Awakers. Пробудители. Том 2 - Катерина Томина

Awakers

Пробудители. Том 2

Катерина Томина

Иллюстратор Владимир Томин

© Катерина Томина, 2022

© Владимир Томин, иллюстрации, 2022

Интро. Мыльные пузыри

Такая рыжая, что глаза слепит. Рыжая и солнечная. Кожа будто светится, а на ладонях мозоли.

 Тати,  представляется она, протягивая руку.

 Давно на барабанах играешь?  деловито спрашивает Ральф Доэрти, басист и основатель группы. Он хоть и главный, и старший из ребят, они всё равно зовут его Дороти.

Ральф не понимает, что «давно»  не главное; главное, что много.

 Мне тоже нравится, когда девчонки на ударных, у них там всё это ходуном ходит,  шепчет маленький лохматый Майк Эллиот, усердно сжимая гитару, и полагает, что он достаточно невидимый, чтобы быть неслышимым. Краснеет от собственных слов, а солист пихает его плечо и торжественно объявляет хорошо поставленным голосом:

 Принята!

Такой чистенький, будто с плаката слез. Бьёт кулаком в грудь, называя своё имя:

 Трой Гордон!

Напыщенный до смешного. Смазливый. Пьёт шампанское из одноразового фужера, оттопырив мизинец. Осколки второй бутылки валяются на полу в липкой лужице. Традиция такая: бить бутылки в честь больших событий.

 Вытирать кто будет?  возмущается Майк, прихлёбывая пиво из банки.

 Пф-ф!  Трой топчется на месте, стекляшки хрустят под подошвами безупречно начищенных ботинок.  Мы же рокеры, бунтари! Наше дело  наводить беспорядки, а не устранять!

Дымок приторным облачком тянется к потолку, он стряхивает пепел на пол, подмигивает в её сторону:

 Точняк, Солнышко?

На учёбу  строгая форма, а на репетиции  сердитая футболка и кепка, как у Гавроша.

 Тебе не идёт петь «Нирвану»,  заявляет она.  Это ничего, мало у кого получается.

 Потому что мне не нравится,  огрызается Трой.

Зато нравится, как она носит майку с Кобэйном, непринуждённо, без фанатизма. А Трой не упускает случая:

 Опять у тебя этот пижон на груди,  тычет пальцем до тех пор, пока не получит по руке.

 Где твои манеры?  ворчит она.  Ты же лицо группы.

 Я не лицо, я  голос,  не соглашается вокалист, а Майк быстро разрешает спор:

 Да жопа он!

Они все употребляют бранные слова, а подзатыльники почему-то достаются только Трою.

 На Майка рука не поднимается,  сокрушается она.  Он такой маленький.

«Маленький Майк» хоть и в самом деле ростом не вышел, но всё равно выше неё и троих перепьёт. Ральф ладно, он у них джентльмен, у него даже ругань звучит так, будто он изъясняется в любви на диковинном языке. А ей будто удовольствие доставляет вставать на цыпочки, тянуться до его многострадального затылка. Ещё и угрожает:

 Трой, а Трой! Когда-нибудь тебе рот с мылом вымою.

 У нас будет запретная любовь,  разглагольствует Трой.

 С какой стати?

 Что! Твои родители с ума сойдут от ужаса!

Любовь. Такими громкими словами разбрасываются, когда они ничего не значат.

 С чего ты взял, что мои родители против?  поддразнивает Тати.

 Ну мы же рокеры. Бунтари! Жуть!

А мама умилённо складывает ручки после выступления:

 Какие у вас славные песенки. И мальчик такой миленький поёт.

Папа тоже добавляет крупицу своего веского мнения:

 У тебя сейчас возраст такой, самое время влюбляться.

 Ни в кого я не влюбляюсь,  категорично заявляет она.  И вообще, возраст  это временно.

У «миленького мальчика» целый мини-бар в багажнике новомодного авто.

 Да не пойду я с вами никуда,  отнекивается она.  Напьётесь и будете ко мне приставать.

 Ну  повторяется Трой.  Мы же рокеры, бунтари! Мы обязаны вести себя непристойно!

Тати не любит пьяных, от одного запаха воротит. И не любит, когда мальчишки лезут.

 Я что, я ни-ни!  божится Трой.  Могу пройти ровно.

Четвёртый шаг заканчивается смачным падением прямо у её ног. Галантный весь такой: она тянет руку, чтобы помочь ему встать, а он целует её пальцы.

 Мадемуазель, прошу на танец,  вся шея в конфетти, подтяжки спадают с плеч, а майка пропахла шампанским.  Хочешь, я брошу?

 Что?

 Да что угодно! Всё на свете брошу, хочешь?

