Всё тем же: принимайте пополнение! Временно или надолго пока не знаю. Выяснять надо. Они с поезда переселенцев. Маму потеряли.
Грудинин чуть отшагнул в сторону, открывая прятавшихся за его спиной ребят.
Это Евграф Серафимович Чурилов, заведующий детским домом. А это Павлина и Алесь.
Добро пожаловать в наш тёплый дом, Чурилов заморгал глазками, оглядывая поочерёдно детей с ног до головы. Какие красивые имена! Никогда ранее не слышал.
Мы из Белоруссии, опередила Павлинка привычный вопрос о национальности.
Издалё-о-о-ка, протянул Чурилов. Хотя есть у нас детишки из Прибалтики, Украины, Казахстана, да, почитай, со всех сторон нашей необъятной родины!
От конца фразы повеяло фальшью.
Прихрамывая на одну ногу, подошла женщина, высокая, худощавая, с продолговатым сухим лицом. Посмотрела на ребят выцветшими голубыми глазами строгой учительницы. И от этого взгляда Алесю сделалось как-то не по себе.
Это наша заведующая хозяйством Полина Григорьевна Рускина, тётя Поля, представил её Чурилов. Она устроит вас в изолятор. Вы уж, ребятки, не обессудьте: таков порядок! Все новоприбывшие проходят санитарную обработку. Не бойтесь, поспешил успокоить он Павлинку, заметив, как расширились её необыкновенно красивые карие глаза. В изоляторе чистенько, тёпленько, уютненько.
Грудинин попрощался с детьми. Тётя Поля препроводила их в небольшой бревенчатый дом под железной крышей. В нём были небольшая кухня, две комнаты с четырьмя кроватями в каждой и кубовая, где грели воду для ванны, стоящей в углу, стирали и гладили бельё.
Вас как селить? поинтересовалась тётя Поля. Раздельно или вместе?
Вместе. Только вместе, ответила Павлинка. Когда она была рядом, Алесь редко вступал в разговор.
И то верно. Родные люди. Чего стесняться? Поживёте маленько. Успокоитесь. А там, глядишь, и мамка найдётся!
Тётя Поля накормила ребят обедом, состоявшим из борща, гречневой каши и компота. За много дней они, наконец, второй раз досыта наелись.
Рускина затевала на этот день небольшую постирушку. Алесь и Павлинка изъявили желание ей помочь. И она приняла предложение охотно: дети-то оказались не белоручками, как показалось на первый взгляд! Втроём они наносили воды в куб из большой жёлтой цистерны на колёсах (раз или два в неделю, в зависимости от потребного расхода воды, за цистерной приходил грузовик, брал её на прицеп и увозил к станционной водокачке). Растопили печь. Алесь следил за подкладом дров. Павлинка помогала тёте Поле отбирать бельё, какое стирать в первую очередь. Обычно этим занималась специальная бригада из старших девочек и мальчиков, но белья было на этот раз немного, и завхоз решила управиться с этой работой без многочисленных помощников.
К вечеру бельё было простирано и развешано для просушки во дворе. Алесь и Павлинка помылись под душем. Тётя Поля угостила их чаем с собственными шаньгами и малиновым вареньем. Они улеглись в кровати с панцирными сетками, с серыми, но чистыми простынями, пахнущими летним ветром, и сразу же заснули.
Проспали почти до полудня и проснулись одновременно. На табуретах рядом с кроватями лежала их одежда, чистая и отглаженная. Не такой уж строгой оказалась заведующая хозяйством, как поначалу привиделось Алесю!
Спасибо Вам, Полина Григорьевна, поблагодарила Павлинка, когда та пришла пригласить ребят на обед. Пусть Бог воздаст вам за вашу доброту!
Полноте, полноте, девонька моя, замахала она руками. Это вам, мои хорошие, спасибо! Хорошая у вас, знать, мама! И не величайте меня. Не люблю я этого. Зовите просто тётя Поля.
Через два дня утром приехал на мотоцикле дядя Витя. Отвёл в сторонку Павлинку: на одном из дальних перегонов под откосом железнодорожных путей обнаружили труп женщины, надо опознать не мама ли это? Недоброе почувствовало сердце Алеся. До полудня, пока не вернулись сестра и дядя Витя, он не находил себе места. У Павлинки было распухшее от слёз лицо. Она обняла брата: «Нашей мамы больше нет». Он не сразу понял, что это значит, и даже не заплакал.
Солдата, что увёл её в тот злополучный день, так и не нашли. Начальник эшелона «проверку» отрицал; прошерстив документы, сообщил, что в списках переселенцев фамилии «Штефлова» нет. И поезд пошёл дальше, а дети с мамой остались в Лесогорске, причём мама навсегда.
Хоронили на следующий день во второй его половине. Гроб везли на грузовике тёти Катерины. Дядя Витя нанял четырёх мужиков выкопать могилу. Они же и опустили в неё гроб. Лицо мамы было так обезображено, что Алесь принял её за чужую женщину. Но понял одно: уже никогда в жизни он не встретится с мамой.
