Посыпались нескончаемые вопросы. Мучаясь от неловкости, я отвечала на них, пока не сообразила, что лучший способ обороны нападение.
А чем вы занимаетесь, мадам?
Она восторженно улыбнулась и изобразила внутреннюю борьбу со скромностью, прежде чем признаться:
Я коллекционерка.
Она сделала паузу, уверенная в том, что с моей стороны прозвучит следующий вопрос. Он и прозвучал:
Что вы коллекционируете?
Кароль Руссер побежала за своим ноутбуком и, набрав несколько паролей, показала мне фотографию соусника.
Вы коллекционируете соусники?
Нет, что вы, какая вы шутница! Я коллекционирую предметы из фарфора. Этот соусник мое последнее приобретение. Он принадлежал королю Баварии Людвигу Второму.
Я сочла, что соусник наименее увлекательный способ познакомиться с правлением Людвига Второго Баварского, но сказала нечто любезное типа Потрясающе!.
Правда же?
Неутомимая мать моего ученика принялась показывать мне фотографии внушительного количества чашек, блюдец, тарелок, кувшинов, компотниц, которые покупала у знатнейших семейств. Первые четверть часа я думала, что умру со скуки. Вторую четверть часа я об этом мечтала.
А где вы храните все эти восхитительные вещи?
В каком смысле?
Такая коллекция наверняка занимает много места и требует специальных мер безопасности.
Мадам Руссер озадаченно похлопала глазами, потом жестом отмела изреченную мной чепуху:
Эти соображения меня не касаются.
Несомненно, у вас есть помощник, который берет это на себя.
Не пойму, о чем вы, сказала она не без раздражения.
И вдруг до меня дошло:
Вы никогда не держали в руках ни один из этих предметов! Вы купили их в интернете, и они по-прежнему там.
Это там, означавшее некое весьма неопределенное местоположение, и было камнем преткновения.
Разумеется, ответила она, досадуя, что я могла хоть на миг подумать иначе.
Вы полагаете, что все современные коллекционеры поступают так же?
Она удрученно посмотрела на меня, как бы недоумевая, с чего я интересуюсь такими глупостями, и вздохнула:
Возможно.
Поразительно! Интернет изменил мир до неузнаваемости. Раньше коллекционеры были маньяками, берегли свои сокровища как зеницу ока, держали под строжайшей охраной. А сейчас им достаточно владеть картинками из интернета.
Кому вы это говорите?
Самой себе. Я задумалась о том, прогресс ли это.
Пойду скажу сыну, что вы у нас, сказала она и встала, довольная, что нашла предлог покинуть столь несуразную особу.
Полчаса назад она говорила мне, что Пий будет с минуты на минуту. На самом деле, если бы я пришлась по вкусу Кароль Руссер, она так никогда и не сообщила бы сыну о том, что я здесь.
Когда он появился, у него был смущенный вид человека, чей постыдный секрет выплыл наружу.
Вы виделись с моей матерью.
Я кивнула.
Извините. Наверно, она действительно хотела с вами познакомиться.
Это естественно.
Что вы о ней скажете?
Разве у меня могло сложиться какое-то мнение за столь короткое время?
Вы лжете. Из вежливости. Моя мать идиотка.
Не надо так говорить.
Почему? Потому что это не принято?
Вот именно.
Ну и пусть. Вам я просто не могу не сказать: моя мать идиотка. Понимаете, отец не дурак, но я его презираю, и мы даже не в состоянии поговорить друг с другом, чтобы не начать сразу орать. Моя мать не злая, но что я могу думать о женщине, до такой степени тупой? Мне было восемь лет, когда я понял, что она дура. Мне было двенадцать, когда я понял, что мой отец гнусный тип.
Я чувствовала себя не в своей тарелке, оттого что нас подслушивал вышеупомянутый гнусный тип, и постаралась сменить тему:
У вас есть друзья?
В Брюсселе? Я здесь всего два месяца.
Иногда этого хватает.
В моем случае не хватило.
А раньше у вас были друзья?
Он пожал плечами:
Я так считал. Но когда видишь, что за два месяца разлуки почти ничего не остается от дружбы, длившейся десять лет, позволительно в ней усомниться. Короче, я один. Еще и потому я так дорожу нашим общением. Но можно ли назвать это дружбой?
Пожалуй, не стоит искать название, осторожно ответила я.
У нас в лицее была работа по Красному и черному. Я получил лучший балл, девятнадцать из двадцати. Отвечая на некий поставленный перед нами глупый вопрос, мы должны были изложить свои мысли о книге. Я вспомнил теорию, которую вы упоминали, что всякий роман это или Илиада, или Одиссея. Я написал, что Жюльен это Одиссей, мадам де Реналь Пенелопа, а Матильда Цирцея, ну и так далее.
