Я быстро прибавлял, и на меня стали обращать пристальное внимание.
И откуда в нем столько сил?
Он же совсем маленький.
Каким образом? Труба больше, чем он сам!
Я смирился с этими комментариями, пока долгие годы играл на трубе.
Отец верил, что практика путь к совершенству. И вообще, я думаю, он запатентовал эту фразу. Я придерживался этого правила и, под пристальным наблюдением папы, стал каждый день практиковаться на трубе по четыре часа. Четыре часа. Каждый день. И никогда не отлынивал, даже по воскресеньям. Папа ясно дал понять, что это не выходной день.
Я терпеть это не мог. Насиловал свой инструмент, а во дворе резвились и смеялись соседские ребятишки. Но постепенно, начав играть лучше, я почувствовал себя увереннее, поднялась самооценка как музыканта. Я решил, что в этом моя сверхспособность, и начал ей гордиться. И хотя тогда я этого знать не мог, но позже постепенно приобретенное умение и знание музыки здорово помогли мне как певцу, отчасти благодаря правильной технике дыхания, отчасти потому, что у трубы есть свой голос и фразировка. И сейчас я понимаю, что, если бы не годы тренировок на трубе, пел бы я совершенно иначе.
Отец, когда я практиковался, проводил со мной почти весь день. Он, в отличие от меня, был гораздо более предан этой идее. Я думал, он знает и разбирается больше, и мне никогда его не догнать. Так продолжалось первые несколько лет. Но в конечном итоге он перестал посещать мои занятия, поскольку музыка и требуемая техника становились все сложнее и сложнее. Однако первые наставления оказались бесценными, поскольку, хоть и лень было заниматься тем, что мне не нравилось, но невероятная настойчивость отца и вера в мой успех стали огромным подспорьем во всех моих будущих музыкальных начинаниях. Упорная работа, дисциплина, гордость за себя, вера в то, что ты самый лучший, все эти качества вложил в меня отец за те, казалось бы, бесконечные годы репетиций и обучений на чертовой трубе.
По крайней мере в моем случае все оказалось не так жестко, как у папы в детстве. Его отец, иммигрант, недавно прибывший из Италии, однажды принес в дом банджо, скрипку и кларнет. Позвал моего папу и двух его братьев, Джона и Питера, в гостиную, наугад вручил каждому по инструменту и велел играть. Папа же охотно был готов оплачивать мои занятия.
Дедушка по отцовской линии, Тони Падовано, был суровым, упертым и мощным коренастым парнем. (Мне сказали, что фамилию сменили на «Падавона» после того, как его дети пошли в школу и поняли, что так писать гораздо легче, но я никогда этого не понимал). О великих подвигах дедушки Тони легенды ходили. Он владел сталелитейным заводом, где работал вместе с целым поколением итальянских иммигрантов. Тони пришел туда, одержимый всевозможными стереотипами о переселенцах с Южной Европы. Он умел за себя постоять, никому не давал на себе ездить и не спешил показывать свои чувства и эмоции. Так он меня и воспитывал. Никаких удовольствий, а боль надо терпеть.
Жену Тони, мою бабушку по отцовской линии, звали Эрминия. Все считали ее святой, но это слишком заниженная оценка. Эрминия одинаково любила каждого из своих детей и их отпрысков. Никто не был ущемлен, и все друг с другом делились. С остальными она с трудом разговаривала на английском, да и писала на нем неважно, но я всегда ее прекрасно понимал. Кусочка ее вкуснейшей пиццы и «чашки вкусного кофе» (она произносила «кофя») всегда было достаточно, чтобы слезы детей сменились улыбкой. Для меня всегда было загадкой, как она могла уживаться с таким мужем, как дедушка. Святая женщина.
Я везде ходил с «бабулей». У Тони имелась машина, но прав не было он купил ее для того, чтобы выпендриться перед друзьями. Поэтому мы с бабулей ходили пешком на рынок и сталелитейный завод, чтобы принести обед дедушке и его сыновьям; часто ходили в церковь и куда бабуле хотелось.
Приблизительно в то же время я стал замечать, что, когда к нам приближались незнакомцы или проходили слишком близко, бабушка делала странный жест рукой. Поднимала указательный палец и мизинец, сгибая средний и безымянный пальцы, придерживая большим. Лишь спустя годы я узнал, что это «дьявольские рога», также известные как «Знак дьявола» (итал. Mano Cornuto). Таким образом бабуля защищалась от сглаза. Подождите защищалась от чего? Гммм. Я к этому еще вернусь.
Первое мое публичное выступление как трубача состоялось на музыкальном фестивале Нью-Йорка, который все участвующие называли просто «конкурсом». Для наших наставников это были настоящие Олимпийские игры, и меня заставляли до посинения репетировать сольные композиции, пока я не мог сыграть их с закрытыми глазами. Меня попросили сыграть композицию Рэймонда Скотта «The Toy Trumpet» («Игрушечная труба»). Красивое музыкальное произведение, но уверен, что игрушкой на сцене выглядел как раз я, а не труба. Однако этот мелкий шестиклассник, должно быть, оказался в неплохой форме, потому что я удостоился бурных оваций и хвалебной речи от судей и от переизбытка эмоций залился слезами, вызвав у пришедших мамочек и папочек еще больше охов и вздохов.
