2.3. «Памятник из железа, стекла и революции»
Самые известные в мировой истории революции несли с собой циклопических масштабов изменения в политическом, экономическом и социальном устройстве общества. Разумеется, через некоторое время (годы, десятилетия, а порой и столетия), когда общество осознавало грандиозное значение этих перемен, появлялась необходимость создания монументальных сооружений, которые бы несли с собой особый эмоциональный заряд пассионарности и стремления воспитывать в гражданах чувство гордости за своих предков.
Сдержанные в выражении своих чувств жители туманного Альбиона целых два с половиной столетия сомневались, ставить или нет в Лондоне памятник Оливеру Кромвелю, лорд-протектору и вождю Английской гражданской войны, начавшейся через три после Английской буржуазной революции 1639 года. Несмотря на протесты части общества (особенно шотландцев и ирландцев, предки которых особенно запомнили жестокость диктатора во время гражданской войны) статуя лорд-протектора была установлена в 1899 году в Вестминстере возле здания Палаты Общин Великобритании. Чтобы не мудрствовать с художественной концепцией, склонились к классике: скульптор Амо Торникрофт изваял Кромвеля держащим меч в правой руке и Библию в левой. Скульптура лорда-протектора установлена на постаменте, которой был украшен статуей льва.
Темпераментные французы, похоже, так долго ждать не могли: «Фонтан Возрождения» (или «Фонтан Исиды») появился в Париже уже через четыре года после взятия крепости-тюрьмы Бастилии, ознаменовавшего начало Французской революции. У галльских ваятелей фантазии было, похоже, побольше: монумент представлял из себя египетскую аллегорию природы в виде гипсовой статуи богини Исиды в окружении двух сидящих львов. Этот фонтан, построенный на месте разрушенной Бастилии, играл главную роль во время Праздника Единства и неделимости 10 августа 1793 года. Во время церемонии из груди Исиды лилась чистая и целебная вода, символизирующая возрождение страны, которую пили по очереди 86 представителей первичных ассамблей созданного во время революции Национального собрания Франции. Между тем, судьба фонтана была печальной: из-за своей хрупкости он вскоре был разрушен.
Американцы подошли к созданию памятника American Revolution 1765 года (итогом которой стало провозглашение США и признание британской метрополией их независимости) с присущей им основательностью. Через более чем полутора столетий после памятных событий на горе Рашмор в Южной Дакоте появились скульптуры внушительных (высотой в пятиэтажный дом) размеров четырех президентов Соединенных Штатов Америки, вырезанные на гранитной скале. Скульптор Гутзон Борглум создал дизайн памятника и неустанно наблюдал за исполнением проекта с 1927 по 1941 год. Эти четыре президента были избраны для увековечивания, так как олицетворяли самые важные вехи в зарождении и становлении американской государственности: Джордж Вашингтон (1732 1799) разработка принципов демократического общества, Томас Джефферсон (1743 1826) принятие Декларации независимости, Теодор Рузвельт (1858 1919) установление жесткого контроля государства над гигантскими трестами, Авраам Линкольн (1809 1865) отмена рабства.
Эстетическая реакция российских мастеров-монументалистов на события Октябрьской революции 1917 года по историческим меркам была почти мгновенной. Один из них родоначальник конструктивизма Владимир Евграфович Татлин уже через год после прихода большевиков к власти задумал поистине небывалое: «Идея гигантского, высотой 400 м, памятника Октябрьской революции (потом Коминтерну) в Петербурге возникла у Татлина в начале 1919 года. Отдел ИЗО Наркомпроса поддержал этот проект. Татлин с помощниками начали строить модель в мастерской бывшей Академии художеств в Петрограде. Материалом служили дерево, фанера, шпагат, жесть и металлический крепёж. Там же в мастерской 8 ноября 1920 года открылась выставка модели (её высота, по-видимому, составляла около 5 м) и чертежей к ней. Башня стояла на круглом подиуме, покрытом бумагой. Внутренние прозрачные формы приводились в движение с помощью ручки, расположенной под подиумом. В декабре 1920 года модель была выставлена в Москве в Доме союзов» (из статьи Екатерины Яшановой «Невзятая высота» // «Вокруг света», 12 (2843), 2010 г.).
Помните? французские скульпторы тоже не раздумывали слишком долго (четыре года), но то не более десяти метров высотой гипсовая статуя богини Исиды, а здесь грандиозный, упирающийся в облака стоэтажный небоскрёб.
Помните? французские скульпторы тоже не раздумывали слишком долго (четыре года), но то не более десяти метров высотой гипсовая статуя богини Исиды, а здесь грандиозный, упирающийся в облака стоэтажный небоскрёб.