Браво!
Все это благодаря вам. Без вас у меня был бы ноль шансов получить такой балл.
Вы сумели осмыслить и применить то, что от меня узнали. Не преуменьшайте свои заслуги. Вы очень умный человек.
Он смутился, умолк и опустил голову:
Отец тоже мне сказал, что я умный. Но прибавил, что толку от этого никакого.
Он, скорее всего, имел в виду, что не следует подходить к уму утилитарно.
Вряд ли. Такие взгляды не в его духе.
Это была мука мученическая поневоле защищать негодяя, потому что он нас подслушивает.
Теперь мы должны читать Кафку, Превращение, сообщил он.
Я не стала говорить ему, как люблю эту книгу, и попрощалась.
Урок только начался, запротестовал он.
Никто не мешал вам выйти ко мне вовремя, ответила я.
Грегуар Руссель, ясное дело, перехватил меня у выхода.
Хвалю, особенно за финал. Нынешняя молодежь не может не опаздывать.
Я молодая, и я пунктуальна.
Да. Но вы
Сколько раз мне приходилось это слышать! Будь то от родителей или от друзей. Да. Но ты Я никогда не требовала разъяснений по поводу этого комментария с не слишком приятным двусмысленным подтекстом.
Извините, что моя супруга сцапала вас.
Вы и тут подсматривали? Кого вы опасались на сей раз?
Я просто оторопел. Это было так неожиданно.
Разве? Это же в порядке вещей познакомиться с матерью своего ученика, а не только с отцом.
Согласитесь, что она довольно своеобразная, сказал он, вручая мне гонорар.
В чужом глазу соринку видим
Я с удивлением обнаружила, что жду завтрашнего дня с нетерпением. И все время пыталась вообразить реакцию Пия на Превращение. Сама я в пятнадцать лет пришла от него в экстаз.
Переходный возраст всегда своего рода вариация Превращения, размышляла я. Но имелись и многочисленные примеры обратного. Я знала мальчиков и девочек, которые прошли переходный возраст по-королевски: красивые, солнечные, они были воплощенным отрицанием трудного отрочества.
Если вдуматься, их пример непоказателен просто неизбежная статистическая погрешность. Они напоминали мне уцелевших ветеранов битвы на Сомме[8]. Пубертат что-то вроде кровавой бойни, эксцесс дарвинизма. Это, несомненно, ошибка эволюции в том же смысле, что и подверженный воспалению аппендикс.
Когда я силилась разобраться со своим собственным конкретным случаем, внутренний голос обрывал меня: Перестань считать, что ты уцелела. Что общего между прелестной девочкой и унылой девицей, в которую ты превратилась? И мне еще сильно повезло по сравнению с Пием! У меня были хорошие родители, не извращенцы и не придурки. Мое взросление обошлось без драм. Моя трагедия оказалась самой обычной, из тех, что переживают все: мне было около тринадцати лет, и это вдруг произошло в одну секунду. В моем мире внезапно развеялись чары.
Я помню, как пыталась возродить магию и бросила через несколько минут: Бесполезно, теперь это будет сплошная фальшь. Тринадцать лет я жила как в сказке, и хватило пустяка, чтобы волшебство растаяло. Это было непоправимо.
Поэтому в пятнадцать, когда я прочла Превращение, оно стало для меня откровением. Проснуться однажды утром в образе гигантского насекомого да, все происходило именно так. В других романах переходный возраст выглядел сплошной фикцией: они повествовали только об уцелевших на Сомме. До Кафки никто не осмеливался сказать, что пубертат это мясорубка.
Мне казалось, что у Пия отрочество кошмарное, не сравнить с моим. У нас с ним все складывалось по-разному, но он не может не узнать себя в Грегоре Замзе.
Доната расспрашивала меня о семействе Руссеров, умирая от любопытства. Когда я рассказала ей, что встретилась с мадам, она засыпала меня вопросами и при каждом моем ответе выла от смеха. Я не стала напоминать ей про соринку в своем глазу и бревно в чужом, хотя это естественным образом напрашивалось.
Зря я прочел четвертую сторону обложки. Узнав, что героя зовут Грегуар, я чуть не отшвырнул книгу. У меня такая аллергия на отца, что если мне даже случайно попадается его имя, я сразу начинаю чесаться.
Его зовут Грегор, а не Грегуар.
В моем издании имя тоже переведено на французский, поэтому он там Грегуар. В общем, я все-таки прочел книгу залпом по-другому ее читать невозможно.
Согласна с вами.
То, что там написано, правда от первого до последнего слова. Я все время повторял про себя: Вот-вот, так и есть, так оно и есть. Все так реагируют?