Рано или поздно это должно было произойти с одним из них. Кто-то должен был упасть. Майк даже не скрывает злорадства, что случилось это не с ним. Трой не спешит выбираться из сугроба. Руки красные от холода, снег тает на губах.
Так тебе и надо, бурчит Майк, а тот поднимает голову и смотрит на него проникновенным взглядом:
Скажи, Микки, у тебя нет такого чувства, что всё самое-самое будет завтра, а завтра никак не наступает?
Нет, у меня есть чувство, что мы никогда не доберёмся домой. Вставай.
Встаю.
В тот день Трой обнаруживает, что в ванной не хватает одной зубной щётки.
Волосы у Троя ослепительно белые, топорщатся сердитым хохолком на макушке, спадают снежными прядями на лоб.
Сдохнуть можно, констатирует Том.
Что, Майк сказал, что блондины в моде!
Я пошутил, доносится голос гитариста.
Ну ёпрст, Эллиот
Сдохнуть можно, повторяется Том. Это охрененно!
У Робби несколько иная реакция на происходящее. Он в упор глядит на Троя и обеспокоенно спрашивает:
Так, где наш солист?
А Саймон и вовсе ничего не спрашивает, а хватается за сердце:
О боже, кто-то умер?
Ты глаза накрасил, кивает Том.
Трой пожимает плечами. Ничего он не красил. У всех нормальных людей нормальные синие круги под глазами, а у него какие-то красные фигурные: внизу, по верхнему веку и чуть-чуть в уголке, будто правда некто неумело орудовал кисточкой.
В этот перерыв он занят тем, что крутится на стуле, делает вид, что курит карандаш и пристально наблюдает за Ральфом.
Смотри, как он улыбается. Я не видел, чтобы он так улыбался.
Том знающе хмыкает, покусывая пластиковый стаканчик с кофе:
Я видел.
Трой запрокидывает голову на спинку:
Мы теряем людей, Томлин. Наши ряды редеют.
У Саймона появилась эта дурацкая привычка опаздывать. Опаздывать и приносить с собой запах кофе, тостов и утреннего секса.
Тебе выговор, объявляет Трой, дирижируя карандашом в его сторону.
Тебе надо чаще выбираться из студии, барабанщик разматывает шарф, как бы между делом.
Я нормально, не соглашается Трой. У меня лёгкое океанское безумие.
Угу. Признай, ты ненавидишь эту студию.
Я люблю эту работу! провозглашает Трой, буйно раскручиваясь в кресле.
Подвох в том, что ничего не происходит. То есть не происходит вообще ничего.
Робби только и знает, что твердить:
Уймись, парень. Главное, что мы движемся в правильном направлении. А топать знаешь ещё сколько?
Он и сам знает, что легендами за пару часов не становятся. Но если дни измеряются не часами, а стараниями, ему кажется, что уже прошли миллионы лет.
Это всё терпение оно требует больше сил, чем всё остальное, вместе взятое.
И ещё этот дурацкий снег
Никто не понимает, отчего Трой так завёлся из-за припева в песне, когда ему сказали, что лучше его переписать. Он полгитары освоил ради одного этого припева! Да-да, целую половину вот этой гитары, которую он сейчас колотит о стенку, а никто не понимает, отчего он так завёлся.
Я не выспался, ладно?! кричит он намеренно резко и грубо, чтобы никому не пришло в голову его жалеть.
Ты долбаная истеричка, Гордон, Майк, как всегда, говорит правду. Это была гитара Тома, между прочим.
Трой с сожалением разглядывает поломанный музыкальный инструмент, и руки опускаются.
Блядь Реально.
Реально блядь, подтверждает Том упавшим голосом.
Трой опускается на колени, оценивает нанесённый ущерб.
Может, её можно как-то подлатать?
Нервы себе подлатай, ворчит Майк. Халк ломать.
Иди ты! Трой пихает его в коленку, не поднимаясь с пола, и ему правда очень-очень жаль, потому что Том такой славный парнишка, и меньше всего хочется его расстраивать. Мне надо напиться.
Трой пьёт с агрессивным упоением. Майк сидит рядом и совсем его не останавливает. Может, он считает, что так будет лучше. Может, в конце концов, он прав, потому что Трой уже забыл, как это когда мир вокруг слегка кружится и кажется, что вот ещё одну стопку и вперёд вершить великие дела. Только вершить ничего не хочется. Хочется ответную реакцию. Какой-нибудь знак свыше, в конце концов, а не «припев лучше переписать». Поэтому он просто сидит за барной стойкой и пьёт с агрессивным упоением, не нарушая никаких законов.
Я не буду твоим запасным другом, доносится до ушей голос Майка.
Не будь. Том будет.
Ты сломал его гитару.
Том добрый, он уже забыл.
Он достаёт телефон, непослушными пальцами шлёпает по кнопкам.
Том, ты это Будешь моим лучшим другом?
Разговор короткий. Он складывает телефон на стойку, Майк выжидающе смотрит:
И что он сказал?
Сказал, что я сломал его гитару
Майк смеётся, дурень волосатый. Кто его просил? Но телефон оживает мигающим светом, СМС переполняет теплом:
«Буду. Том».
Понял? хвастает Трой. Теперь Том мой лучший друг.
Ага. Может, тогда скажешь ему, чтобы сам тащил тебя до дому?
Не надо меня тащить, меня долетят зелёные феечки.
Просто пей свою бодягу, Майк щёлкает пальцем по краешку стопки. Халк ломать.
Том отличный лучший друг. Он не умеет слушать. По-хорошему не умеет. Кивает, вникает якобы, вставляет ремарки. А на следующий день уже всё забыто. Иными словами, Тому можно рассказывать что угодно.
Любовь переоценивают. То есть не саму любовь, а это самое Мальчики и девочки, птички и пчёлки Институты брака. Почему вообще нельзя, допустим, сыграть свадьбу с друзьями? Может, я хочу свою жизнь провести с лучшим другом?
Ты хочешь провести со мной жизнь? удивляется Том.
Это просто пример.
Теоретически возможно, конечно. В некоторых странах и штатах легализованы браки между представителями одного пола.
Я не собираюсь выполнять на тебе супружеские обязанности. Вообще это тупость какая-то.
Что тупость?
Что люди имеют право заключить между собой брак, исключительно если они друг с другом трахаются. Я хочу бегать за девчонками в коротких юбочках, а домой приходить к надёжному человеку, который будет со мной до конца жизни. Я хочу институт дружбы.
Какой дружбы?
Ну такой настоящей. Когда можно болтать всякие глупости. Много глупостей. Это ключевой аспект.
Институт дружбы, основанный на глупости, подытоживает Том.
Трой долго молчит, жуёт соломинку, а потом задаётся вопросом:
Думаешь, Саймон рассказывает ей глупости?
Но Том одно дело, говорить с ним приятно. Говорить с Саймоном жизненно необходимо. Но Саймон слишком занят, поэтому все их беседы вымышленные.
Зачем тебе девушка? Я лучше девушки! говорит Трой вымышленному Саймону.
Чем? интересуется тот.
Я знаю, что ты не совершенство, знаю всех твоих этих тараканов в голове, штучки-дрючки. Я всё равно тебя люблю.
И что, ты медаль за это хочешь?
Иными словами, воображаемый Саймон такой же мудак, как настоящий.
А у настоящего Саймона появилась эта дурацкая привычка пялиться исподтишка и молчать. Он глазеет на огромный значок Тома с надписью «Лучший друг Троя» и молчит. Разглядывает опухшую физиономию Гордона и не говорит ни слова.
Вот не начинай, ты сам сказал, что мне надо чаще выбираться из студии, сипит Трой.
Я не начинаю, голос у него ровный, как у электронного прибора для считывания текста.
Вообще, «начинать» прерогатива Ральфа, но Ральф улыбается и сюсюкается с мобильником. Начинает Робби, но Трой не слушает. Долго не слушает о том, что «солист должен» и «солист не должен», а потом взрывается:
Мать твою, Робби, так нравится читать лекции иди училкой работай!
И дверью удаётся хлопнуть эффектно, типа дива покинула здание. Чтобы знали все. Но его хватает ровно на десять минут, прежде чем кинуться обратно с извинениями. Робби оторопело выслушивает тираду длиной в три его «лекции», пестрящую «прости-извини» и «я был неправ», «ты хороший», и думает, что ещё никто перед ним не извинялся так страстно, как этот осипший мальчишка, у которого аж испарина на лбу от усердия выступила.
Парень, ты бы лучше голос поберёг, предлагает он. Я знаешь сколько повидал всяких долбоёбов? Но ты мне не груби, лады? Ты не долбоёб.
Я не «парень»! не выдерживает он. Я Трой Гордон!
Ладно, Трой Гордон, соглашается Робби. Понял, принял.
«Пользуйтесь выходными», сказал Робби. И они пользуются. Как умеют, так и пользуются.
Закуси канапинкой, Том смеётся над бурной реакцией Лучшего Друга на экзотический коктейль, но тон у него всё равно сочувственный.
Рокеры не закусывают! стакан грохается на стол вдребезги.