Первое мое публичное выступление как трубача состоялось на музыкальном фестивале Нью-Йорка, который все участвующие называли просто «конкурсом». Для наших наставников это были настоящие Олимпийские игры, и меня заставляли до посинения репетировать сольные композиции, пока я не мог сыграть их с закрытыми глазами. Меня попросили сыграть композицию Рэймонда Скотта «The Toy Trumpet» («Игрушечная труба»). Красивое музыкальное произведение, но уверен, что игрушкой на сцене выглядел как раз я, а не труба. Однако этот мелкий шестиклассник, должно быть, оказался в неплохой форме, потому что я удостоился бурных оваций и хвалебной речи от судей и от переизбытка эмоций залился слезами, вызвав у пришедших мамочек и папочек еще больше охов и вздохов.
На следующий год после моего первого «конкурса» я поступил в среднюю школу Кортленда. Занятия с седьмого по двенадцатый классы проходили в огромном здании из красного кирпича, выполненном в колониальном стиле, с четырехугольным двором. Мне показали класс, и ребята сразу же рассказали, что у классной руководительницы шуры-муры со школьным библиотекарем. Эта заманчивая новость сразу же определила мой первый год образования. Если столь благородные учителя валяют дурака, вряд ли здесь все серьезно.
Школьный год стал проходить быстро и предсказуемо. Уроки у меня начинались в 9:00, а заканчивались в 15:35, и последним уроком всегда была репетиция группы. Это было мое первое столкновение с соперниками как на бейсбольном поле, так и за его пределами, и вот здесь я преуспевал. Имея такой график репетиций и прирожденный талант, я без проблем закрепил за собой место первого трубача.
Моим кумиром был сосед по имени Фил Натоли. Отличный трубач. А еще и симпатичный, поэтому его окружали красивые девушки. Может быть, я не зря в музыку подался? Я боготворил Фила до такой степени, что начал пихать в задние карманы платки, чтобы все думали, что у меня такая же упругая задница. Ну девки ведь на него велись значит, должно сработать!
Город Кортленд в штате Нью-Йорк скрывается за семью холмами. Семь долин, наверное, напоминали итальянским иммигрантам Рим он ведь тоже построен среди семи холмов и долин и их непреодолимо тянуло в Кортленд.
По соседству с нами жили несколько семей: Пелличиотти, Пассалуго, Морджа, Туччи и Фабрицио. Мы были по меньшей мере сотней страниц, вырванных из итальянского телефонного справочника. Эта часть города была известна как «Восточная окраина», где по тихим улочкам разбросаны итальянские рынки. Единственную опасность представляли старики, яростно общавшиеся на своих диалектах и плутавшие по улицам. В городе была приходская церковь церковь Святого Энтони; еще начальная школа Померой; пекарня и рестораны. Сегодня я понимаю, что у нас все было свое, потому что мы держались на почтительном расстоянии от всех остальных жителей крупного города а они с удовольствием держались подальше от нас.
Географически мы располагались в центральном регионе штата Нью-Йорк, куда входил Сиракьюс, наш крупнейший соседний городок с населением 350 000 человек, и Итака, чьи жители могли похвастаться Корнеллским университетом и создателем «Сумеречной зоны», Родом Серлингом. Среди 20 000 жителей Кортленда были врачи, юристы, лавочники и владельцы фабрик. Остальные работали на молочных фермах или сталелитейных заводах.
Отец и дед работали на сталелитейном заводе братьев Виквайр, изготавливали гвозди и проволочную сетку. Словами не передать, как же я рад, что не занялся семейным бизнесом. Несколько раз приходил в магазин и будто оказывался в романе Чарльза Диккенса. Внутри огромного кирпичного сооружения мерцал режущий свет синеватого оттенка, едва освещавший мужиков, работавших в поте лица. Но больше всего запомнились непрерывные мощные удары должно быть, это огромные молоты, кующие сталь. Их всегда было слышно в моей части городка, и, можно сказать, что выковывался не только металл, но и мой суровый характер.
Я бежал от этого звука, пока однажды он меня не настиг.
2
Встань и заяви о себе
К средней школе я начал дружить с теми, кто, как и я, были неместными из другой части города. Сначала мы защищали свою честь, ввязываясь в небольшие драки, затем стали кровными братьями навеки. Одним из моих приятелей был Пол Консрой, которого не очень приятно прозвали «Бродягой Флойдом». Не потому, что он был бездомным или беспомощным, а потому, что стал вести совершенно другой образ жизни, отличавшийся от того, который в Кортленде считался «нормальным».