 Давай. Бросай давать обещания, которые не можешь выполнить,  парирует она. Серьёзная вся такая. И рыжая. Чёрт бы её побрал.

Вечно сидит со своими книжками; одна обложка сменяет другую, как костюмы на параде. Он не успевает запоминать названия.

Хочется взять её за ладони и сдуть эти мозоли, как пушинки с одуванчика.

 Что ты там читаешь?  не из вежливости и не для того, чтобы отвлечь её. Правда интересно, что там в этих пёстрых обложках может так долго держать её внимание. Это же просто буквы.

 Ну расскажи, про что там книжка,  повторяет он.

Она долго говорит, он долго смотрит на неё. Жмурится, а перед глазами  золотой песок.

 Ты на чём сидишь, милый друг?  допрашивает Сэнди. Майк вечно бурчит, что Трой дружит с Сэнди исключительно потому, что иметь друга-гея нынче модно. А Трою нравится с ним говорить; рассказывать то, что с мальчишками обсуждать стыдно, а девчонке не доверишь. Сэнди лишнего не болтает, только вопросительно выгибает бровь.

 На жопе я сижу, что!  Трой разводит руками, вдыхая прибрежный солёный воздух.

 Да нет, дурень! Колись, ты на что подсел? Тебе будто запасную батарейку вставили.

 Ни на что я не подсел.

Но батарейка  хорошее сравнение, потому что у него будто электрический разряд на языке скопился, и, если от него не избавиться, голова взорвётся от напряжения.

 Ну правда,  не унимается Сэнди.  Я никому не скажу.

 Достал! Хочешь, чтобы я заткнул тебе рот поцелуем?

 Не льсти себе, ты не в моём вкусе,  отмахивается он, а сам застыл в ожидании великого признания.  Так что?

Трой театрально покусывает губу.

 Я тут подумал Мне нравится песок.

 Песок?

 Когда зачерпываешь его, а потом сдуваешь с ладони, и песчинки летят

 Куда летят?

 Не знаю ну просто летят. Красивые.

 И что в этом такого?

 Тебе не понять, песок  это очень глубоко.

Сэнди щурится поверх тёмных очков.

 Ты опять издеваешься над моим именем, да?

Трой отворачивается, медленно покачивая головой:

 Не знаю, Сэнди, я очень загадочный.

 Я не хочу жить между строк, заключённый в плену метафор и прочая хренота. То есть на кой чёрт всё усложнять, когда можно сказать как есть?

 Потому что это поэзия,  вполсилы объясняет Тати.

 Что поэзия? У Шекспира тоже поэзия ну как в том сонете, про бабу, у которой глаза на звёзды не похожи.

 Он не об этом.

Трой складывает губы трубочкой, колупая корешок её книжки. Кажется, никто уже не читает бумажные книжки, кроме неё. Никто не читает бумажные книжки, как она: страницы аппетитно шуршат под деликатными пальцами, каждый пассаж ложится новой маской на фарфоровое личико.

 Всё равно. Если бы все говорили всё как есть, было бы проще.

 Почему ты не можешь побыть хоть чуть-чуть серьёзным?

 Почему не могу? Я очень серьёзный! Там коррупция! Инфляция! Депиляция!

 Привыкнешь потом,  заверяет Ральф, услужливо протягивая Тати бутылку колы.  Мы с Майком привыкли. От него много шума.

Точнее сказать, Трой  ходячая ярмарка. Того и гляди голуби из рукавов полетят, а из-под шляпы выскочит стая кроликов. Удивительно, что каждый его шаг не сопровождается взрывом хлопушек и брызгами шампанского. Такой шумный, что в ушах звенит.

 Ну,  подхватывает Майк, отколупывая зубами тёмно-серый лак с ногтей.  Хрен претенциозный.

Ральф, интеллигентный, вежливый Ральф кивает, делая пометки в электронном конспекте,  единственный в группе, кто разделяет её потребность в посещении лекций:

 Есть немного.

 Ага,  Майк щёлкает пальцами.  Шутки ещё дебильные. И вечно как заладит

 «Мы же рокеры, бунтари!»  передразнивает Тати.

 «Это войдёт в историю»,  весело поддакивает добрый Ральф.

 Хрен претенциозный,  снова бубнит Майк, чётко выговаривая слова, но взгляд его становится хмурым.

Они сидят на пляже вдвоём: Тати и Трой. Все привыкли к пляжам  никакой романтики. Подумаешь, море. Подумаешь, песок под ногами. Ральф и Майк так и не пришли; она уткнулась в книжку, а он демонстративно скучает, разбавляя досуг мыльными пузырями.

 Думаю, Микки наконец-то похитили пришельцы. По ошибке. Приняли за своего. Будем надеяться, что скоро вернут.