Подогретая, похоже, атмосферой общего реформаторского энтузиазма («нам нет преград на суше и на море!») фантазия зодчего-конструктивиста разыгралась с амплитудой гигантского маятника исторических перемен: «Проект этот во всех отношениях был совершенно необычным. Татлин спроектировал башенное сооружение высотой 400 метров в виде открытого металлического каркаса, внутри которого были раздельно подвешены четыре объема фактически четыре самостоятельных здания крупного размера. Это было первое в истории предложение использовать висячие конструкции в гражданском строительстве. Наружный каркас, состоящий из наклонной, консольно защемленной в земле мачты-фермы и двух соединенных с мачтой балок-спиралей, поднимающихся вверх против хода часовой стрелки и объединенных решеткой из стоек и подкосов, представлял собой мощную несущую пространственную конструкцию, работающую как единое целое» (из статьи Михаила Бархина и Андрея Иконникова «Татлин Михаил Евграфович» // «Мастера советской архитектуры об архитектуре: Избранные отрывки из писем, статей, выступлений и трактатов» в 2-х томах, под общей редакцией М. Бархина, Москва, «Искусство», 1975 г., том 2).
Переосмысливая принципы супрематизма К. Малевича для своего архитектурного проекта, Татлин с обескураживающей дерзостью вознамерился использовать для сложнейшей конструкции башни простейшие геометрические фигуры: «Подвешенные к каркасу внутренние полезные объемы, имевшие формы (снизу вверх) куба, пирамиды, цилиндра и полушария, по проекту должны были вращаться вокруг собственных осей с разными скоростями. Эти объемы были задуманы в металле и стекле и благодаря передаче основных нагрузок на наружный каркас могли иметь совершенно свободную внутреннюю планировку. Между собой и с землей они соединялись электрическими подъемниками» (Там же).
Но какой по-настоящему новаторский, рассчитанный на глубокий эмоциональный отклик мемориал обходился без тонкого метафизического флёра?: «Формам проекта был придан символический характер. Глобальное функциональное назначение предлагавшейся постройки и всемирно-историческое значение увековечиваемых ею событий Татлин пытался выразить через сопоставление ряда форм своего проекта с явлениями вселенского масштаба: несущая основную конструктивную нагрузку мачта-ферма получила наклон параллельно земной оси, геометрические формы внутренних объемов и характер их вращения были соотнесены с формой и движением Земли и т. д.» (Там же).
Критик и писатель Виктор Шкловский, создатель литературного приема «остранение», имеющего целью вывести читателя «из автоматизма восприятия» отозвался об этом ультра-странном архитектурном проекте Татлина, как о «памятнике из железа, стекла и революции: Дни бегут за днями, как вагоны, переполненные странными и разнообразными повозками, пушками, толпами о чем-то шумящих людей. Дни гремят, как паровой молот, удар за ударом, и удары уже слились и перестали слышаться, как не слышат люди, живущие у моря, шума воды. Мы живем в тишине грохота. В этом мощёном воздухе родилась железная спираль проекта памятника» (из статьи Полины Байдиной «Владимир Татлин: Завоевание будущего единственное оправдание жизни художника», 31.01.2022).
2.4. «Самое сильное это именно таки самое нежное, гибкое, юное, наивное»
Мы говорим о гениях, которые по какому-то, видимо, наитию в качестве волшебного движителя межзвездных полетов к своим открытиям избрали не имеющую ни пространственных, ни скоростных ограничений фантазию.
Ну, а если выдающееся дарование это служитель одной из девяти муз, то в какой небесной аптеке он найдет рецепты для того, чтобы его творение нашло ожидаемый отклик у зрителя, слушателя, читателя? Попытаемся найти и здесь, пожалуй, не зазорно обратиться к уважаемому авторитету универсальную сигнатуру у знаменитого основателя психоанализа: «Когда художник разыгрывает перед нами свою пьесу или рассказывает нам то, что мы склонны объявить его личными грезами, мы чувствуем глубокое, вероятно, стекающееся из многих источников удовольствие. По моему мнению, всё эстетическое удовольствие, доставляемое нам художником, носит характер такого предварительного удовольствия, а подлинное наслаждение от художественного произведения возникает из снятия напряженностей в нашей душе. Быть может, именно это способствует тому, что художник приводит нас в состояние наслаждения нашими собственными фантазиями, на этот раз без всяких упреков и без стыда» (из книги Зигмунда Фрейда «Художник и фантазирование» (сборник работ) // Москва, «Республика», 1995 г.).