардом Львовичем поднимался и стоял по стойке «смирно», прижимая правой рукой к уху трубку. Казалось, он находится весь во внимании и молчит, боясь перебить вдохновенную речь своего учителя. Ничуть! Ум Венечки прогуливался в это время совсем в другой стороне. В обнимку с холёными натуральными и взъерошенными иррациональными числами он блуждал по запутанным лабиринтам математических обстоятельств и весело отмахивался от надоедливых децибел добрейшего Эдуарда Львовича.
Тёмная, как Кносский лабиринт, оглашаемая леденящими душу рыками поверженных софизмов, математика увлекала нового Тесея всё глубже в свои таинственные дебри. Логический максимализм на долгие годы овладел романтической сущностью Венедикта. Прежние изобразительные и музыкальные очарования уступили место очарованиям высокоточных алгебраических соединений.
Здесь мы закончим «опись» детских и ранних юношеских лет Венечки Аристова. Немного отдохнём, выпьем с товарищем по чашечке кофе (рядом с писателем всегда присутствует воображаемый читатель) и годков этак через пятнадцать подсядем «под локоток» к долговязому небрежно одетому человеку неполных тридцати лет. Чем-то наш герой сейчас занят?..
2. Диалог
Позабыв о кипящем на плите чайнике, Венедикт сидел на старом семейном диване и, опершись подбородком на гриф гитары, размышлял об очередном уходящем в Лету десятилетии.
«Мать честная! сокрушался наш герой. Сколько же я наломал дров»
Привычным движением он переложил деку под правую руку и извлёк свободный раскатистый аккорд.
«Ах, Веня, Веня, куда тебя, дурака, всё время несло? Почему, не дорисовав картинку, не доиграв мелодию, не дописав формулу, ты срывался с места и бежал прочь? Искал высший смысл и всё такое? Нет, дружок, высший смысл был и в художестве, и в музыке, и в математике! Ты чувствовал это, твоё сердце трижды влюблялось в будущее, но твой вертлявый ум трижды уводил тебя в сторону. Представь, три раза ты предал самого себя!..»
Напротив дивана возвышалось большое напольное зеркало. Оно в точности отражало движения Венедикта и даже ход его мыслей. По перемещению бровей, то взлетающих вверх, как крылья потревоженной птицы, то устремляющихся вниз и «вгрызающихся» в переносицу, подобно двум прожорливым гусеницам, можно было наблюдать за внутренней мыслительной борьбой, происходившей в растерянном и переставшем понимать самого себя человеке.
И всё же, несмотря на визуальное сходство, отражение в зеркале являло вид человека собранного и целеустремлённого настоящее Alter ego. Это удивило Венедикта.
Ну что, приятель, хана чистописанию? съязвил он, глядя в глаза «собеседнику».
Отчего же хана? ответил тот. Хана, батенька это только начало. Прими житейский раздрай как второй в твоей жизни период размытых смыслов. Так сказать, насильственный обморок ума перед будущим марш-броском.
Альтер эго поёжилось, повело плечами и смолкло. Но вот оно встрепенулось и заговорило, торопясь и сглатывая слова:
Первый-то, видать, ничему тебя не научил, а жаль! Придётся повторить: идти от противного всегда неприятно, но тут уж ничего не поделаешь. Для избавления от дурака все средства хороши, и лучшее из них полное заблуждение!
Эго ехидно улыбнулось, но, припомнив систему Станиславского, изобразило плаксивое выражение лица в точности, как у «первообраза».
Скажи, что мне делать? Венедикт стал выжидательно перебирать струны. Может, сойти с ума и посвятить остаток лет натуральной биологии?
Остаток лет, говоришь? Э, нет, батенька! Нам велено трудиться! рассмеялось Альтер эго. Карма у нас такая. Иначе говоря, Господняя обязанность перед человечеством, понимаешь?
А может, это всё фантазии, и нет ничего такого! А наши сакральные мысли обыкновенное житейское баловство, проверенный способ поддержать в груди «священный» огонь гордыни
На этот раз Альтер эго не спешило с ответом и замерло в задумчивости. Игривая улыбка спорхнула с его лица и растаяла в зазеркалье.
В отличие от тебя, наконец заговорило умное отражение, я верю в Бога и в устройство бытия по вертикальному принципу. Ничто не происходит просто так. Всё вытекает из предыдущего и является основой для последующего.
Из твоих слов выходит, что Дарвин прав? И библейское сотворение человека красивая сказка для малограмотных? перебил Венедикт.
Хорош иконописец!.. улыбнулось эго. Быть может, Дарвин и прав. Но его правота никак не объясняет появления разумного начала. Разумное начало в человеке не конструируется из биологических процедур. И об этом тебе хорошо известно.
Это ещё почему? Венедикту вдруг захотелось подцепить Альтер эго.
Он отложил гитару и пересел поближе к зеркалу на табурет.
Основной закон философии учит нас не удивляться непредсказуемым событиям. Гусеница сворачивается кокон, из которого через некоторое время вылетает бабочка! Это невероятно. Быть может, и с интеллектом происходит то же самое? Он рождается чудесным образом из накопившегося количества некоего бессознательного вещества. И нам ничего другого не остаётся, как придумать бога, чтобы хоть как-то объяснить самим себе волшебное преображение плоти в мыслящее начало?
Хороший вопрос, Альтер эго не уловило в словах Венедикта скрытый розыгрыш и, оглядев отражённое в зеркале пространство, ответило: Выходит, мы с тобой смотрим в одну и ту же сторону, но с противоположных точек зрения.
Это как? Венедикт заметно повеселел.
А так. Мы стоим рядом. Тебе ещё предстоит подъём на вершину, а я только что с неё спустился. Мы оба смотрим вверх, но с противоположных относительно вершины точек зрения. У тебя вершина ещё впереди, а у меня за спиной, сзади! Это понятно?
Венедикт собрался было ответить, но в это время раздался звонок в дверь.
Иду-иду! именованный иконописец поднялся с табурета и вышел в прихожую. Альтер эго «вышло» вслед за ним, но в противоположную сторону.
3. Сбой
Немного истории. По окончании знаменитой математической школы 2 юный Венедикт поступил в престижный Инженерно-Физический институт. Беспечно жонглируя полученными сверхзнаниями, он, в отличие от подавляющего большинства абитуриентов, экзамены сдал шутя. Однако не обошлось без курьёзов. К примеру, на профильной физике ему был задан вопрос: «Назовите физические параметры среды, при которых происходит молекулярная конденсация влаги. Короче говоря, когда выпадает роса?» На что Венедикт, рискуя получить пару, улыбнулся и простодушно ответил: «Утречком!»
Экзаменатор замер, сдвинул брови домиком с проломленной крышей и внимательно посмотрел на юного наглеца. Чутьё педагога различило в наивной улыбке бесстрашного абитуриента многие испытания будущих лет. Физик потупился в бумаги и, не поднимая головы, задал вопрос вне школьной программы. Венедикт ответил. Экзаменатор в свою очередь улыбнулся, поставил в ведомость «отлично» и отпустил его со словами: «Молодой человек, будете гулять по росе, не простудите голову!»
Учёба в институте не принесла Венедикту внутреннего удовлетворения. Проявив полный пофигизм к свободному систематическому обучению, он опаздывал на лекции, а часто и вовсе прогуливал занятия. По вечерам вместо подготовки к очередному коллоквиуму бесцельно шатался по Москве или, купив за гроши билет на галёрку, высиживал какой-нибудь концерт, размышляя о чём-то своём, далёком от темы представления.