И ещё здесь, на старом городском кладбище, он услышал слово, которое сразу же опустилось на дно души, точно свинцовое грузило такое Алесь привязывал к леске для ловли рыбы, и уже никогда не поднялось назад: «сирота»!
Тётя Катерина выпила с дядей Витей водки за помин невинно убиенной Маргариты Рудольфовны, обняла Алеся и Павлинку: «Сиротинушки вы мои, огольцы вы мои несчастные», и заплакала горько, по-бабьи, навзвыв, присовокупляя к горю детей и своё личное, выпавшее на её женскую долю.
Потом Алесь узнал от дяди Вити об её фронтовой судьбе. Тётя Катерина на машине «полуторка» всю войну подвозила к местам боёв солдат или, как говорили, «живую силу» и боеприпасы. При штурме Берлина её машину полосонули из огнемёта. А в кузове бочки с бензином, торопилась доставить в танковую часть. Из бушующего пламени она спаслась где бегом, где ползком, прикрывая лицо руками в брезентовых рукавицах. У неё обгорела кожа на скулах, плечах и спине. Волосы на голове спаялись в один жуткий колтун, и когда их остригли перестали расти. Несколько месяцев она пролежала в госпитале. Вместе с нею на излечении находился какой-то немецкий парикмахер-антифашист. Он изготовил для «прекрасной и героической русской фрау» парик. Поначалу она стеснялась надевать его, но потом привыкла. И ей даже понравился новый облик: ни у одной из женщин, наверное, из всей страны не было таких медных волос. Вот если бы только не рубцы на лице от ожогов! Их Катерина и прикрывала искусственными локонами.
Дядя Витя пообещал сделать оградку вокруг могилы и табличку на тумбу с красной звездой из плексигласа.
Через несколько дней Грудинин официально оформил документы, и Алесь и Павлинка стали полноправными членами детского коллектива.
Вручая документы Чурилову, капитан пригрозил:
О ваших шалостях с девочками и мальчиками мне кое-что известно. Упаси Бог хоть пальцем дотронуться до этих детей! Я самолично всажу в вашу башку всю обойму из этого нагана! и похлопал рукой по кобуре.
О чём вы, дорогой Виктор Викторович? осклабился Чурилов. Какие шалости, как вам не ай-ай-ай? Это же детишки! Как вы могли подумать! Зачем слушаете сплетни непорядочных людей?
Я вас предупредил, Евграф Серафимович, Грудинин ещё раз похлопал рукой по кобуре.
Чурилов в сердцах плюнул ему вслед:
Мусор поганый. Ещё и угрожает!
Он некоторое время ходил по кабинету, думал:
Надо насторожиться. Коли так смело говорит значит, копает. А может, уже кое-что и накопал! Дурак, зачем мне-то сразу об этом? Напугал! Сам скребёт на свой хребёт. Однако на всякий случай надо капнуть кому следует.
Пока Павлинка и Алесь находились на карантине, им не разрешали входить в здание детского дома, общаться с ребятами и покидать территорию. Из окна изолятора они наблюдали, как дети уходили в школу и возвращались назад. Им очень хотелось учиться. Павлинка прервала учёбу в седьмом классе, Алесь в четвёртом.
Вечерами они подолгу сидели на кровати Алеся. Вспоминали о прошлом. С холодком в сердечках готовились к встрече с новой коллективной жизнью. И в каких бы успокоительных тонах свыкнется-привыкнется ни рисовала её тётя Поля, без мамы, без семьи она не сможет быть радостной, тем более счастливой! Алесю теперь жизнь виделась большим шумным базаром, где все ходят, толкаются, говорят и никому нет дела друг до друга. Укладываясь спать, он прижимал к груди ладошкой серебряный крестик на шелковой тесёмке и просил боженьку послать ему сон с мамой. Но боженька таких снов почему-то никак не посылал, и каждую ночь Алесю грезились кошмары: то он шёл по мшистому болоту, проваливаясь и выбираясь изо всех сил на твёрдую почву, то горел в огне, то бежал от кого-то, то падал куда-то в пропасть.
Пришла тётя Поля, пригласила на медицинский осмотр к врачу Фаине Иосифовне Мазуровской. Медицинский пункт располагался на первом этаже рядом с кабинетом заведующего детским домом.
Фаина Иосифовна, женщина лет сорока, встретила детей с улыбкой. Усадила на диванчик, покрытый белой простынёй. Как и полагается в хорошем медпункте, здесь всё было белым: белый стол врача, белые стеклянные шкафчики, белые табуретки. И даже настенные часы-ходики тоже были белыми.
Вы не стесняетесь друг друга? Вас осматривать вместе или порознь? осведомилась Мазуровская.
Не стесняемся, ответила Павлинка.
Тогда начнем с тебя.
О прошлой жизни сестры и брата Фаина Иосифовна заранее поинтересовалась у Чурилова и Рускиной, и потому спрашивала только о здоровье: чем и когда болели, не было ли травм головы, переломов костей, что беспокоит в настоящее время. Приложилась холодным кругляшом фонендоскопа к груди и спине: как там постукивает сердце, работают лёгкие? Помяла живот. Поерошила волосы не завелись ли в них какие мелкие кровососущие твари.