Дед, давай, устраивайся поудобнее, радушно предложил ему широкоплечий веснушчатый парень лет тридцати, судя по всему, «хозяин» нижней полки. Меня Василием зовут. А Вас?
Николай Иванович, дядя Коля, ответил старик и протянул ладонь для знакомства. Тоже до Москвы?
До неё, до первопрестольной-матушки, согласился Василий, и они обменялись рукопожатием.
Марина, откликнулась девушка с противоположного края, закрыв книгу и положив на край стола. Через плечо на грудь свисала толстая коса, что для её возраста было редкостью. «Наши- то в деревне давно уже все косы порезали, сплошь «гарсоны и каре», не поймёшь, где девка, а где парень. А то, вот, ещё моду взяли выстригать буквы и рисунки разные. Сам днями видел у одной неприличное слово на башке. Буквы-то, они в голове должны быть, а не наружу торчать».
А Вы, Николай Иванович, в гости или домой?
В гости, дочка, отозвался старик. Внучку решил проведать.
И с гордостью добавил:
В Москве она у меня учится, в институте.
Билетики приготовим, отец, проводник забросил пакет с постельным бельём на верхнюю полку, старик протянул ему сложенный вчетверо проездной.
Так, все до Москвы. Чай, кофе? В туалете бумагу в унитаз не бросать, курить только на остановках. Хорошего пути, напомнил он заученной скороговоркой и прошёл дальше по вагону.
Поезд набирал ход. В купе зашёл ещё один пассажир. Юноша азиатской внешности держал в руках три стакана с чаем. Осторожно, чтобы не расплескать кипяток, поставил их на стол, присел напротив деда и приветственно кивнул.
Тулкун. Толя по-нашему. Узбекский друг российского народа, представил его Василий.
Дедушка, Вам чай принести? участливо спросил молодой человек.
Нет. Спасибо, сынок, я же недавно из дома. Попозже попью, отказался Николай Иванович.
Так что, внучка? На кого учится? придвинулся поближе сосед по полке.
Философом будет, что-то по языкам. Читать очень любила. Вместе с Ломоносовым учится, гордо пояснил дед, но тут же поправился. Точнее, он там тоже учился.
В МГУ? Наверное, филологом? взглянув с любопытством, вопросительно уточнила Марина.
А какая разница? Я ей предлагал на ветеринара выучиться. Или, хотя бы, зоотехника. У нас, кто был в деревне, все померли или разъехались. Вот тебе кусок хлеба, но вспомнив, что бурёнок и овец пустили под нож лет двадцать назад, добавил. А может и правильно, что уехала.
Ну, не обязательно агрономом возвращаться в село. Можно и учителем, предположил Василий.
Я тоже так думал, да она мне говорит, что, мол, нет, дед, в ваш Мухосранск больше не вернусь. Ей теперь виднее. Да и правда, чего она у нас забыла? Школу, и ту закрыли, на автобусах возят детишек в соседнее село за десять километров. А так-то, разобраться, ни свет, ни заря, буди малого спозаранку. Какая ему учёба? Он на уроках засыпает. По что детей детства лишают, кто знает?
Может быть в селе не осталось учителей, кто мог бы чему-то новому научить? А в другой школе, возможно, новаторы ещё остались, возразила осторожно Марина.
Николаю Ивановичу не было знакомо слово, и он пояснил:
Компьютеры у них, в новой школе, есть, а насчёт новаторов ничего не слышал.
Девушка улыбнулась. Василий тоже включился в разговор:
Ну, а что, уедут от пьяного папки в другую школу, немного потеряют. А в своей «деревяшке» чему научат? Коровам хвосты крутить? А так, глядишь, как ваша внучка выучатся, большими людьми станут.
Так не всем же большими быть, кто-то же должен хлеб растить, страну кормить, не сдавался дед. Кто же на селе останется, коль дальше дело так пойдёт?
Так купим, дядя Коля, за бугром. «Заграница нам поможет, запад с нами», весело процитировал Великого Комбинатора Василий.
Старик молчал: «Держи карман шире. Эти помогут, если последнее не отберут». Он помнил послевоенное детство, как под палящим солнцем шли они по бескрайнему полю собирая в холщовую сумку несжатые колоски, а после школы спешили в поле к родителям на помощь, захватив бутылку молока и кусок хлеба на перекус, как рвали неподдающуюся из земли свёклу и смотрели с надеждой вдаль: есть ли у этого «пая» конец? Он не забыл, как засыпал и просыпался в кабине разбитого «газончика» по дороге на сахарный завод, а руки гудели от вручную, «по борта», загруженную свёклой машину. И никто не помог и не поможет. На себя надеяться надо.
Кнут коню не помощник, вздохнул Николай Иванович, не желая обижать попутчиков своим особым мнением, кряхтя наклонился к сумкам, достал пакет и выложил на столик несколько жёлтых с красноватым румянцем яблок. Купе наполнилось ароматом душистого аниса. Вот угощайтесь. Только помыть надо.
