В конце осени ударили крепкие морозы, но снег ещё не выпал. Слабое течение выше запруды не могло противостоять морозу, вода покрылась гладким как стекло льдом.
Лось после ночёвки вышел на берег ручья, двинулся к воде. Привычная, всегда доступная вода вдруг оказалась твёрдой как камень и скользкой. Ноги его разъехались, он упал и больно ударился грудью. Странная твердь под ним затрещала, прогнулась, он от испуга забился, попытался вскочить, но копыта скользили по гладкой поверхности. Лось встал на колени, потихоньку поднялся и короткими шажками вышел на берег.
На водопой он стал ходить выше по ручью, где вода долго не замерзала. Часто жажду утолял снегом. Больше не выходил на лёд. Зимой жил возле сопки с отстоем. Предусмотрительность не раз его спасала.
На четвёртый год жизни ему выпало тяжкое испытание. Волки напали на его след и погнали к замёрзшему озеру. На льду они бы легко его взяли, как уже не однажды брали оленей, косуль и даже лосей. Волки взяли его в тесное полукружье. Едва он пытался свернуть в сторону, как рядом взлетала серая тень, щёлкала зубастой пастью, норовя вцепиться ему в горло. Он испуганно прядал и нёсся вперёд.
Лось лучше волков знал родные места и сумел спастись. Он вывел погоню к поваленной бурей сосне и резко свернул под защиту вывороченного корневища. Волки сбились, замешкались, а ему хватило нескольких секунд оторваться, выскочить на открытый склон сопки и стрелой взлететь на скалу отстоя. Здесь он развернулся навстречу стае и стал неуязвим. Броситься на лося спереди, под острые рога и разящие копыта не отважится ни один хищник. В открытую с лосем не справится даже медведь.
Волки в азарте погони пытались запрыгнуть на отстой сзади, сбоку. Безуспешно, только царапали когтями обледенелую стену базальта. Лось не обращал внимания на их обходные маневры, зорко следил за узкой тропинкой перед собой.
Скоро волки поняли бесполезность попыток, сняли осаду, цепочкой, один за другим ушли вниз по склону, растворились в густеющих сумерках.
Лось простоял на скале до утра. С восходом солнца спустился, побрёл в молодой осинник. Быстро объедал горькие ветки, поминутно замирал, слушал тайгу. Обычно он здесь не кормился, берёг молодую поросль для особого случая, такого, как нынешний.
От непогоды молодой великан укрывался под кроной раскидистой сосны. В дождь под хвойным шатром было сухо, в метель тихо. Отсюда открывался хороший обзор, ни подойти, ни подползти к нему незамеченным было нельзя. Сверху его закрывала густая крона.
Меньше всего он ждал опасности сверху. Его враги жили на земле, передвигались скользящей волчьей поступью или тяжёлой медвежьей развалкой. Он всегда слушал звуки, идущие от земли треск валежника, вздохи хвойной подстилки, стук гальки на берегу ручья. Суета бурундуков, цоканье белок, птичьи голоса его не беспокоили. Заполошные крики кедровки или стрекотанье сороки предупреждали его обо всём необычном. Он настораживался, далеко стороной обходил опасное место.
Лось уже привык, что сверху ему ничто не грозит, потому был изрядно напуган, когда с неба послышался звук, похожий на долгий гром. Ему много раз доводилось попадать в грозу, видеть ослепительные вспышки молний, слышать оглушительные раскаты грома. То было летом. Сейчас стояла зима, а гром нарастал, давил, повергал его в панический ужас.
Лось напролом кинулся к спасительному отстою. То, что издавало грохот, быстро настигло его, отрезало дорогу к сопке. Он метнулся в сторону и стремглав помчался прочь.
Он уже не видел, как летящий над тайгой самолёт пошёл на снижение. Едва не задевая чёрные вершины лиственниц, развернулся на свободную полосу по склону сопки, нырнул за стену высоких сосен, резко взмыл, в тот же миг коснулся земли и помчался вверх по склону. Наверху, буквально в трёх шагах от обрыва взревел мотором, круто развернулся и встал на свой след.
Тут же в открытую дверь полетели ящики, тюки. Следом выпрыгнул человек. Он сложил всё в кучу, накрыл брезентом, перетянул верёвками, поднялся в салон и захлопнул за собой дверь. Ещё через минуту самолёт взметнул облако снежной пыли и ринулся вниз по склону. Казалось, через секунду он врежется в лес, однако в последний момент оторвался, круто взмыл в ясное прокалённое морозом небо. Обвальный грохот придавил тайгу. Скоро снова воцарилась тишина, только с потревоженных деревьев падали сухие хвоинки, чешуйки коры, пятнали чистый снег.
