Не успел кони брыкнулись, резко затормозив. Цирюльник полетел вперед, прямо на мальчишку расставил руки, чтобы схватить его, и, ударившись о мостовую, скатился в сторону, вцепившись в газетчика. Кони пронеслись еще чуть вперед, только потом неспешно затормозили. Мгновение сбили бы паренька.
Пассажиры, побелевшие сильнее прежнего, поочередно вываливались из омнибуса: кряхтели, ругались и стонали. Алексас перевернулся на спину, разомкнул руки и тяжело задышал, сверля взглядом небо. Чуть опустил голову набок увидел часто моргающего мальчишку, лежавшего рядом.
Голова слегка гудела. Цирюльник чувствовал ссадины и кровь на левом виске. Искренне радовался, что не может ее увидеть зато видел, как испачкалась рубашка. К одежде Алексас всегда походил осмысленно, был, как издевательски говорил Виктор, «недопижоном».
Господин? мальчишка вдруг пришел в себя, принявшись расталкивать Алексаса. Господин, вы живы?!
Даже не знаю, что тебе ответить. Какой вариант больше нравится? вздохнул Алексас, приподнимаясь на локтях.
Господин! завизжал мальчишка. У вас кровь на голове! Давайте я
Газетчик полез в карман за платком, но цирюльник остановил его.
Не стоит. Правда, не надо. Лучше подскажи, который час.
Мальчишка замешкался, полез в другой карман, достал часы на цепочке. Долго и внимательно изучал положение стрелок, потом, щурясь и запинаясь, назвал время.
Дай-ка посмотрю, попросил Алексас. Мальчишка, не отдавая часов, показал циферблат. Цирюльник прищурился удивительно, но газетчик не ошибся, умел пользоваться часами.
Цирюльник опаздывал вскочил на ноги, тут же отругав себя. Перед глазами потемнело, мир зашатался, но этот морок быстро развеялся.
И да, цирюльник улыбнулся сидящему мальчишке. Верни мои часы.
Газетчик надулся, недовольно покрутил в руках «находку», но все же встал и протянул Алексасу Оссмию.
Будем считать, господин, что я у вас больше не в долгу, мальчишка засиял, радуясь такой находке. Откупился.
Хитро. И правда будем так считать. Хотя
Цирюльник призадумался. Посмотрел в большие и искрящиеся желанием ко всему, до чего руки дотянуться, глаза мальчишки.
Забирай. Пригодятся.
Вернул часы. Мальчишка схватил их так резко, что чуть ли не с рукой в придачу.
Алексас Оссмий, отряхиваясь, понесся к куполам из изумрудного стекла, игравшего на солнце гипнотизирующими бликами.
Народу на площади перед Собором Вечного Осириса толпилось больше обычного предпраздничная лихорадка уже накрыла город, люди носились в поисках подарков (обычно, конечно, ушебти), не упуская возможности проскочить мимо Собора Осириса. Тем более, так удачно рано в этом году пастельными гроздьями расцвела благоухающая сирень площадь перед храмом была засажена ей так плотно, что от запаха кружилась голова.
Собор начали строить за несколько лет до открытия господина Шампольона, и тогда, конечно, ни о каких изумрудных куполах, и уж тем более об Осирисе, речи даже не шло. Но когда боги старого Египта явили себя миру, когда люди более-менее свыклись с мыслью об обновленной реальности, страны решили не уподоблять новые храмы Египетским. Каждый город сохранял свою, привычную культуре и старой вере архитектуру, дополняя ее, экспериментируя под стать богу-покровителю. В мадридском хрустальном храме Амона-Ра стекла и зеркала заставляли солнечный свет раскрыться золотыми бутонами, взреветь ослепительным блеском; в Парижском соборе Анубиса на месте Нотр-Дама черные, готические шпили чуть ли не протыкали небо, а к горгульям присоединялись шакалоголовые изваяния; лондонское Вестминстерское Аббатство дополнилось статуями быков-Аписов в честь демиурга и вечного разума бога Пта; в Берлине, на площади перед построенным совсем недавно храмом Тота, возвышались величественные обелиски с золотыми ибисами на вершинах.
Санкт-Петербург подарил своему небу огромный, сияющий, будто сотканный из застывшего северного сияния, изумрудный купол и два поменьше, по бокам. В остальном, архитектуру и планировку старого храма сохранили разве что разбавили рельефы иероглифами и мифологическими мотивами, да колонны изваяли под стать египетским.
Алексас, слегка пошатываясь от резкого запаха сирени, дошел до входа в Собор Осириса. Бросил взгляд на двух криосфинксов с бараньими головами, привезенных прямо из Карнакского храма Фив. Цирюльник, к слову, никогда не понимал, зачем их поставили здесь они ведь символизировали Амона, а не Осириса, это теперь знали даже беспризорные мальчишки-газетчики. Алексас, оказываясь рядом с этими фигурами, привычно пожимал плечами и делал вывод: понимаю, что ничего не понимаю.