Кнут коню не помощник, вздохнул Николай Иванович, не желая обижать попутчиков своим особым мнением, кряхтя наклонился к сумкам, достал пакет и выложил на столик несколько жёлтых с красноватым румянцем яблок. Купе наполнилось ароматом душистого аниса. Вот угощайтесь. Только помыть надо.
Красивые, восхитилась Марина. Из своего сада?
Нет, эти соседка доложила. Сумки помогла мне до поезда донести. Эти яблоки долго не хранятся. А из моего сада антоновка со штрифелем те до Нового года лежат, а то и дольше, пояснил старик.
Когда девушка вышла из купе, Василий предложил убрать сумки под лавку.
Что же ты дед такую тяжесть таскаешь? Мне и то тяжело.
Так я всего понемногу: медку, варенья, соленья, яблоки те же. Раньше с хозяйкой ездили Теперь вот приходится одному. Раз в год не велика ноша.
А что хозяйка? Приболела?
Два года, как убралась. Полегче с ней было. Так-то, и мне пора, но внучку надо до ума довести, ей ещё год учиться.
А что же родители не помогают?
Так жизнь распорядилась, что мы её родители, дед грустно улыбнулся. Да чего теперь
Понятно, не стал настаивать Василий.
«А мне вот до сих пор непонятно, задумался Николай Иванович. Как можно родного ребёнка на забавы, да развлечения променять?»
Зятя он недолюбливал с самого начала, «вихлястый какой-то, как на шарнирах, художник, мать его ети». Бывало, приедут с дочкой на пару дней, вытащит зятёк складной стульчик с какой-то деревянной раскладушкой: «Я на пленэр». Нет, чтобы с дочкой поиграть, погулять. К вечеру вернётся с, прости господи, мазнёй на картонке, корова хвостом лучше нарисует.
Однажды застал его зять за разглядыванием очередного «шедевра». Николай Иванович и так смотрел, и переворачивал. Только что, на зуб не пробовал.
Николя, Вам не дано понимание авангардизма в живописи, произнёс он неожиданно из-за спины. Передвинул картинку к окну, отошёл и, прищёлкнув языком, со вздохом произнёс. Конечно, не Камиль Писсаро. Но всё же.
«И чего в нём дочь нашла? Балабол никчемный. Да и сама хороша, сдала девчонку к старикам, и душа не болит. Нам то с бабкой, в своё время, забава, но Катерине материнская ласка нужна. Разве мы можем её чем-то заменить?»
Вернулась Марина, и все захрустели яблоками. Снова запахло летом, солнцем, чем-то пряным и духовитым. Николай Иванович отказался, сославшись на отсутствие зубов.
У нас, в Фергане, такие же вкусные и сочные! мечтательно произнёс Тулкун. А ещё груши, персики, виноград. В Москве такие не купишь. Как будто из ваты, ни вкуса, ни запаха. Почему, а?
А сейчас всё, что ни возьми, как из ваты. Что хлеб, что колбаса, отозвался Василий. Вот мы, на промысле краба прямо на судне готовим. Это же пища богов! Как-то в магазине баночку взял есть не будешь. Не наш краб, подменили.
А может быть, нас подменили? Может быть, мы разборчивее стали? вопросительно, с долей подвоха, вставила Марина. Как считаете, дядя Коля?
Не могу дочка судить. Хлеб сами печём, такой же вкусный, как раньше. Бывало, скотину держали, свою колбасу делали, пока от стола силком не оторвут, сами не отойдём. Кажись, всё по-прежнему. Правда, вот, чай жидковатый стал, тут я соглашусь. Раньше ведь как, бросишь ложку индийского «со слонами» плёнка масла на поверхности как из-под солярки. Бокал с содой не отмоешь. А душистый какой? А сейчас не то. Дочери заказал, из Малайзии привезла. «Исклюзив», говорит. А я говорю, гавно. Пишут же мировой кризис! подвёл итог старик.
Соседи по купе рассмеялись.
Старик ничего не знал о попутчиках и обратился к ближнему:
Ты, Василий, на побывку приезжал?
На побывку, к старикам. Как угадал, отец?
Дык в наших степях морей нет, а крабов и подавно. Чуть ниже нас возьми, так там одни солончаки, да тушканчики.
От тушканчиков и сбежал в своё время, улыбнулся веснушчатый красавец.
Как подумал, что всю жизнь здесь проведу, так и затосковал. Родители отговаривали. А я срочную на море служил, акустиком. Был в своё время в Североморске крейсер «Мурманск». Говорят, что на металлолом порезали. А я на нём два значка «За дальний поход» заслужил. Эх, в какие моря мы ходили, какие края видели. Сказка! мечтательно поднял к потолку глаза Василий. Помучился я месяца три после увольнения, пображничал. И такая меня тоска взяла по морю, по сослуживцам, по дальним странам.
Глаза рассказчика погрустнели и он, неожиданно для всех, чистым, приятным голосом тихо запел: