А почему шея такая длинная?
Ну, знаешь, взревел он. Уж от тебя я этого не ожидал!
Тише, Яцек, дорогой, сказал я. Не кричи на меня. Я, может, больше тебя заинтересован, чтоб продать, но трещины
Я их сейчас замажу! закричал он и вмиг замазал эти трещины.
Ладно, мы пошли. Завернули эти фигурки в старые номера «Советской культуры» и направились на улицу.
Мы направились во Фрунзенский район, как в наиболее культурный район столицы. Густота интеллигенции в этом районе необычайна. Говорят, что на его территории проживает до двухсот тысяч одних доцентов.
В общем, так: по лунным тихим переулкам, минуя шумные магистрали, по проходным дворам, известным мне с детства, а также по работе в кино, под взглядами тёплых окон интеллигентских жилищ, торопливыми шагами мимо милиции, фу
Как-то так получилось, что в ваянии до того времени я ещё не разобрался. В музыке я понимал кое-что, умел отличить адажио от скерцо, в живописи масло от гуаши, а в скульптуре для меня что глина, что алебастр всё было одно. Только знал я, что Яцек великий человек.
Произведение выдающегося скульптора, реэмигранта из Западной Боливии. Использованы мотивы местных перуанских инков, сказал я отставному интенданту, каптенармусу, крысолову, Букашкину-Таракашкину, ехидному старичку. Импорт, сказал я ему. Не желаете? За пятёрку отдам.
Таракан Тараканович поставил женщину с замазанными трещинами на коврик в своей прихожей, поползал вокруг и сказал:
Похоже на раннего Войцеховского.
Яцек! закричал я, выбежал на лестницу, стащил вниз своего друга и показал ему в открытую дверь на ползающего старичка.
Куда ты меня привёл, Миша, слабо пролепетал Яцек, это же академик Никаноров.
Да, попали мы на академика, как раз по изобразительному искусству. И вот академик Никаноров накидывает пальтишко и требует его в студию свезти.
В студии Яцек стал ворочать своих каменных ребят, а я ему помогал, а академик Никаноров сидел на помосте в кресле, как король Лир.
Давно я к вам собирался, говорил он, давно. Очень давно. Ох, давно. Давным-давно.
Он восхищённо подмигивал мне и тайком любовно кивал на Яцека, а у меня сердце прямо кипело от гордости.
Это всё старые вещи, сказал Яцек и снял с головы каракуль. Я уже год не работаю.
Почему же вы не работаете? спросил академик Никаноров.
А вот не хочу и не работаю, ответил Яцек, положил локоть на голову одному своему мужику и стал смотреть в потолок.
Академик Никаноров восхищённо затряс головой, подмигивая мне.
А самодисциплина, Войцеховский, а? строго вдруг сказал он.
Мало ли что, сказал Яцек. Не хочу не работаю, захочу заработаю. Хоть завтра.
Какая луна нынче синяя, сказал академик Никаноров, глянув в окно.
2Так. Жизнь стала налаживаться. Топливо. Пища. Академик Никаноров с товарищами закупил у нас ряд работ. Работать Яцек ещё пока не начал. Но всё же пальцами стал чаще шевелить, видимо, обдумывая какой-то замысел. А я по хозяйству хлопотал: ну там стирка, мелкий ремонт одежды, приготовление пищи, уборка, то-сё, дел хватало.
Вдруг однажды он встряхнулся, ножищами затопал и сказал:
Пойдём, Миша, до ресторации. Мы с тобой деятели искусств и обязаны вечера в застольной беседе проводить. Освежи, говорит, мне костюмчик.
Глазам своим не верю Яцек снимает шубу, пиджак, брюки и начинает делать гимнастику.
Тут я развил бешеную деятельность. Быстро утюгом освежил наши костюмы, галстуки, подштопал носки. Вырядились мы и отправились в Общество деятелей искусств ОДИ.
Ресторан этот очень шикарный: в нём красный цвет соседствует с чёрным, но главенствует голубой, в нём бамбуковые нити трещат, как в тропиках, а глаз успокаивает присутствие скромных берёз, в нём вам поднесут по-свойски, как в семье, и стряхнут мусор со стола, и никто не гаркнет сходи домой, переоденься!
В некоторой степени теснота локтей за длинным столом, делёж нехитрой закуски, жюльен там или филе по-суворовски, мерное течение диалогов и веские репризы, круговая чаша и шевеление под столом знакомых добрых ног всё это в некоторой степени нужно для нервов. А то бывает, что к вечеру нервы шалят, и начинаешь что-то считать, то ли годы, то ли обиды
Мне тридцать пять лет, а по виду и сороковку можно дать. Друзья, которых давно не видел, говорят: «Мишу Корзинкина прямо не узнать. Жуткий какой-то стал». Всё это так, но я часто, знаете ли, ловлю себя на каких-то странностях. К примеру, собираются за столом люди моего возраста, а то и гораздо моложе мужчины, и говорят о знакомых и понятных мне вещах, и вдруг я ловлю себя на том, что чувствую себя среди них как ребёнок, что все они знают то, чего не знаю я. Лишь одна мысль утешает: а вдруг и каждый из них чувствует себя ребёнком в обществе и только лишь притворяется так же, как я притворяюсь? Может быть, каждый только пыжится в расчёте, чтобы его не сбили с копыт?
В ресторане первым делом мы увидели Игорька Баркова, и к нему мы с Яцеком и подсели.
Как дела? спросил Игорёк, крутясь на стуле, сверкая глазами то вправо, то влево.
А тебя можно поздравить? спросил я его.
На прошлой неделе Игорёк (он режиссёр) получил в Сан-Франциско премию «Золотые ворота» и прилетел домой уже лауреатом.
Да, сказал Игорёк. Спасибо, Яцек, сказал он. Ты мне пятёрку не займёшь? Батюшки! закричал он. Ирка появилась!
Сквозь щёлканье бамбука под кривыми зеркалами и декоративными глыбами прошла Ирина Иванова, наша мировая звезда, высокая прекрасная девица, вся на винте. Шла она без лишних слов, лишь юбка колыхалась на бёдрах, привет, привет, да и только.
Увидев Баркова, она присела к нам, и Игорёк нас познакомил.
Год был на исходе. Выходит, значит, так: от снежных колких буранов к весенней размазне, а потом к шелестящей велосипедной команде на просохшей мостовой, от духоты наёмной нашей дачи и от трясины пруда, от Сонечкиных осенних страстей к позднему моему изгнанию, от бед и унижений к знакомству с Ириной Ивановой?
Я хочу вас ваять, сказал Яцек Ирине.
Валяйте, сказала Ирина и повернулась ко мне: А вы тот самый Корзинкин?
Не знаю уж, что на меня нашло, но только не мог я терпеть насмешек от Ирины Ивановой.
Какой это тот самый? воскликнул я. Что это значит тот самый? Всё это ложь! Никакой я не тот самый! Я сам по себе, без них всех, и вовсе я не тот самый!
Успокойтесь, шепнула мне Ирина прямо в лицо, прямо в глаза и погладила по щеке: Миша, что вы? Она встала и сказала громко: Я приду через пятнадцать минут, и мне бы хотелось, Миша, чтобы вы за это время переменили обо мне мнение в лучшую сторону.
Ушла.
Она хорошая? спросил я Игорька.
Ты что, слепой? Девица первый класс.
Но хорошая? переспросил встревоженный Яцек.
Не знаю, промямлил Барков. Меня она не волнует.
Яцек! крикнул я. Посмотри на этого сноба! Весь мир она волнует, а его нет.
Барков засмеялся:
Да не, ребята, вы меня не так поняли. Она меня не волнует в плане кино, вот что. Он пригнулся к столу и зашептал, смешно и быстро перемещая зрачки то вправо, то влево: Ведь я же хочу всё перевернуть, вот в чём дело. Всё наоборот, понимаете? В том числе и женский тип назад, бежать от всех этих эталонов. Как Антониони с Моникой Витти. Только я и этого паренька хочу перевернуть, понятно? Всё перевернуть.
Кого же ты будешь сейчас снимать, Игорёк? спросил я.
Не знаю пока, но только Ира Иванова меня теперь не волнует. В этом плане.
Он стал рассказывать, что уезжает на днях со своей группой на Южный берег Крыма и там начнёт снимать что-то такое замечательное, никем ещё не виданное, что-то такое сам он ещё не знает что.
Сними меня, Игорёк, попросил я его.
Ты лучше, Миша, иди ко мне администратором. Он засмеялся.
Нет, сказал я, об администраторе не может быть и речи, а вот ты лучше сними меня в какой-нибудь роли.
Игорёк опять засмеялся, а Яцек обиделся за меня и перешёл на «вы».
Почему же вы не хотите снять Мишу? сказал он. Чем же он хуже других? Я вот, к примеру, собираюсь его ваять.
Ладно, засмеялся Барков. Сниму тебя в эпизоде. Рта не успеешь открыть, как я тебя сниму.
Напрасно ты так относишься к эпизодам, упрекнул я его. Ты бы посмотрел на Феллини. Какие у него эпизоды!
Сниму тебя с блеском, сказал Игорёк. А Феллини у меня ещё попляшет.
Подошла Ирина и присела рядом со мной.
Фу, сказала она, вы бы хоть бутерброд мне сделали, Миша.
Я быстро состряпал ей бутерброд с кетой, а сверху положил кружок парникового огурчика и зелёный листочек для красоты.
И воды налейте, попросила она.
Я налил ей боржома и положил в фужер ломтик лимона. Она с удивлением посмотрела на меня и вдруг сказала такую штуку, что я чуть не поперхнулся коньяком.
Как ловко вы это всё делаете, Миша, сказала она. Вам бы мужем моим быть.
Барков засмеялся, а мы с Яцеком так и уставились на неё.
Всё время хожу голодная, пожаловалась Ирина. Мужа выгнала, со свёкром поссорилась, а сама, идиотка, ничего себе сварить не умею.
Она расплакалась.
Барков улыбался.
А мы с Яцеком чуть с ума не сошли.
Ирина, что с вами? Скажите! Не делайте нам больно.
Муж тунеядец, свёкор педант, а сама я дура, одна-одинёшенька, пожаловалась она сквозь слёзы. Потом встала и сказала нам с Яцеком: Проводите меня, друзья. Миша, если можно, заверните это филе для меня в салфетку. Спасибо.