Сирень, говорит он тихо и нежно и, войдя в комнату, обнимает меня прежде, чем закрыть дверь. Я не хочу его отпускать. Я утыкаюсь лицом в его шею, вдыхая его запах, который невозможно описать. В нем есть запах мускуса и слабое благоухание цветов боярышника, экстракт которых мы в Реновии добавляем в мыло. От Кэла пахнет домом.
Я скучала по тебе. До сих пор я даже не осознавала, насколько сильно мое напряжение от того, что мне целыми днями приходится притворяться. Где ты был?
Расспрашивал гонца, приехавшего из Стура, и отправлял туда моих людей, чтобы получить ответы и на другие вопросы, отвечает Кэл и, запрокинув мою голову, нежно целует меня. Мне надо выяснить, какие сведения достоверны, а что всего лишь слухи, порожденные страхом.
И как, этот гонец сказал тебе что-то такое, чего ты не знал? спрашиваю я. Кэл качает головой, и я вижу, какой усталый у него вид: под глазами у него темные круги, щеки впали и покрыты щетиной. Неудивительно, что он так измотан: после нашей последней поездки за пределы Монта столицу наводнили шпионы из Аргонии и Ставина. Их послы устраивают приемы для богатых и именитых монтрисианцев, пока их шпионы вынюхивают и высматривают у нас за спиной.
Половина того, что я слышу, отвечает он, мифы и россказни.
Я кладу руки на его виски и начинаю их массировать. Если бы я могла снять с его плеч бремя забот, я бы это сделала. Он для меня в куда большей мере муж, чем король Хансен.
Он кладет голову на подушку, оливковая кожа его лица выделяется на фоне крахмальной белизны постельного белья, его глаза блестят в мерцающем свете свечи.
Жители Стура клянутся, что их пруд почернел от темной магии, а затем покрылся сиреневым льдом. К тому же распространилась новость о том письме из Ставина
На которое до сих пор всем было наплевать, перебиваю его я. Даже Хансен считал, что Гораник Горан это всего-навсего разжигатель войны, ищущий предлог, чтобы вторгнуться к нам. Но сейчас все изменилось. Люди боятся.
Кэл вздыхает, гладит меня по волосам. Его прикосновение успокаивает меня, и я едва удерживаюсь от того, чтобы закрыть глаза.
Страх заразителен, говорит он, особенно когда речь идет об афразианцах. Но нам надо узнать больше. Возможно, рассказы о действиях монахов все же преувеличены.
Скажи это освиставшим меня в той деревне. Быть может, Хансен в кои-то веки прав и нельзя доверять Горанику. Ставин никогда не стеснялся развязывать конфликты и пользовался любым случаем, чтобы расширить свои границы.
Часть проблемы, говорит Кэл, тщательно выбирая слова, заключается в том, что это произошло в Монтрисе, а не в Реновии. Это напоминает всем, что ты реновианка.
Я прижимаюсь к нему, пытаясь напитаться его силой.
Но с какой стати мне совершать такую жестокость, а потом оставлять такой явный знак?
Никто из тех, кто тебя знает, никогда бы в это не поверил, замечает Кэл.
Но они меня не знают, совершенно не знают, в отчаянии восклицаю я. Мне вдруг приходит в голову, что мое положение здесь так же неустойчиво, как и мой брак.
Я ни за что не допущу, чтобы с тобой что-то произошло, отвечает Кэл, не сводя с меня глаз. Он обнимает меня, и я чувствую, как замедляется биение его сердца.
Монтрисианцы ассоциируют афразианцев и их темную магию с Реновией, говорю я. И, думаю, это понятно. Основатель их ордена, король Фраз, жил в Реновии, и наше королевство так и не смогло ни разгромить, ни сдержать его последователей. И вот теперь я, реновианка, новая жена короля Монтриса.
Кэл морщится он часто это делает, когда речь заходит о моем браке и моем муже. Он предпочел бы сбежать вместе со мной, лишь бы я не вышла замуж за другого. Наша с ним тайная связь, та наша жизнь, которую мы скрываем от всех, тяжела для него. Это я попросила его принести эту жертву, но и у меня кошки скребут на сердце. Однако сейчас мы должны отодвинуть наши чувства в сторону. Я прочищаю горло.
Стало быть, я злая королева, тихо говорю я. Они считают, что я заодно с афразианцами. Но почему?
Владея афразианской магией, объясняет Кэл, ты насылаешь бедствия на Ставин, желая ослабить его до такой степени, чтобы его можно было захватить. Затем ты подрываешь силу Монтриса, развязав магический террор. Надо полагать, следующей твоей целью станет Аргония, чтобы все земли покорились Реновии и ее королеве из династии Деллафиоре. И империя Авантин будет возрождена.
Да здравствует Авантин, с горечью говорю я.