Самолёт прилетал ещё и также быстро улетал. Лось уже не испытывал панического ужаса, однако ноги сами несли его к спасительному отстою. Каждый раз самолёт опережал его, отрезал дорогу к сопке.
В то памятное ему утро он поднялся с ночной лёжки затемно. Густая бурая шерсть с зимним подшёрстком и толстый слой жира, накопленного за осень, хорошо защищали его от стужи, и ему были не страшны самые сильные морозы. Однако они вызывали голод, и он почти непрерывно ел. Особенно сильно хотелось есть по утрам. Скудная по зимнему времени, еда требовалась в огромном количестве, и он целыми днями обгрызал кору осин, скусывал тонкие ветки, вершинки.
В окрестностях ручья опять появились волки, и он пасся, не уходя далеко от сопки. Насытившись, держался поближе к склону. По колее, оставленной самолётом, ему легко было взбегать наверх.
Нарастающий гул с неба застал лося у подножия сопки. Он стоял в чащобнике, слушал пугающий его гул. Лось ещё оставался под кронами сосен, когда обвальный грохот ударил ему в спину, заставил выскочить из тени на открытый склон сопки и броситься на вершину к спасительному отстою.
Малый Брун
Серые волны мерно раскачивали выкрашенный серой шаровой краской экспедиционный катер. Он стоял на якоре на безопасной дистанции от берега, где волны словно молотом бухали в серые прибрежные камни, дробились, взлетали пенными фонтанами и с грохотом водопада рушились вниз.
Вечная работа моря, титаническая и однообразная в своей неизменности с колдовской силой тянула глядеть, завораживала вселенской неизбежностью. Что бы ни случилось в мире, какие катастрофы не потрясали человеческое общество, море будет гнать и гнать свои волны, ворочать валуны, дробить камни, в песок перемалывать гальку с неотвратимостью восхода и захода солнца. Хотелось слушать и слушать грохот прибоя, всматриваться в его завораживающий хаос, чтобы осмыслить готовую вот-вот открыться истину бытия.
С высокого спардека берег разглядывал капитан катера, выискивал местечко, куда бы подойти на шлюпке. Здесь собирались высадиться геологи.
Предстояло сделать геологическую съёмку острова. Работа не из тяжёлых, и начальник партии Бруно Янковский собирался выполнить её один. Хотя помощники ему бы не помешали. Дело в другом. Его давно донимала дочь просьбами свозить на необитаемый остров и оставить её там пожить. Девочка без капризов, редко чего просит, и он решил выполнить её желание.
Как любой нормальный отец Бруно любил дочь. Ещё и уважал. Маленькую он звал её Яна-язычница. Она совершенно не боялась животных. Могла подойти к любой свирепой собаке, погладить, и та никла под маленькими ладошками. Не брезговала брать в руки мышей, лягушек. Ей непременно требовалось знать, кто откуда берётся, как растёт, почему так называется. Донимала его расспросами, как из малюсенького орешка вырастает огромный кедр, и почему у него иголки, а не листочки, почему шишки, а не ягодки, откуда семена знают, какими деревьями им прорасти. Яна боготворила природу. Лес называла дедушкой, речку бабушкой, разговаривала с ними. Что поразительно, слышала ответ и нередко пересказывала его, чем повергала взрослых в изумление.
Бруно и сам был готов поклоняться духам земли, воды, всему растущему и живущему. Самую большую и самую красивую, в его представлении, реку Лена любил как женщину. Приходя на берег, опускался на колени, припадал губами к воде и чувствовал, что не пьёт, а целует её.
Когда к ним в экспедицию на практику приехала студентка-третьекурсница Лена, он увидел в совпадении имён перст судьбы и без памяти влюбился в неё. Только вернулись в город после окончания сезона, немедля сыграли свадьбу. Ровно через девять месяцев у них родилась дочь. Назвали её Яной, по имени притока Лены, красивой и своенравной таёжной реки.
Оба геологи, они с пяти лет стали брать с собой дочь в экспедиции. Редкий день девочка не удивляла взрослых сверхъестественным восприятием природы. Например, она никогда не видела грибы, не собирала, не знала, как называются, но безошибочно отделяла съедобные от ядовитых. Однажды принесли в лагерь целое ведро, собрались жарить. Яна вертелась около ведра, прыгала, болтала, вдруг затихла, насупилась.
Там лежит злой гриб, указала пальчиком на ведро. Он хочет нас отравить. Его есть нельзя.
Ради интереса вывалили грибы на полог, перебрали, и каково же было удивление геологов, совсем не безосновательно считающих себя знатоками грибов, когда среди великолепных рыжиков, маслят нашли крохотную поганку, очень похожую на молоденький подосиновик.