Поток сильного ветра будто подтолкнул цирюльника вперед. Алексас воспринял этот как знак к действию: поддался и чуть ли не ввалился в храм, благо у входа зеваки не толпились. То ли дело во время праздника Пасхи
Внутри перехватывало дыхание даже у бывалых горожан, которые с этим чудом Санкт-Петербурга не просто свыклись оно им приелось. Зеркала во все стены и на потолке, рядом с фресками, словно расширяли пространство равно как и огромные резные колонны, все в иероглифах. Витражные окна с сюжетами смерти и воскрешения Осириса, из стеклышек разного оттенка зеленого: изумрудного, мятного, салатового, молочного и цвета перенасыщенной листвы Из-за такой системы зеркал и витражей свет, чуть зеленоватый, всегда носился по Собору Осириса, ни на секунду не замирая. Пробудь тут слишком долго начнет казаться, что все изображения, какие есть на потолке, окнах, стенах, движутся.
И это далеко не все.
Алексас прекрасно знал, что самое интересное находится в подвальных помещениях. Только доступ туда открыт лишь жрецам-священникам и архиепископу. Цирюльник как-то спросил: почему? Получил в ответ пристальный взгляд из-под седых косматых бровей епископа казалось, этим жестом столь лаконичный и четкий ответ завершится. Все же, продолжение последовало: Алексасу Оссмию объяснили, что статуя бога сама по себе излучает такое сияние, или, если угодно, энергию, что прихожанам станет дурно. А уж на праздник когда бог в буквальном смысле входит в статую эффект подобен взрыву пороховой бомбы, рвущей не плоть, а души. В древности, добавил епископ, статую помещали вглубь храма, в крытые помещения, до которых так просто не добраться, где и прихожанам будет безопасно, и бог окажется не запятнан человеческим грехом. В Соборе Осириса, учитывая проектировку, подход адаптировали.
Алексас даже успел до начала службы. Встал рядом с одной из колонн, закрыл глаза и расслабился уже начал различать легкий, расслабляющий шум подземных вод
Ну вот и попался!
Алексас, напугавшись, отшатнулся в сторону, споткнулся и завалился. Прихожане косо посмотрели на него. Священники те немногие, что в тот момент были рядом, недовольно цокнули.
Встав, Алексас отряхнулся, обернулся увидел, что стоял спиной к зеркалу. Очень опрометчиво с его стороны.
Кто-то обхватил его шею руками.
Когда тебе уже надоест? улыбнулся цирюльник.
Никогда, призналась девушка, расцепив руки и оказавшись уже перед Алексасом. Заметила его ссадины, кровь на виске: Что с тобой стряслось?!
Да так, пожал плечами Алексас. Геройствовал.
Ты ведь терпеть этого не можешь! она хитро прищурилось. Даже ради меня
Все ты знаешь, улыбнулся он в ответ. Но боги не оставляют выбора, когда пьяный извозчик вдруг сваливается с омнибуса, а кони выходят из себя.
Когда дело доходило до встреч с Аной, Алексас не хотел опаздывать никогда и никуда. На самом-то деле, никакой не Аной, а Аней, но она почему-то всегда просила звать ее именной Аной, говорит, еще с детства, в те времена, когда была живой: всегда любила змей, считала, что нет в мире слова красивее, чем анаконда. Собственно, Ана и потом прекрасно жила, а вот сейчас тоже жила, но несколько в другом роде. С одним маленьким нюансом.
Ана умерла. Почти что
Перед Алексасом стоял не призрак, не мстительной дух, не оживший мертвец это все байки, россказни и страшилки для детей, чтобы ночью по улицам не таскались, ночь время взрослых, когда заключаются сомнительные сделки и принимаются не менее сомнительные решения. И Алексас, и врачи, и жрецы-священники, и сама Ана сошлись на том, что ее вполне себе в некотором, очень условном роде, можно называть демонессой. Другого слова в языке просто не нашлось, хотя, как много раз шутил Алексас, Ана была совсем не похожа на средневековых суккубов разве только была столь же прельстительно-очаровательна.
Она действительно умерла, притом самым недраматичным образом попала под телегу, и все тут. Кто знает, что было бы, не случись чудо настоящее, а не и разряда тех, которые навязывают приставучие оракулы на рынках и ярмарках. Сам Осирис по крайне мере, таким он явился, воскресил Ану: в один миг собрал всех ее ка[3], теневых двойников, заключенных в воспоминаниях, отражениях и даже произнесенных словах. И ка ее, словно кусочки разбитого кривого зеркала, вновь стали Аной из плоти и крови, но в то же время бестелесной, окутанной зеленоватым сиянием, даже с призрачными крылышками летучей мыши за спиной так Ана баловалась, когда была в настроении. Теперь она могла шагать сквозь мир отражений, воспоминаний и, как говорили, духов, или самих ка: через середину меж реальностями людей и богов. Использовала зеркала, как двери.