Да здравствует королева, отзывается Кэл, подняв бровь. Я понимаю, что он поддразнивает меня, пытается заставить меня относиться к этой нелепой теории спокойнее. К этому плану, который никогда бы не мог прийти мне в голову. Я никогда не хотела быть принцессой, что уж говорить о королеве. Это план моей матери, ее желание, а не мое.
Еще. Только на прошлой неделе они любили нас, говорю я, высвободившись из его объятий. Хансена и меня. Они все хотели, чтобы мы посетили их усадьбы, их деревни, их праздники урожая. Они кланялись, уверяли нас в своей верности. Как же быстро все изменилось.
Официально два королевства объединились, замечает Кэл, но здешние жители все равно относятся к Реновии с подозрением. Все в нынешнем положении вещей ново для них. Монтрисианским королевам полагается быть консортами, а не править совместно с королями.
Я с таким же успехом могла бы быть всего лишь консортом, отвечаю я, не в силах преодолеть свое мрачное настроение. Никто при здешнем дворе не слушает меня. А дома моей матушке, похоже, не нужна моя помощь.
Ты никогда не будешь консортом. Лицо Кэла смягчается, когда он улыбается мне. Ты прирожденная предводительница. И неистовая реновианка. Поэтому-то они тебя и боятся.
Он прав. Когда им кажется, что я их не слышу, придворные Хансена говорят о Реновии как о прибежище диких зверей, преступников и самой темной магии. Скорее всего, они и меня считают наполовину дикаркой.
У них хорошая память в том, что касается старых сплетен о том, что члены королевской семьи Реновии будто бы отравляли друг друга, говорю я Кэлу. Но плохая, когда надо вспомнить, чем мой отец и твой тоже пожертвовал, пытаясь сломить могущество афразианцев.
Людям свойственно запоминать и повторять только самые скверные слухи, отвечает он. Если они верят, что твой отец отравил своего брата, они поверят худшему и о его дочери.
Особенно если речь идет о сиреневом пруде, полном мертвых детей, соглашаюсь я, содрогнувшись. Одним нечеловечески жестоким ударом все деревенские дети были умерщвлены. Естественно, что они возненавидели меня. Сейчас я и сама ненавижу себя за то, что не смогла это предотвратить. Я должна была защитить их. Должна была прислушаться к рассказам о том, что творится в приграничье, должна была предупредить их. Ведь они и мои подданные. Возможно, это моя вина, что они оказались под ударом.
Кэл кладет свою теплую ладонь мне на спину.
Это ведь было послание, не так ли?
Но не от меня.
Да, не от тебя, а тебе. И о тебе.
Я понимаю, о чем он.
Они хотят, чтобы люди винили в случившемся меня. Думаю, Хансен уже винит меня, хотя этого и не говорит.
Какое тебе дело до того, что думает Хансен? в тоне Кэла звучит раздражение.
Он как-никак мой муж и король Монтриса.
Только номинально, по крайней мере так говоришь ты. Кэл хмурится и отстраняется от меня.
Кэл, нам необходимо, чтобы он был на нашей стороне.
На нашей стороне? теперь уже в тоне Кэла слышится горечь. Ты только что сказала: «Только на прошлой неделе они любили нас». Значит, ты объединяешь тебя не со мной, а с ним. На чьей ты стороне, Тень? Я хочу сказать, Сирень. Ее Величество Королева Сирень.
Я поворачиваюсь к нему, обеспокоенная.
Мне приходится быть на стороне Хансена, говорю я. Он мог бы стать нам ценным союзником, если мы позволим ему.
Ты опять говоришь о нас?
Да, о нас. О тебе и обо мне.
А разве мы вместе? рычит Кэл.
Я понимаю, что ситуацию нельзя назвать идеальной.
Да уж куда ей до идеала, резко бросает он.
Но это единственный путь, только так мы можем быть вместе, напоминаю я ему. Если ты больше не хочешь
Кэл вздыхает и смотрит на стену.
Я хочу тебя, тихо говорит он. Я всегда хотел тебя.
Я беру его руку в свою.
Я твоя. Здесь. Сейчас. Есть только ты и я.
Он высвобождает свою руку.
Как бы я хотел, чтобы это было правдой. Он ложится опять, усталый, и уставляется на красный балдахин кровати. Я ложусь рядом с ним. Мы вместе, но что-то нас разделяет. Мучительное недоверие, которое никуда не уходит, что бы я ни говорила.
Мы не можем вернуться к тому, что было у нас прежде, почти шепчу я. Но можем использовать по максимуму то, что у нас есть сейчас.
Кэл ничего не говорит. Я целую его в щеку, затем еще, еще. Поначалу он просто лежит, не отвечая мне. Но я не унимаюсь, и наконец он поворачивается ко мне, и, когда его губы встречаются с моими, страстно, настойчиво, мы забываем про наш спор.